Наруто: Бессмертный Макс. Глава 10
Глава 10.
Оставшись один в просторном, но внезапно ставшем душным кабинете, я медленно опустил руку. Вода в чаше успокоилась, став холодным, безжизненным зеркалом, отражавшим тусклый свет из окна. Слова Хандзо висели в воздухе: «отсутствие чести», «обманывал меня», «не достоин». Его ледяная, оскорблённая ярость была страшнее крика.
План… формально сработал. Я больше не ученик Хандзо. Я добился того, чего хотел — избежать привязки к этому тикающему вулкану деревни и её амбициозному, но слепому лидеру. Путь к свободе был открыт, пусть и завален осколками доверия.
«Добился… только вот какой ценой?»
Внутри было странно спокойно. Практически безразлично. На мнение Хандзо, на злобу Кандачи, на пересуды шиноби Амегакуре мне было наплевать. Они — часть этой мясорубки, инструменты в чужих играх. Их уважение или ненависть значили меньше пыли под ногами.
«Все, кроме одного.»
Образ Кагами, его лицо в последний миг перед уходом — не гневное, не осуждающее, а… раздавленное. Сломанное глубоким разочарованием и болью.
Этот нескладный, лысеющий восемнадцатилетний дзёнин с его последней каплей мужской гордости и фанатичной верой в то, что можно помочь. Он искренне хотел. Он вкладывался. Он видел во мне не инструмент, не проблему, а человека, который нуждался в шансе.
И я плюнул в это. Использовал его доброту как ступеньку для своего побега. В этом мире тьмы и крови такие, как Кагами, были редкими, почти вымирающими видами. Хорошие люди. И я, циничный и прагматичный до мозга костей продажник, вдруг осознал, что именно ему, единственному здесь, я причинил настоящую боль. И именно его разочарование жгло изнутри сильнее любого упрёка Хандзо.
«Прости, Кагами-сэнсэй, — промелькнуло искренне, из глубины, где ещё оставалось что-то человеческое. — Ты заслуживал лучшего ученика. Или лучшего подопечного.»
Но сожалеть было некогда. Ситуация перегревалась.
Я плюнул не просто в Хандзо — я плюнул в идола, в символ выживания всей Амегакуре. Для здешних шиноби это было сродни тому, чтобы войти в самое священное место в самый важный праздник, снять штаны и помочиться на алтарь при всём честном народе. Последствия предсказуемы: ярость, презрение, желание избить и убить осквернителя.
Хандзо, с его полубожественным статусом, вряд ли опустился бы до прямой расправы над ребёнком — это ниже его достоинства и неэффективно. Но его последователи? Фанатики вроде Кандачи? Или просто шиноби, жаждущие выслужиться? Меня могли «случайно» зарезать в тёмном переулке, уронить с крыши, отравить похлёбку. Да я не умру от этого и это делало ситуацию ещё опаснее.
«Нужно бежать. Сейчас. Пока гнев Хандзо свеж и пока Кандачи занят пожаром, а остальные только думаю как поступить.»
Я резко развернулся, рука инстинктивно легла на рукоять вакидзаси. Утяжелители на руках и ногах, обычно лишь фоновая тяжесть, теперь ощущались как драгоценный груз — инструменты будущей силы. Их и меч нужно сохранить любой ценой. Я вышел из кабинета в коридор.
Эффект был мгновенным. Два шиноби из охраны, стоявшие у двери, не из группы Кандачи, а обычные джунины, проводили меня ледяными взглядами. Их глаза, полные немого осуждения и… брезгливости, буквально сверлили спину.
Шёпот, резко оборвался при моём появлении. По пути к выходу из административного здания я ловил на себе такие же взгляды от встречных шиноби и даже клерков. Новость о моём «подвиге» и реакции Хандзо распространилась со скоростью лесного пожара. Я уже стал изгоем и это несмотря на мой юный возраст. Паршивой овцой. Осквернителем. Атмосфера была густой, враждебной. Каждый шаг по скользкому каменному полу отдавался эхом в настороженной тишине коридоров.
Выходя из здания под нависающий козырёк, я чуть не врезался в него. Кагами стоял, прислонившись к мокрой стене, недалеко от входа. Он не смотрел на меня. Его взгляд был устремлён куда-то в серую пелену дождя, стекавшего с крыши. Плечи его были ссутулены, редкие волосы слиплись от влаги, и весь его вид излучал такую глубокую, немую печаль, что у меня сжалось сердце. Он выглядел не просто разочарованным — он выглядел сломленным.
«Он ждал.»
Я замер. Мы стояли так несколько секунд, разделённые метром мокрого пространства и пропастью непонимания.
Шум дождя заполнял паузу. Наконец, Кагами медленно поднял голову. Его глаза, обычно полные навязчивого энтузиазма или озабоченности, были пустыми и усталыми.
— Пойдём, — произнёс он тихо, почти беззвучно, но сквозь шум дождя я разобрал. — Поесть. В последний раз.
Он не ждал ответа, просто развернулся и зашагал по мокрой мостовой, не оглядываясь. Я последовал, чувствуя тяжесть взглядов на спине из здания.
Мы шли молча, петляя по узким улочкам Амегакуре, минуя мрачные проходные дворы и обшарпанные фасады. Дождь лил не переставая, заливая всё вокруг, смывая грязь, но не смывая тягостной атмосферы.
Кагами привёл меня в неприметную забегаловку, притулившуюся под аркой. Внутри было полутемно, сыро и пусто, кроме хмурого повара за стойкой. Кагами кивнул повару, не глядя.
— Два. Обычное.
Он опустился на табурет у маленького липкого столика у дальней стены. Я сел напротив. Молчание висело между нами, густое и неловкое, прерываемое только шипением чего-то на кухне и стуком дождя по жестяному навесу над окном.
Повар принёс две миски с мутной похлёбкой и пару пресных лепёшек. Кагами не притронулся к еде. Он смотрел на пар, поднимавшийся от миски, его пальцы нервно перебирали край стола.
— Почему? — спросил он наконец, не поднимая глаз. Его голос был хриплым, лишённым привычной назидательности. — Зачем так? Я… я старался. Искренне. Думал… — Он не договорил, сглотнув комок.
Я отодвинул свою миску. Играть роль здесь и сейчас было бы новым оскорблением. Он заслужил правду. Пусть не всю, но часть.
— Я не хотел быть здесь, Кагами-сэнсэй, — начал я тихо, глядя на его опущенную голову. — С самого начала. Амегакуре… она как пороховая бочка. Война витает в воздухе, это чувствует даже ребёнок. Великие Деревни давят, шпионят, готовятся. А Хандзо-сама… — я осторожно подбирал слова, — …он силён. Легенда. Но его решения… та война… — Я не стал развивать, но Кагами вздрогнул, будто уколотый. Он знал цену амбициям Хандзо. — Быть учеником такого человека… это клеймо. Или приговор. Когда он умрёт — а он умрёт, сэнсэй, рано или поздно — его ученик станет мишенью для нового режима. Или костью в горле. Я… я хотел свободы. Тишины. Возможности стать сильным незаметно, вдали от всего этого. — Я посмотрел прямо на него. — Потому я решил притвориться бездарностью. Чтобы меня выгнали. Или забыли. Чтобы уйти. И… да, я подумал, что если стану учеником на время, то смогу вытянуть из него знания, а потом… показать себя слабым и уйти. Расчёт. Холодный и подлый. Но выжить. Я ошибся. Жестоко ошибся, особенно по отношению к вам.
Кагами слушал, не перебивая. Когда я замолчал, он медленно поднял глаза. В них уже не было той сокрушительной боли, но горечь и усталая мудрость остались.
— Ты… умён, Васаби. Хитёр. Расчётлив. — Он произнёс это без осуждения, скорее как констатацию факта. — Это… отличные качества для шиноби. Жаль… — он вздохнул, — …жаль, что ты не вырос здесь. Не впитал дух Дождя с молоком матери. Деревня потеряла бы тебя как шиноби, но, возможно, приобрела бы великого стратега. Мастера теней. — Он покачал головой. — Но твоя хитрость… она хороша для щенка. Против старого, видавшего виды волка, такого как Хандзо-сама… она оказалась детской игрой. Его опыт, его чутьё… они видят ложь насквозь. Ты переиграл себя.
Он наконец взял ложку, покрутил ею в похлёбке, но есть не стал.
— Почему? — спросил я тихо. — Почему вы помогали мне? Так… самоотверженно? Вкладывались? После всего…
Кагами слабо улыбнулся, уголки губ дрогнули.
— Видишь ли… я тоже сирота, Васаби. Родители… их не стало во время Первой войны. Я помню голод. Холод. Страх. Видел… слишком много. — Его голос дрогнул. — Стать шиноби… это был шанс. Но путь был труден. Если бы не… не один человек. Старый дзёнин. Он увидел во мне не мусор, не обузу, а… человека. Вложился. Терпел мои ошибки. Поддерживал. Без него… я бы не выжил. Не стал тем, кто я есть. — Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло знакомое тепло. — Когда я увидел тебя… такого же перепачканного, одинокого, с пустотой в глазах, но с искоркой упрямства внутри… я увидел себя. И захотел… дать тебе тот же шанс. Стать твоей опорой. Пусть на короткое время. Какую-то… надежду. — Он опустил глаза. — Глупо, да?
«Не глупо, сэнсэй. Редко. Ценно.»
Слова застряли в горле. Вместо них пришла волна неожиданного тепла и стыда. Этот неказистый, лысеющий парень оказался куда больше, чем просто инструктор. Он был маяком в этом жестоком мире. И я, в своём стремлении выжить любой ценой, чуть не погасил этот свет.
— Спасибо, Кагами-сэнсэй, — выдохнул я искренне. — За шанс. За… заботу. За то, что были… человеком. Простите, что подвёл. По-настоящему.
Он кивнул, словно этого было достаточно. Потом его лицо снова стало серьёзным, даже суровым.
— Теперь слушай меня внимательно, Васаби. И запомни. Беги. Из деревни. Сегодня же. Сейчас. Не оглядывайся. Не бери ничего, кроме того, что на тебе. — Его взгляд скользнул по вакидзаси на моём поясе, по утяжелителям. — Эти вещи… они твои по праву тренировок. Доказывать это никто не станет. Но больше — ничего. Беги и не возвращайся. Никогда.
— Но… Хандзо-сама… — начал я.
— Хандзо-сама не станет за тобой гнаться лично, — перебил Кагами. — Это ниже его. Но… его слово, его гнев — приказ для многих. Для таких как Кандачи. Для фанатиков. Для тех, кто жаждет доказать преданность. Твоя жизнь здесь это рё. И её возьмут при первом удобном случае. Подстроят несчастный случай. Устроят разборку с «подозрительным элементом». Ты — оскорбление, нанесённое их богу. И они смоют его твоей кровью. Уходи, пока можешь.
Он встал. Его лицо было печальным, но решительным.
— Удачи тебе, Васаби. Иди своей дорогой. И… постарайся выжить. Не ради меня. Ради себя. — Он положил на стол несколько монет, покрывая стоимость еды, которую мы так и не тронули. — Это всё. Прощай.
Он не стал ждать ответа. Просто развернулся и вышел из забегаловки, растворившись в серой стене дождя, не оглянувшись ни разу. Это было прощание. Окончательное. Расставление всех точек. Никаких «увидимся», никаких надежд. Только холодный, мокрый финал.
Я сидел за столом, глядя на его пустую табуретку и две полные миски похлёбки. Грусть и облегчение смешались внутри. Грусть — от потери, пожалуй, единственного по-настоящему хорошего человека, встреченного в этом аду. Облегчение — что смог сказать хоть часть правды. Что он понял. И не проклял.
«Спасибо, Кагами-сэнсэй. За всё.»
Потом реальность накрыла с новой силой. Беги. Сейчас.
Я резко встал. Рука снова легла на рукоять вакидзаси. Утяжелители внезапно показались не грузом, а гарантией — они мои, я их отработал. Никто не отнимет. Это и меч — единственное ценное, что у меня было. И пропуск в будущее.
Я вышел под дождь. Направление — не домой, не за вещами. Прямо к ближайшим воротам деревни. Каждый встречный взгляд теперь казался враждебным, каждое движение в тени — угрозой.
Амегакуре, промокшая, мрачная, полная скрытой ненависти, выталкивала меня прочь.
Дождь хлестал по лицу ледяными плетиками, смешиваясь с потом и грязью дороги.
Спустя несколько минут деревня осталась позади, её серые зубцы стен растворились в пелене ливня. Но чувство преследования только становилось сильнее.
Каждый шорох в промокших кустах у дороги, каждый треск ветки вдали заставлял сердце колотиться чаще. Взгляды шиноби из деревни — ледяные, осуждающие, убийственные — будто преследовали, сверля спину даже теперь.
«Беги. Просто беги. Петляй.»
Я свернул с наезженной тропы, вязнущей в грязи, прямо в чащу. Колючие ветки хлестали по лицу и рукам, цеплялись за одежду. Ноги в утяжелителях вязли в болотистой почве, каждый шаг требовал усилий, будто земля не хотела отпускать.
Но странное дело — усталость, та самая, что валила с ног после изматывающих тренировок, теперь была лишь фоном. Глубокая, ныла в мышцах, выжимала пот, но не останавливала.
Тело работало, как заведённый механизм, лёгкие гнали воздух ровно и глубоко, несмотря на адскую нагрузку. Бессмертие? Или просто та самая «нескончаемая выносливость», что отметил Кандачи? Неважно. Это давало шанс.
«Петляй. Сбивай со следа.»
Я намеренно выбирал сложные участки: переходил ручьи по скользким камням, оставляя минимум следов на берегах; пробирался через заросли колючего кустарника; взбирался по крутым, обрывистым склонам, где глина и камни осыпались под ногами, стирая отпечатки. Иногда резко менял направление, бросался в сторону, замирал за толстым стволом, прислушиваясь. Только шум дождя, только вой ветра в кронах. Казалось, тишина. Но это была тишина охоты. Опасная, зловещая.
Лес становился гуще, мрачнее. Дождь не ослабевал. Я бежал уже несколько часов. Скорость была невысокой из-за утяжелителей и сложного рельефа, но я не останавливался. Не позволял себе. Каждый метр вглубь чащи — метр к свободе, к Стране Железа, к возможности начать всё заново, вдали от войн и интриг.
Я резко свернул в сторону, к руслу бурного ручья, размытого дождями. Вода неслась с грохотом, поднимая тучи брызг. Идеальное место, чтобы сбить псов со следа — если бы они были псами. Но преследователи были ниндзя. Опытными. Я прыгнул в ледяной поток, едва удержав равновесие на скользких камнях. Пошёл против течения, пробираясь по щиколотку, а то и по пояс в воде. Холод обжигал, вытягивая последние силы, но это был шанс. Я прошёл так метров пятьдесят, потом выбрался на противоположный берег, на каменистую осыпь, где вода не оставляла отпечатков. Оглянулся. Только бушующий поток и стена дождя. Ни души.
«Получилось?»
На мгновение охватило слабое, едва уловимое облегчение. Может, оторвался? Может, запутал следы достаточно? Я прислонился к мокрому стволу огромного дерева, пытаясь перевести дух. Руки дрожали от напряжения и холода. Грудь горела. Но тело, это проклятое-благословенное тело, уже восстанавливало ритм дыхания, гнало кровь по сосудам, залечивая микроразрывы в мышцах. Бессмертие работало. Выносливость работала.
Именно в этот миг, в долю секунды между вдохом и выдохом, когда внимание чуть ослабло, а надежда дрогнула, — раздался едва слышный свист. Не громче жужжания комара. «Кунай!»
Мысль пронзила мозг, но тело не успело среагировать. Не успело даже дрогнуть.
Острая, жгучая боль вспыхнула внизу живота, чуть левее пупка. Не удар, а скорее… проникновение. Холодное, глубокое, разрывающее плоть изнутри. Я посмотрел вниз. Из серой ткани куртки торчала чёрная рукоятка куная. Небольшого, лёгкого, летящего как пуля. Тонкая струйка тёплой крови уже расползалась по мокрой ткани, смешиваясь с дождевой водой, превращаясь в розоватое пятно.
«Пробил…»
Невероятная сила удара швырнула меня назад. Я ударился спиной о ствол дерева, к которому только что прислонился, и грузно сполз по нему вниз, на колени, а потом на бок. Грязь и опавшие листья въелись в щеку. Боль была оглушающей, пульсирующей, центрированной в точке удара, но волнами расходящейся по всему животу, отдаваясь в спину. Дыхание перехватило. В глазах поплыли тёмные пятна.
«Гребанный…ублудок…прямо в печень…»
Я попытался подняться на локоть, рука инстинктивно потянулась к рукояти вакидзаси. Но пальцы лишь слабо сжали рукоять. Силы уходили вместе с кровью, теплеющей под телом. В ушах звенело, заглушая шум дождя. Сквозь этот звон и нарастающий гул в голове пробился голос. Спокойный. Низкий. Насыщенный глубоким, даже леденящим презрением.
— Идиотский щенок. Думал, убежишь? От меня?
Из серой пелены дождя, словно материализуясь из самой тени и сырости, шагнул Кандачи. Его плащ был мокрым, но не грязным. Лицо под шрамами и капюшоном выражало лишь холодное, отстранённое превосходство и… разочарование.
Разочарование в слишком лёгкой добыче. Он остановился в нескольких шагах, глядя сверху вниз, как на раздавленную букашку. Его глаза, узкие и пронзительные, не отрывались от меня, от куная, торчащего из моего живота.
— Пятнадцать минут. Пятнадцать жалких минут понадобилось, чтобы найти твой вонючий след. И ещё десять — чтобы догнать. — Он медленно покачал головой, с отвращением. — Ты даже бежать как следует не умеешь. Просто шлёпал по грязи, как слепой поросёнок.
Кровь хлюпала под телом, смешиваясь с грязью и дождевой водой. Каждый вдох давался с хрипом, отдаваясь огнём в пробитом животе. Пальцы всё ещё судорожно сжимали рукоять вакидзаси — холодное, твёрдое утешение в этом мокром аду.
— Смотреть на тебя противно, — его голос, низкий и ровный, резал тишину чётче стали. — Оскорбил Хандзо-сама. Опозорил Амегакуре. И ради чего? Ради жалкой попытки сбежать с награбленным? — Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по моему лицу, задержался на кунае, торчащем из живота, потом опустился ниже — к вакидзаси на моём поясу и к утяжелителям на запястьях и лодыжках. — Ты даже умирая… цепляешься за железки. Не удосужился снять их, чтобы бежать быстрее. Настолько жадный? Настолько тупой? Или просто настолько заносчивый, что решил — унесёшь всё?
Он покачал головой с ледяным презрением, в котором не было даже злости — лишь глубочайшее отвращение к тому, что я собой представлял в его глазах.
— Твоя жизнь — рё, которую даже подбирать стыдно. Твоя смерть от моей руки — честь, которую ты не заслужил. Ты недостоин даже этого.
Кандачи сделал шаг назад. Его руки плавно, почти небрежно сложились в знакомые печати — Бык, Тигр, Крыса. Чакра, густая и тяжёлая, сгустилась вокруг него, заставив капли дождя отклоняться от его фигуры. Земля под моим телом дрогнула.
— Учись в следующей жизни, щенок, — прозвучал его последний приговор. — Если она у тебя будет. Думай головой. Или не лезь туда, где тебя раздавят как таракана. Земляное Погребение: Подземный Путь Тюрьмы.
Почва подо мной внезапно превратилась в зыбкую, вязкую трясину. Я провалился мгновенно, как в бездонную яму. Холодная, липкая грязь охватила ноги, бёдра, живот — жгучая боль от куная смешалась с удушающим давлением земли. Я инстинктивно вскинул руки, пытаясь ухватиться за что-то, но вокруг был только скользкий ил, затягивающий вглубь. Вода и грязь хлынули в рот и нос, перекрывая крик. Сквозь мутную взвесь я видел лишь расплывчатый силуэт Кандачи наверху, смотрящего вниз без тени эмоций. Земля смыкалась над головой, поглощая последние лучи серого света, последние звуки дождя. Давление нарастало, сжимая грудь, вытесняя воздух.
Земля сомкнулась над головой с глухим, окончательным хлюпом. На поверхности осталась лишь небольшая воронка, быстро заполняющаяся мутной водой. Ни тел, ни следов борьбы — только размытая грязь и вечный стук дождя по листьям.
⁂
Кандачи стоял на краю воронки, наблюдая, как вода выравнивает поверхность, смывая последние признаки погребения заживо. Его лицо оставалось каменным. Он даже не потрудился обыскать место или забрать вакидзаси и утяжелители. Зачем? Мусор. Осквернённый мусор, на который он не стал бы тратить ни секунды своего времени. Пусть гниют там же, где и их жадный, глупый маленький хозяин. Он развернулся и шагнул в серую пелену дождя, растворяясь в лесу так же бесшумно, как и появился. Его миссия была выполнена. Оскорбление Хандзо смыто грязью. О щенке больше никто и никогда не услышит.