Сон такая удобная вещь, царство иллюзий где переплелись правда и вымесел, царство в котором любая фея будет чувствовать себя почти как дома. По тонкой серебряной нити связи Мастер–Слуга Моргана скользнула в одно из таких иллюзорных царств.
Она сразу поняла, что находится внутри воспоминания: воздух слишком чист, звуки слишком верны, но при этом окружающий мир размыт и не пестрит деталями. На каменном круге стояли двое: женщина с лиловыми волосами и алым копьём, и мальчишка с белоснежным посохом-копьём и упрямой линией губ. Так помнил он. Моргана не ломала сцену.
Ему снова снились Земли Теней — плоская, потрескавшаяся равнина под свинцовым небом, которое никогда не видело солнца и не проливало дождя, посреди которых стояли двое: Скатах с алым Гаэ Болг в руке и Радагон с новым белоснежным посохом-копьём — подарком на его четырнадцатый день рождения, вырезанным из древесины мертвого дитя Иггдрасиля.
Шаг, разворот, низкий выпад, дрожь воздуха от скорости, за которой слух запаздывает. Алый наконечник описал дугу, будто разметил мелом идеальную окружность. Радагон принял стойку и «повесил вес на линию», как его учили. Руны на спине и глубже, в костях, отозвались тёплым током: тонкое усиление подтянуло связки и мышцы, не сжигая запас маны раньше времени. Он встретил древко древком, белое о красное, и на мгновение траектории поспорили за одну точку в пространстве.
Спор выиграла она. Едва заметным кивком запястья Скатах перевела его защиту в пустоту, щёлкнула по кисти, ткнула в рёбра, поддела колено. Удары короткие, чистые: не ломают — отучают от ошибок. Радагон не отступил. В ответ на низкий уход Скатах развернула копьё, быстрый выпад и Радагон вновь зашипел.
Огонь вспыхнул на камне под её пяткой — крошечная ловушка, чтобы сорвать шаг. Скатах, не меняя ритма, перенесла вес; вспышка ушла позади. Белое жало визгом черкнуло у неё над бедром, пройдя мимо всего на волос. Этот волос был измерим: Радагон пока умел занимать пространство, но ещё не научился отнимать его у противника.
Её прессинг нарастал без крика, как прилив. Он поддержал темп, взвинтил усиление чуть выше, и мир сузился до углов, расстояний, дыхания. Однако пределы пришли быстро: связки зудели, руны под кожей щипали изнутри, силы остывали, как угли без поддува. Скатах спокойным, мягким, почти ровным касанием древка в солнечное сплетение выключила его стойку — и весь мир на миг стал молочным, хрупким. Он рухнул на камень.
Он лежал, распластанный, тяжело и часто дыша. Небо над ним было одно и то же — тёмное, грозовое, неподвижное. В горле стоял вкус крови, по коже несколькими пунктирными линиями тянулись неглубокие, но злые порезы. Рана на локте сочилась, дыхание сбивалось, возвращаясь рывками. Рядом остановились её шаги, Гаэ Болг воткнулся в землю поставленный вертикально, будто маяк.
Скатах не заговорила сразу. Она умела ждать, пока ученик сам решит задать вопрос.
— Учительница… Скатах… как ты убила бога? — Он давно хотел задать этот вопрос, так почему не сейчас.
Неподходящее время и место? А когда оно будет походящим?
Скатах отвела взгляд в сторону, на горизонт, где не было ничего, кроме тьмы.
— Начни с крови.
Он моргнул, переводя дыхание. Скатах не торопилась разжёвывать.
— Заставь его истекать, — продолжила она. — Напомни божеству, что у него есть тело. Пока течёт кровь, в нём остаётся место для смерти. Сбрось его на землю с небесного трона и прикуй цепями к земле, — сказала она после короткой паузы. — Заставь дышать тем же воздухом, которым дышат все смертные.
Она не говорила о конкретных заклинаниях, не называла техник. Она указывала направление, как всегда.
— А дальше? — спросил он, слова ведьмы звучали красиво, но что именно она хотела ими сказать?
Скатах мягко взглянула на него.
— Заставь чудо стать неизбежностью, а невозможность ошибкой.
Он молчал все ещё не осознавая, что именно имеет в виду этими словами его наставница. Скатах кончиком алого копья поддела его посох, подбросив его ближе к распластавшемуся на земле ученику. После чего добавила, заметив непонимание воспитанника.
— Ты не убиваешь бога, ты вынуждаешь его и сам мир принять, что смерть божества это единственное и неизбежное будущее.
Она выпрямилась. Тень от её силуэта легла на его лицо. Радагон, не поднимаясь, протянул руку, нащупал белый посох-копьё, провернул древко в ладони, внутри всё ещё болело, но боль стала строчкой в конспекте: «начни с крови», «сбрось с трона», «заставь дышать», «прикуй цепями», «вынуди мир».
— Завтра — снова, — сказала Скатах. — Сегодня — достаточно.
Моргана усмехнулась, какой интересный урок она только что наблюдала. Станет ли она свидетельницей ещё одного? Сон её мастера только начался.
И словно в ответ на её мысли декорации сменились.
— Стойка, — голос женщины сух и чист, как лёд, — правая рука выше. Вес — на носки. Дыхание на шаг раньше удара.
Радагон послушен. Он делает шаг, второй, копьё режет воздух, и воздух жалуется звоном. Первый раз — слишком широко. Второй — слишком мало. Третий — близко. Скатах даже не поднимает копья лишь ноготь мягко касается древка его копья и весь его замах валится, как карточный домик.
Моргана стоит рядом… нет, она «есть» рядом, без тела, без дыхания, чувствуя, как в нём, в них, вспыхивает досада. Досада чистая, как огонь, который можно направить в кузнечный горн. Хорошая досада.
— Жалость к себе — это щель в доспехах, — говорит Скатах, не глядя на него. — Через щель всегда входит смерть.
Мальчишка слишком осторожничает, слишком пассивен, слишком оборонителен, с таким менталитетом ему никогда не выиграть ни одной битвы. Что и собиралась продемонстрировать ему женщина.
Удар. Неуловимое смещение бедра и удар прикладом древка бьёт ему в ребра. Воздух выходит из него стоном, он падает на колено, но не роняет копья. Они чувствуют боль в ребрах, будто это не его, а её грудная клетка треснула. Он поднимается. Снова. И снова.
Когда он наконец падает не имеющий больше сил подняться, покрасневшая земля под ним пахнет железом.
— Завтра — снова.
Слышит он рядом.
Смена сцены произошла неожиданно, словно кто-то перелестнул одну страницу книги на другую. Площадка для спарринга исчезла, сменившись каменистым полем. Призраки собираются на зов Скатах, как птицы на подброшенные крошки. Их много и с каждой минутой становиться всё больше. У мальчика дрожат пальцы, но не копьё. Скатах даже не смотрит на призраков — только на него.
— Вперёд. Первый ряд — на вдохе. Второй — на выдохе. Не отступать.
Не зов, не просьба, приказ, и тело слушается.
Он входит в призрачную стаю, и белый наконечник режет туман. Ритм рождается в руках короткая секунда на шаг, половина на укол, четверть на отскок. Моргана чувствует все, что чувствует Радагон, как у него работают лёгкие: три вдоха, два выдоха и сердце стучит ровно, как удар по гонгу. Фигуры рассыпаются, растворяются в воздухе, но важнее его шея не опускается, не ищет похвалы взглядом. Он усвоил её правила: хвалят редко, наказывают сразу.
Хорошее правило для дрессировки.
— Завтра — снова.
И снова смена сцены, словно кто-то взял один лаптик ткани и пришил его к другому.
Зал, где камень, как кость, а кость, как камень. Запах соли и древнего моря. На каменном столе лежит чернеющий осколок нечто между костью и кораллом. Кусок чудовища, чьё имя шепчет волна — Курруинд. Радагон держит его, и пальцы у него дрожат. Не от страха, но напряжения: стягиваются руны в костях, в спине, в грудине. Моргана-Радагон слышит, как они звенят. Скатах стоит рядом, рука её над его лопатками — не ласка, нет, давление, выравнивающее дыхание.
— Помни, — говорит она тихо, — твой копьё продолжение твоей кости. Не наоборот. Если сердце боится — кость дрожит. Если кость дрожит — лезвие мажет.
Радагон вырезает костяным ножом руны, каждый порез приносит боль ему самому, будто нож проходит по собственному ребру. Вскоре держущая инструмент для резки рука становится влажной и скользкой, не от пота, а от крови, которая проступает через поры и частично то впитываеться в нож, то стекая по его лезвию на заготовку копья, над которым он работает всё это время — он кормит это оружие собой.
— Завтра — снова.
Смена. Я вижу его спину. Кожа смазана чем-то горьким и липким. На ней Скатах вырезает узор — не ранит до крови, но каждое касание жгёт так, что ноги сводит. Он держится молча. Узел за узлом, линия за линией формулы усиления: сила на короткий промежуток, плоть «закрыть», кость «разжечь», зрение «острить».
Смена. Тонкая улыбка, на самое частое зрелище, не на губах Скатах. Он уронил копьё в воду — неуклюжий бросок. Вода вспухла, как живот, и древко уехало в ил. Он залез за ним, весь в грязи, наивный и злой. Вылез мокрый, зубами стучит, вода ледяная.
— Ещё, — говорит она.
И он идёт, потому что это слово в нём как одна из тех рун в его костях.
Смена. Они стоят на уступе, где ветер свистит так, что глаза слезятся. Женщина не прыгает, лишь кивком указывает ему вперед, в пропасть. Он не колеблится, разбег, прыжок и он срывается вниз, сердце у него падает, только для того, чтобы застучать вдое усерднее, когда руны на под подошвой стопы создают опору, от которой можно оттолкнуться, мягкую и упругую, словно пружина. Он улыбается впервые за весь сон. Она смотрит без улыбки, но жест в запястье — «ещё».
И Моргана улавливает маленьку, но важную деталь, он запомнил именно этот её жест. Жест, а не её слова.
Значит, через жесты к нему легче.
Смена. Ночь «внутри ночи». Тихий звон. Он сидит у костра, поджав ноги, рёбра ноют, они только срослись после переломов, ладони в трещинах. Он трогает пальцем шрам на плече, тот, где алое копьё разорвало ему кожу. Он поднимает глаза и видит женщину перед собой, его губы тут же шепчут: «Учительница»
В этом слове у него столько… тепла, что хочется закрыть ладонью это слово, как свечу в ветреную ночь.
Она подходит бесшумно. Бросает ему сухую повязку. Не накладывает сама — не балует. Садится напротив. Долго молчит. Потом произносит:
— Ты стал быстрее.
Для него это как медаль. Моргана чувствуюет, как он выпрямляется. Для него крупицы её признания как глотки воды в пустыне.
Фея улыбнулась. О да. Признание — редкое, дозированное — прекрасный кнут и пряник.
Меж тем женщина отпивает из костяного рога.
— Завтра — снова.
Послушный кивок ей ответ.
Ведьма задумчиво напевает. Она видела многое довольствуясь ролью безвольного наблюдателя. Но ведь всегда можно получить больше, если отступить от навязанной роли. Она хотела увидеть нечто большее, нечто ценное, нечто, что позволило ей бы влиять на Радагона.
— Покажи его первый страх.
Сон вспыхнул алым и чёрным. Поле алых лилий тянулось до горизонта, как развернувшиеся раны. Совсем ещё малый Радагон брёл среди цветов, пока земля не начала шевелиться. Из-под лилий поднялась нежить: сухие пальцы, пустые глазницы, шипение выдыхающегося угля. Он был не воином — ребёнком. И он бежал.
Паника сузила мир в тоннель: лилии, тени, пасти. Воздух рвал лёгкие, сердце било в висках. Под ногами — камни и корни, злобно цеплявшие его за щиколотки и рухнул, дрожа. А потом пришла Она. Алые волосы, алые глаза, алое копье уничтожевшее орду нежити за жалкий миг.
Сон становился беспокойным и если задержаться слишком долго, то его создатель проснётся.
— Теперь его первый триумф, — Моргана решила играть на контрастка, как игре горячо-холодно.
То же место, те же декорации, но на этот раз актеры этого сна изменились, мальчик вырос, на месте перепуганного ребенка все ещё стоял ребёнок, но теперь с уверенностью в глазах и оружием в руках.
— Вперёд, — сказала Скатах.
Орда поднялась чёрным валом и встретила не беззащитного мальчшку, а ученика бессмертной ведьмы. Огненные ловушки легли дугами, режа фронт на карманы; ледяные стены поднялись, заставляя нежить разбиваться и крошиться; между карманами он двигался без показной ярости — методично, как учился. Спустя некоторое время, не легко, не без усилий, не без крови, но хребет первому страху был переломан в тот день.
— Покажи его гордость, — мягко попросила она.
Сон перенёс их в спарринг не из первых и не из последних. Удары короче, дыхание глубже, связки работают молча. Он уходит влево, подставляя белое лезвие под красное древко — и на долю мига меняет высоту. Кончик его копья касается её плеча, аккуратно, на толщину ногтя, и на коже Скатах выступает кровь. Капля, идущая медленно. Ничего показного. Она гасит ответный удар, смотрит на лезвие, потом на него — и произносит своё редкое:
— Хорошо.
В нём расправляется что-то очень тихое и очень стойкое — гордость, не крикливая, а ровная, как ровная ось копья. Всего пара капель крови, но того хватало, чтобы спустя годы именно это его достижение было первым и главным, чем он гордился.
Моргана отмечает, это — его опора. Результат его труда. И как приятный десерт ведьма подобрала из этого краткого воспоминания, что Радагон ненавидит бесполезность. Когда усилие не даёт ответа.
— Покажи, когда он влюбился. — Потому, что, а почему и нет.
Скатах вышла из озера, тень мокрых лиловых волос легла на ключицы, капли стекли по её казалось идеальному телу. Он увидел случайно и замер так, как замирают, когда меняется ритм жизни. Уважение, страх, благодарность и тёплое безымянное чувство сошлись в один аккорд.
— Покажи, когда он был счастливее всего.
Лица скрывала темнота; слышались дыхание и мягкие шёпоты. Скатах вела — уверенно, спокойно; он смущался, но не отступал, доверяя её рукам и словам. Два тела разделяли свое тепло друг с другом в эту холодную ночь в Землях Теней. Он уснул в её обьятиях и он проснулся в её обьятиях.
Ведьма усмехнулась. Как типично, как наивно. И как много всего завязано на одну единственную женщину.
Как раз подходящее время для главного блюда.
— И покажи, где он сломался. — С ухмылкой потребовала фея, уже подозревая, что она собиралась увидеть.
Сон потяжелел до свинца, и Моргана в третий раз оказалась посреди одного и того же поля ярких лилий цвета свежей крови.
Голубым глазам ведьмы открылось особо увлекательное зрелище. Её разум сохранял спокойствие даже несмотря на то, что часть её разделяла ту бурю эмоций, которые были заключены в этом воспоминании, которое сейчас заново переживал владелец сна.
Движения резкие, механические, лишённые собственной грации чужая воля тянула за нити и тело Радагона повиновалось как послушная кукла. Скатах шла на него как на врага, в её глазах была решимость умереть достойно. Когда Гаэ Болга выжёг у него правый глаз, а горячая кровь потекла по щеке; пространство сузилось до красной черты, что-то щёлкнуло внутри. Механика гейса обрела его согласие. Он начал драться по-настоящему — потому что или он, или она. Долгая, безжалостная дуэль сорвалась в последнюю ставку: он подпустил её удар к сердцу, позволил Гаэ Болгу пройти сквозь грудь, схватил древко голой рукой, не давая вырвать, и, воспользовавшись мигом её удивления, вонзил своё алое копьё ей в сердце. Скатах улыбнулась тихо, благодарно — как тот, чьё сокровенное желание наконец исполнилось. Она умерла. Он остался жив.
Два крайне знакомых чувства тут же захлестнули Моргану, даже слишком знакомых, а потому их интенсивность не смогла оказать на неё заметного влияния, помогало и то, что эти эмоции не были её, они лишь пытались утопить её в себе.
Опустошение и ярость. На Скатах. За то, что не оставила выбора, за то, что решила не выбирать его, а вместо этого выбрала бросить его. На себя за то, что оказался слишком слаб, чтобы удержать её.
Уголки губ британской ведьмы слегка приподнялись, вот оно, она искала золото и нашла его. Трещина в её неприступном Радагоне, та самая щель в которую так легко и удобно всадить один из её любимых кинжалов. Такой хороший мальчик, выточенный хорошей рукой. У него было всё на месте: долг, выучка, ось. Оставалось добавить одно — куда идти дальше. Этим она и займётся.
Увы, её вмешательство приблизилось к черте. Сон уже начал «замечать» чужое присутствие — неосознанно, как кошка чувствует сквозняк. Пора уходить. Моргана аккуратно расправила иллюзию, как покрывало, вернула исходную сцену: круг, копья, тьма; спокойный голос наставницы, тяжёлое дыхание ученика. Никаких собственных слов, никаких следов грубой воли — фея, чтобы жить долго, должна уметь уходить без следов.
Совсем без следов — неинтересно. Она оставила один. Всего два слова на краю разума сказанные её голосом:
— Завтра — снова.