Я стоял у входа в "Черный замок" — элитный ресторан в сердце Манхэттена, где стекло и сталь небоскрёбов отражали огни города, создавая иллюзию бесконечного сияния, словно весь Нью-Йорк был одним большим калейдоскопом амбиций и тайн. Фасад заведения был сдержанно-элегантным: тёмный мрамор поглощал свет уличных фонарей, золотистые буквы над дверью мерцали приглашающе, а красная ковровая дорожка, ведущая внутрь, казалась нитью. Но для меня это было всего лишь декорацией для встречи, которая могла закончиться либо ответами, либо кровью, если слова окажутся ложью. Я поправил воротник чёрного пиджака, чувствуя, как внутри нарастает знакомое напряжение — смесь холодного расчёта, который держал разум в фокусе, и тлеющей ярости, готовой вспыхнуть от одной искры. Последние недели после Вены были как медленный огонь, пожирающий меня изнутри: воспоминания о потерях, о той ночи в замке, где я едва не потерял контроль. А теперь Лайт — этот хитрый ублюдок из Левиафана, с его паутиной связей и улыбкой, скрывающей яд, — должен был дать мне ключ к разгадке. Или хотя бы часть правды, если не всю — ведь в мире теней полная честность редкость, как честный политик в Вашингтоне.
Дверь открылась бесшумно, и швейцар в безупречном фраке кивнул мне. Внутри ресторан дышал роскошью: мягкий свет хрустальных люстр отбрасывал золотистые блики на полированные столы, приглушённая джазовая мелодия плыла в воздухе, как дым от сигар, а аромат свежих устриц и выдержанного вина смешивался с нотками дорогих духов, создавая атмосферу, где каждый глоток и слово казались частью большой игры. Обычные посетители сидели в главном зале — бизнесмены в костюмах, шепчущиеся о сделках, пары, наслаждающиеся вечером, — но меня сразу провели в отдельную комнату для VIP — уютный кабинет с тяжёлыми бархатными шторами, поглощающими звуки, кожаными креслами, приглашающими к откровенности, и видом на огни Таймс-сквер через панорамное окно, где неон пульсировал, как сердце города. Там, за столиком с бутылкой виски и двумя бокалами, сидел Лайт — в идеальном сером костюме, сшитом на заказ, где каждая строчка говорила о статусе, и с кривой улыбкой на лице, которая могла сойти за дружелюбную, если не знать, кто он такой: манипулятор, чьи слова — оружие, а мотивы — всегда скрыты.
Я опустился в кресло напротив, не тратя время на приветствия — в таких встречах ритуалы излишни, они только маскируют напряжение. Атмосфера была густой, пропитанной ожиданием, как воздух перед грозой,
— Ты сегодня один и без своих солдатиков? — спросил я, откидываясь назад и скрестив руки на груди. Мой голос вышел ровным, но с лёгкой насмешкой — я помнил, как в доках его охрана превратилась в фарш под моими руками. — Кончились?
Лайт не дрогнул, только его улыбка стала чуть шире, обнажив белоснежные зубы. Он налил виски в бокалы — неспешно, как будто мы были на дружеской встрече, а не на допросе.
— Не кончились, Брюс, но хороших исполнителей всегда много не бывает, особенно после таких… инцидентов, как в доках, — ответил он с кривой усмешкой, подвигая бокал ко мне через стол, его глаза не отрывались от моих, оценивая реакцию, как игрок в покер, ждущий блефа. — А терять ещё один отряд — вдруг у тебя плохое настроение или что-то не то подумаешь — не хочется. Ещё один раз соскребать с асфальта остатки? Нет уж, спасибо. Я предпочитаю учиться на ошибках, а не повторять их ради эффекта. К тому же, здесь, в "Черном замке", атмосфера располагает к цивилизованному диалогу, а не к… демонстрации силы. Выпьешь? Это Glenfiddich 30-летней выдержки — редкость, как и честный разговор в нашем мире.
Я хмыкнул, беря бокал, но не поднося его ко рту — доверие к этому типу было на нуле, если не ниже, хотя моя криптонская физиология, вероятно, справилась бы с любым ядом, но зачем рисковать? Аромат виски — дымный, с нотками дуба и торфа — витал в воздухе, добавляя комнате нотку интимности, но я не расслаблялся. Комната была идеальной для конфиденциальных разговоров: толстые стены поглощали звуки, звукоизоляция блокировала любые подслушивающие устройства, только панорама города за стеклом. Но паранойя — это не слабость, а инстинкт выживания.
— Место ты выбрал сегодня попрезентабельнее, — заметил я, оглядывая комнату: кожаные диваны, отполированные до блеска, хрустальные бокалы, переливающиеся в свете ламп, даже свежие цветы в вазе, которые казались здесь лишними. — Но возникает вопрос: нас здесь не подслушают? Не хотелось бы расстраиваться из-за нежелательных ушей — в нашем мире они растут в самых неожиданных местах.
Лайт пожал плечами, отпивая глоток из своего бокала — демонстративно, чтобы показать, что напиток безопасен, его движения были плавными, уверенными, как у человека, привыкшего к контролю над ситуацией, где каждый жест — часть большой игры.
— Это беспокоит тебя, Брюс? — переспросил он с лёгкой иронией в голосе, откидываясь в кресле и скрещивая ноги, его глаза сузились, оценивая мою реакцию, словно он читал книгу, где каждая страница — потенциальная ловушка. — Успокойся, это место надёжно. Этот ресторан — собственность Левиафана, и здесь всё под контролем. Подслушать могу только я, если захочу, — а сегодня мне это ни к чему. Удобное место, престижное, где часто собираются влиятельные люди на важные разговоры — сенаторы, бизнесмены, даже те, кто предпочитает оставаться в тени. Много чего интересного можно узнать, если знать, где и когда слушать. Но сегодня мы здесь для откровенного диалога, без подвохов. По крайней мере, с моей стороны.
Я кивнул, но внутри шевельнулось недоверие — типичный приём манипулятора: показать, что всё под контролем, чтобы ты расслабился, а потом ударить в спину. Но я не расслаблялся, чувствуя, как напряжение в комнате нарастает, как воздух перед бурей, где каждый вдох полон электричества.
— Интересно, запомню на будущее, — ответил я, ставя бокал на стол с лёгким стуком, который эхом отозвался в тишине, и скрестив руки, чтобы показать, что я не в настроении для игр. — Но давай к делу, Лайт. Уже прошло достаточно времени с нашей последней встречи, и я не вижу, чтобы ты спешил с отчётом. Ты выяснил, кто виноват в смерти моих родителей? Или это была просто отговорка, чтобы выиграть время?
Моё спокойствие ушло в тот миг, когда я произнёс эти слова — я почувствовал, как ярость накатывает волной, знакомой и опасной, той, что я немного научился контролировать после той ночи в школе с посохом, но которая всегда тлела под поверхностью, готовя вспыхнуть. Рука невольно сжалась, и край стола хрустнул под пальцами — я отломил небольшой кусок дерева, массивного и полированного, и раздавил его в труху, которая посыпалась на пол, как пыль. Лайт вздрогнул и слегка отпрянул, его глаза расширились на миг, но он быстро взял себя в руки, выпрямляясь в кресле с наигранной невозмутимостью.
— Брюс, успокойся, пожалуйста, — сказал он, поднимая руки в примирительном жесте, его голос стал чуть тише, с ноткой осторожности, как у человека, ступающего по минному полю. — Я понимаю твою ярость — потеря родителей, особенно в таких обстоятельствах, это рана, которая не заживает просто так. Но давай не будем спешить с выводами и… демонстрациями силы. Я не нашёл точного убийцу твоих родителей — такие вещи не раскрываются быстро, даже с моими связями. Но я связался с Кракеном — сначала они не хотели идти на контакт, но я сослался на тебя, и это сработало. Они поделились информацией о Руке. Я не уверен, что они замешаны, но это не точно. Они конечно могли ударить превентивно — Как ты знаешь у Кракена с ними идёт война за часть азиатского рынка. Больше всего кровь льётся в Японии. Но они узнали, что один из Пальцев Руки — собирался перебраться через океан в Нью-Йорк, расширяя своё влияние на Запад. Они хотели сообщить это Джонатану, твоему отцу, чтобы он начал войну здесь, в Америке, и оттянул силы Руки от Азии, ослабив их позиции. Кракен мог бы воспользоваться этим хаосом, чтобы укрепить своё положение, но если Рука узнала об этом плане заранее…
Я смотрел на него, чувствуя, как гнев кипит внутри, но теперь он был направленным — как лазер, фокусирующийся на цели, а не как взрыв, разрушающий всё вокруг. Его слова казались логичными, но в них была дыра: слишком много "могли" и "возможно", а я хотел фактов, а не теорий.
— И ты думаешь, что Рука решила ударить по отцу, чтобы прервать эту связь и предотвратить войну на своей территории? — спросил я, сжимая кулак так, что суставы побелели, но не давая ярости вырваться наружу. Мой голос был низким, контролируемым, с ноткой скепсиса, чтобы показать, что я не куплюсь на полуправду. — Но почему не по тебе напрямую? Ты же теперь как бы у руля Левиафана сейчас.
Лайт откинулся назад, его глаза сузились, оценивая меня, как противника в шахматной партии, где каждый ход — проверка на прочность, и он явно выбирал слова, как фигуры на доске.
— Потому что я — всего лишь ставленник, Брюс, временный исполнитель, который держит руль, пока настоящий капитан не вернётся, — ответил он, его голос стал тише, с ноткой горечи, которая могла быть искренней или частью маски. — Твой отец был настоящим лидером Левиафана, даже после того, как отошёл от дел и передал бразды мне. Он взаимодействовал с другими головами Гидры на равных, его слово весило больше, чем все мои отчёты вместе взятые. Влияние всегда оставалось за Уэйнами — это фамилия, которая открывает двери, где мои связи дают лишь намёк. Рука, возможно, узнала об этом и решила перерезать нить в корне, ударив по источнику — по твоим родителям, чтобы сломать цепочку и предотвратить эскалацию. Но это только теория, основанная на том, что рассказал Кракен. Оставшаяся часть: они могли ударить превентивно, чтобы не дать Джонатану вмешаться и разрушить их планы в Азии. Кракен утверждает, что один из их "пальцев" — древних монстров, руководящих этой организацией, — уже в Нью-Йорке. Прибыл по приглашению одного новичка, который рвётся примерить корону короля ночи. Амбал, как его называют — молодой, дерзкий, идёт по головам, не жалея никого. Несколько главарей мафиозных кланов уже кормят рыб в заливе, их тела исчезают бесследно, а империи рушатся за ночь. И еще Амбал связан, как я слышал с частью директоров компании Уэйнов.
Амбал. Имя прозвучало как удар — знакомое, эхом отозвавшееся из прошлой жизни, где оно ассоциировалось с главным соперником Сорвиголовы в комиксах, а теперь, в этой реальности, оно обозначало нового игрока в криминальном мире Нью-Йорка, поднимающегося на волне жестокости и интриг, где каждый шаг оставлял след из сломанных судеб и разбитых империй.
— Амбал… — повторил я, чувствуя, как ярость накатывает снова, словно приливная волна, готовая смыть всё на пути, но я удержал её, сжав кулаки до боли в суставах. — И ты говоришь, он связан с директорами в Wayne Enterprises? Это он стоит за всем — за смертью родителей, за кражей моего наследия?
Лайт кивнул, его улыбка была кривой — смесь сочувствия и расчёта, как у человека, привыкшего торговать информацией, где каждый факт — монета в игре с высокими ставками. Он откинулся в кресле, его пальцы пробежали по краю бокала, оставляя следы от конденсата, и он заговорил медленно, взвешивая каждое слово, чтобы не дать мне повод сорваться.
— Это пока всё, что у меня есть, Брюс, — ответил он, его голос был ровным, с ноткой осторожности, словно он ступал по тонкому льду, зная, что под ним — бездна моей ярости. — Амбал — тёмная лошадка, выскочка, который появился из ниоткуда и теперь рвёт рынок на части. Он молод, амбициозен, идёт по головам — несколько главарей мафиозных кланов уже кормят рыб в заливе, их империи рухнули за ночь, а тела исчезли бесследно. Но да, он связан с несколькими директорами из твоей компании — теми самыми, кто сейчас держит контроль над Wayne Enterprises, отобрав у тебя акции под предлогом "стабильности". Очевидно, он пытается влезть в семейный бизнес Уэйнов, используя их как марионеток для расширения своего влияния. Я не нашёл прямых доказательств, что он виноват в смерти твоих родителей — это могло быть совпадением или частью большего плана, — но скажу честно: такая "закономерность" не случайна. Если хочешь, я могу копнуть глубже — мои люди в Левиафане готовы подключиться, задействовать сети, которые уходят в тени Азии и Европы. Но это потребует времени…
Я смотрел на него, чувствуя, как кулаки сжимаются сами собой, и стол снова скрипнул под моими пальцами — столешница треснула, как напоминание о моей силе, которую я едва сдерживал. Лайт отпрянул чуть дальше, его глаза мельком скользнули на дверь — инстинкт самосохранения, отточенный годами в мире, где ошибка стоит жизни.
— Не стоит, Лайт. Я разберусь сам, — сказал я холодно, мой голос был твёрдым, как сталь, без намёка на компромисс, чтобы он понял: я не ищу помощи, я диктую условия. — Но если узнаешь что-то новое — свяжись сразу, и не через посредников. И помни: если окажется, что ты врёшь или скрываешь детали, чтобы манипулировать мной, следующий отряд соскребать будет некому. Я не из тех, кто даёт второй шанс.
Он кивнул, его улыбка была натянутой — маска трескалась под моим взглядом, обнажая лёгкий страх, который он пытался скрыть за фасадом уверенности.
— Конечно, Брюс. Я на твоей стороне — всегда был и буду. Уэйны всегда были лидерами Левиафана, а я… я всего лишь исполнитель, который следует за сильными. Если что-то всплывёт, ты узнаешь первым.
— У меня ещё к тебе несколько вопросов: что ты знаешь о Джозефе Марксе? — спросил я, не садясь обратно, чтобы сохранить преимущество — стоять над ним, глядя сверху вниз, подчёркивало мою позицию.
Лайт удивлённо посмотрел на меня, его брови слегка приподнялись, а в глазах мелькнуло что-то новое — смесь любопытства и лёгкого напряжения, словно я задел струну, которую он не ожидал услышать в этой беседе.
— Джозеф Маркс? — переспросил он, откидываясь в кресле и стуча пальцами по подлокотнику в задумчивом ритме, его голос стал чуть тише, с ноткой осторожности, как у человека, взвешивающего, сколько раскрыть, чтобы не потерять контроль. — Неожиданно, что ты о нём спрашиваешь.
— Я встретился с ним недавно в Вене на одном званом ужине, — пожав плечами, проговорил я, не вдаваясь в детали.
— А что ты там делал? — продолжил Лайт, его глаза сузились, а улыбка стала чуть острее, в глазах заиграл интерес, словно он увидел возможность для торговли информацией. — Вена — не самый спокойный город для случайных визитов, особенно в кругах, где вращается Маркс.
— Это тебя не касается, — отрезал я, не давая ему втянуть меня в свою игру вопросов и ответов, мой голос вышел жёстким. — Всё понял? Не лезь в мои дела, если не хочешь, чтобы я начал копаться в твоих.
Лайт поднял руки в примирительном жесте, его улыбка не исчезла, но стала осторожнее.
— Всё понял, не лезу, Брюс. Ладно, раз уж ты спросил… Джозеф Маркс — старая и влиятельная фамилия в Европе, корни которой уходят вглубь веков, дальше, чем у многих династий. Они, как и твоя семья, всегда были в правлении Гидра — даже больше: говорят, что их отделение было первым, основой всего. До Второй мировой они просто назывались Гидрой — это все остальные, как ветви, брали себе другие названия голов, чтобы маскироваться и расширяться. Они позиционировали себя телом гидры, центром, откуда росли все головы. Но по приходу отца Джозефа — или, точнее, когда организация эволюционировала, — они взяли имя Красный Череп, в честь маньяка из Третьего рейха Иоганна Шмидта, того самого, кто вывел Гидру на свет во время войны. Он во Второй мировой, как ты знаешь, пытался создать сверхлюдей, сыворотки, оружие — и союзники сильно ударили по ним, разрушив лаборатории и сети. Они потеряли большую часть своего влияния, отступив в тень, но не сломались. А так лезли тогда на территории всех остальных — жадно, без компромиссов, что привело к внутренним конфликтам. Сам Джозеф был другом твоего отца — если конечно у таких, как мы, могут быть друзья в полном смысле слова, без подтекста выгоды или альянсов. Знаю, например, что он присутствовал на свадьбе твоих родителей — не как гость, а как свидетель, стоящий рядом. Да и каждый год звал их к себе в гости — в его поместье в Европе, где, по слухам, собираются только избранные. Ещё и Красный Череп тобой, Брюс, заинтересовался — думаю они следят за тобой с тех пор, как ты проявил… свои таланты. Но скажу честно: в нашем мире доверять никому нельзя.
Я смотрел на него, переваривая информацию — каждый факт укладывался в мозаику, но картинка всё ещё была неполной, с пробелами, где скрывались ловушки или недомолвки. Маркс в Вене, его слова о "единственном представителе фамилии", присутствие на свадьбе… Всё это пахло заговором, и Лайт явно знал больше, чем говорил.
— Даже тебе, Лайт? — спросил я серьёзно, посмотрев на него в упор, мой взгляд был тяжёлым, пронизывающим, и я увидел, как он снова на миг отвёл глаза — признак неуверенности, который он быстро скрыл за маской спокойствия.
Он помолчал, словно взвешивая слова на невидимых весах, а потом кивнул, его голос стал твёрдым, как клятва, но с подтекстом, который мог быть искренним или частью большой игры.
— Нет, Брюс, я служу Гидре — это мой долг, моя жизнь, вплетённая в систему, где каждый винтик знает своё место. Я — винтик этой машины, исполнитель, который следует приказам и держит баланс. Если ты решишь возглавить Левиафан — встать у руля, как твой отец, — я приму это без вопросов и буду служить тебе, как служил ему. Но в нашем мире доверие — роскошь, которую мало кто может себе позволить.
Я только кивнул, поднялся и не прощаясь вышел — дверь за мной закрылась с тихим щелчком, но в голове эхом отдавались его слова.
Мысли крутились вихрем: "Маркс на свадьбе родителей? Звал в гости? Это значит, он был ближе, чем просто 'друг'. И его интерес ко мне… Что он знает о 'еще одном члене семьи'? Есть ли у меня родственники? Или это ловушка? Лайт прав — доверять нельзя. Но если Маркс не врёт и я не последний Уэйн…" Сердце замерло, я должен выяснить. Это тоже вопрос, который не ждёт больше отлагательств. Я вышел на улицу, где Манхэттен кипел жизнью, но внутри меня бушевала буря — готовая вырваться и смыть всё на своём пути.