Наруто: Бессмертный Макс. Глава 8.

Глава 8.

Две недели в Амегакуре слились в серую полосу бесконечного дождя, унылых тренировок и нудных наставлений Кагами-сэнсэя. И помимо «усердного» освоения чакры, я так же по крупицам собирал знания об этом мире.

Кагами, несмотря на вечное недовольство, оказался неплохим источником информации. Правда, его рассказы часто прерывались вздохами и мрачными комментариями о несправедливости жизни, особенно когда дождь лил особенно яростно.

Мир за стенами Амегакуре оказался жестоким и разделенным. Пять Великих Деревень — Коноха, Ива, Кумо, Суна и Кири — правили балом этого мира, а обычные люди существовали на их периферии, вечно балансируя между угрозой уничтожения и попытками выжить.

Коноха, Скрытый Лист, была самой могущественной — по крайней мере, так считал Кагами, хотя и оговаривался, что другие могли бы поспорить. Ею на данный момент правил Второй Хокаге, Тобирама Сенджу — младший брат самого Хаширамы, «Бога Шиноби», который уже умер. Тобираму Кагами описывал с явным страхом и уважением: «хладнокровный стратег», «невероятно могущественный». Под его руководством Коноха укреплялась, и это не сулило ничего хорошего мелким деревням вроде нашей.

Ива, Скрытый Камень, управлялась Му, Вторым Цучикаге. Кагами шёпотом называл его «Невидимым» и говорил, что тот один из немногих, кто может сравниться с Хокаге. Дисциплина там была железной, а нравы — жестокими.

Кумо, Скрытое Облако, сейчас возглавлял Второй Райкаге, Эй — «настоящий монстр в ближнем бою, невероятно быстрый и сильный». Страна Молнии была богатой и милитаризованной, их шиноби — гордыми и агрессивными.

Суна, Скрытый Песок, напротив, бедствовала. Кагами не назвал имени их Каге, но отметил, что нехватка ресурсов делала их ниндзя отчаянными и довольно коварными.

Кири, Скрытый Туман, была самой загадочной. О ней говорили мало, но ходили слухи о том, что там действует система жёсткого отбора.

Что касается Амегакуре… Не Великая Деревня, а вечная жертва географии — зажатая между гигантами, постоянно служащая полем боя для их конфликтов. Хандзо-сама, конечно, преподносился как «живая легенда», «защитник Дождя», но между строк в словах Кагами читалось другое: страх, усталость, горечь. Деревня была бедной, люди — измождёнными, а ниндзя — напряжёнными, словно в ожидании.

Формально сейчас был мир — после Первой Великой Войны Ниндзя, о которой Кагами говорил с содроганием, договорились о перемирии. Но это был мир на лезвии ножа. Никто никому не доверял. Великие Деревни наращивали силу, мелкие — жили в постоянном страхе. Шпионаж, стычки на границах, исчезновения разведчиков — все ждали, кто первый сорвётся.

Кагами-сэнсэй особенно старался донести до меня основы выживания в этом мире: как обращаться к старшим, важность иерархии, правила поведения в деревне и на заданиях, гипотетических, пока, запрет на разглашение информации. Всё подавалось как необходимость — не знаешь, значит, умрёшь.

Деревня вокруг лишь подтверждала мрачность картины. Серые, обшарпанные здания. Люди в поношенной одежде, спешащие по делам с опущенными головами. Патрули на каждом углу, мрачные вышки, торчащие над крышами. Следы войны — залатанные стены, пустыри на месте разрушенных домов.

А над всем этим — культ Хандзо. Его портреты в официальных зданиях, его имя, произносимое с благоговейным страхом. Он был не просто лидером — он был символом выживания в этой деревне. И я, его «личный ученик», теперь был частью этой системы.

Но самым интересным стала для меня подтверждённая грамотность. Я мог читать — свитки, указатели, простые объявления — но стоило попытаться писать, как пальцы отказывались слушаться, превращая иероглифы в каракули. В мире, где большинство сирот и бедняков не умели ни того, ни другого, это наводило на мысли. Значит, у этого тела, до того как попасть в культ, была какая-то история. Может, семья? Обучение? Возможно, когда-нибудь я и узнаю об этом.

И несмотря на то, что мои знания об этом аниме были обрывочными. Я знал некоторые имена некоторых персонажей, общие расклады сил и сюжет — но не детали, не тонкости. И этого было вполне достаточно, чтобы понять: этот мир — пороховая бочка, а Амегакуре — на данный момент одна из самых уязвимых точек на карте.

И чем больше я узнавал, тем яснее осознавал: роль «ленивого ученика» — не прихоть, а необходимость. Выжить здесь можно было, только не привлекая лишнего внимания.

Потому что в мире, где даже «мир» был лишь передышкой перед новой бойней, выделяться — значило подписать себе смертный приговор, даже для бессмертного.

На пятнадцатый день моего вынужденного ученичества, когда я сидел на своей промокшей кровати и тренировался, внезапный стук прямо в дверь, а не в стену, как это часто бывало от ветра, нарушил привычную тишину. Кагами-сэнсэй слегка нахмурился, встал и с недовольным видом подошёл к двери и открыл её.

— Хандзо-сама! — воскликнул он, едва взглянув в щель, затем тут же почтительно отступил в сторону и широко распахнул дверь.

В коридоре стоял высокий, внушительный Хандзо в своей знаменитой маске и с нейтральным выражением на видимой части лица. За ним, как тени, выстроились трое шиноби Амегакуре. Одного из них я узнал мгновенно — это был Кандачи, его уродливое лицо чуть ли не светилось каким-то злорадным ожиданием.

Я тут же вскочил на ноги, послушно замер у кровати, изображая почтительность. Взгляд Хандзо скользнул по мне, оценивающе и холодно, после чего он прошёл к моему столику и сел на единственный стул. Он жестом подозвал Кагами, стоявшего навытяжку у двери.

— Прошло пятнадцать дней, — начал Хандзо, его голос был ровным, но в комнате будто сразу похолодало. — Кагами. Отчёт. Как продвигается обучение Васаби?

Кагами-сэнсэй же начал заметно нервничать.

— Эм… Хандзо-сама, Васаби очень усердно тренировал выделение чакры каждый день. Он был старателен, не ленился ни минуты, я лично наблюдал!

Он хотел сказать что-то ещё, добавить похвалы, но правда была в том, что за всё это время уровень чакры у меня не только не улучшился — он, по всем признакам, даже слегка ухудшился.

Кагами же не мог понять почему, и это  чуть ли сводило его с ума. Поэтому последние дни он удвоил усилия, буквально вися у меня над душой во время тренировок, как родитель, отчаянно желающий, чтобы его «ребёнок» наконец блеснул.

Чего он не знал, так это того, что я, твёрдо решивший не выделяться, имел за плечами богатый опыт обмана в прошлой жизни и ещё больше практики в мастерском отлынивании от работы. Проще говоря, мои навыки в имитации усердия и сокрытии реальных способностей совершенно превосходили его надзор.

Услышав уклончивый ответ Кагами, Хандзо кивнул, его лицо оставалось непроницаемым. Скорее всего, по его мнению, в таком жестоком мире, как этот, усердные тренировки были не достижением, а базовой данностью — они не заслуживали особой похвалы.

— Сколько у него сейчас чакры? — спросил он напрямую, его голос стал чуть острее.

— Эм… — Кагами замер, на его виске даже выступила капелька пота. — Он… он освоил технику выделения в совершенстве! Теперь он может выделять чакру в любое время, в любом месте, по первому требованию! — выпалил он, пытаясь выкрутиться.

Видя его напряжённое, почти паническое выражение лица и явную попытку уйти от конкретного ответа, я не мог не почувствовать проблеск искренней благодарности к этому чудаковатому дзёнину.

Я отлично понимал, что если не проявлю хоть какого-то минимального таланта или перспективы, все те скромные привилегии, которыми я пока пользовался — ежедневные обеды получше тюремных, комната в центре деревни, пусть и сырая, индивидуальные тренировки с Кагами-сэнсэем — будут немедленно отобраны.

Это было жестоко, но это была суровая реальность мира шиноби. Люди без очевидной ценности или потенциала не стоили вложенных ресурсов.

Впрочем, такая участь меня вполне устраивала — свобода от ожиданий и была моей главной целью. Быть замеченным, обременённым чужими надеждами, подталкиваемым под прессом амбиций сильных мира сего — это всего лишь другая, более изощрённая форма потери свободы. И пока я не встретил в этом мире никого, ради кого стоило бы от этой свободы отказаться или ради кого стоило бы светиться ярче.

Пока Кагами продолжал уклоняться от прямого ответа, бровь Хандзо начала едва заметно подрагивать. Воздух в маленькой комнате внезапно стал ещё более тяжёлым.

— Ответь мне чётко, Кагами! — его голос понизился, став опасным. — Увеличился ли объём его чакры хоть сколько-нибудь за эти две недели?

Видя, что Хандзо явно разгневан и дальше уклоняться невозможно, Кагами съёжился, но ответил, глядя в пол:

— Х-Хандзо-сама… н-нет, не увеличилась. Но… — он попытался вставить слово защиты, — ещё слишком рано судить! И среда здесь… она действительно далека от идеала для сосредоточенных тренировок! Постоянная сырость, холод…

Его голос становился тише, неувереннее с каждым словом. Будто он прекрасно понимал, что не должен был говорить так много, оправдываться. В конце концов, он был всего лишь временным инструктором, выбранным самим Хандзо.

— Довольно. — Одно слово. Голос Хандзо был холодным, как сталь, и резким, как удар хлыста.

Оно мгновенно прервало лепет Кагами.

— Васаби, — Хандзо повернул ко мне свою маску. — Направь свою чакру в это. Сейчас же.

С каменным лицом он бросил на стол передо мной небольшой листок бумаги для тестирования чакры — простой, но эффективный инструмент, реагирующий на природу и количество влитой в него энергии.

Видя выражение лица Хандзо и его поведение, стоявший чуть позади Кандачи уже едва сдерживал довольную ухмылку.

Я молча кивнул. Со своим обычным, наивно-покорным выражением лица шагнул вперёд и взял со стола бумажку для чакры. Под тревожным, полным надежды взглядом Кагами, под ледяным, оценивающим взором Хандзо и под насмешливо-торжествующей ухмылкой Кандачи я разыграл целое представление: нахмурился, поднатужился, изобразил сосредоточенное усилие, будто с огромным трудом «направляя» свою жалкую каплю чакры к кончикам пальцев. На самом деле я не использовал ни йоты своей чакры, что была во мне.

Все взгляды в комнате были прикованы к невзрачному листку в моей руке. Прошла секунда. Другая. Бумага оставалась совершенно неизменной. Сухой, гладкой, безжизненной. В следующее мгновение губы Кандачи искривились в неконтролируемую, торжествующую усмешку. Злобная радость озарила его уродливое, шрамированное лицо.

Глаза Хандзо сузились. Его лицо оставалось бесстрастным, но глубокая разочарованность в его взгляде выдавала его.

«У этого парня нет ничего, кроме сообразительности.»

Остальные в комнате тоже отреагировали. Телохранители все бросили на меня презрительные взгляды, их пренебрежение было написано на лицах.

По лицу Кандачи можно было прочесть примерно:

«Ха-ха-ха! Этот парень — редчайший случай, совершенно без стихии! Что за неудачник!»

Хандзо перевёл взгляд с бумажки на меня. Для обычного человека этот взгляд был бы просто бесстрастным, но я, прошедший школу продаж и жизни, уловил в нём целую гамму эмоций: глухое разочарование, усталость от бесперспективной траты времени и уже сформировавшееся решение — отказ.

«Да, я хотел, чтобы он от меня отказался, но не так же быстро! Я ещё не успел выжать из этой ситуации достаточно полезного знания и ни куска хлеба пожирнее.»

И именно в этот момент, когда гнетущая тишина в комнате достигла апогея, а взгляд Хандзо уже начал отворачиваться, произошло немыслимое для всех, включая меня. От перенапряжения, которое я так старательно изображал, сжав все мышцы живота, из меня вырвался громкий, нелепый, совершенно неуместный… «Пук».

Мои глаза непроизвольно округлились до размеров блюдец. Горячая волна стыда накрыла с головой, покраснение залило уши и щёки. Я стоял, словно истукан, чувствуя, как каждый волосок на голове горит от неловкости.

Но этот абсурдный, унизительный звук сработал как громоотвод. Среди телохранителей Хандзо раздались сдавленные смешки, быстро приглушённые.

Кандачи фыркнул, его уродливая физиономия скривилась в едкой усмешке.

Кагами резко опустил голову, и я не увидел его реакции, но его плечи слегка дрожали.

Сам Хандзо лишь слегка прищурил глаза, и в его взгляде на миг промелькнуло, что-то с непонятным оттенком — возможно, брезгливым недоумением.

«Спасён!» — пронеслось в моей голове с диким облегчением, смешанным с остатками жгучего стыда.

— Ой… извините… оно само… — пробормотал я, опустив взгляд и изо всех сил стараясь выглядеть жалким и сконфуженным.

Хандзо тяжело вздохнул. Он медленно поднялся со стула.

— Ещё неделя, — его голос был практически без эмоций. — Через семь дней — повторный тест. Если покажешь прогресс — станешь учеником официально. Если нет… Такова будет судьба.

«Неделя! Благословение самой удачи! Не иначе!» — ликовал я внутри, понимая, что это драгоценный шанс.

И я решил использовать ситуацию по максимуму, потому в тот момент, как Хандзо развернулся к выходу, я сделал шаг вперёд, сложил руки в поклоне, как учил Кагами, максимально вежливо и с подчёркнутым почтением:

— Хандзо-сама, прошу прощения за дерзость… Но… если моя чакра слаба… может, мне попробовать путь меча? Тайдзюцу? Прошу… выделить мне тренировочный меч и показать базовые стойки. Может, это моё призвание? — Голос я сделал дрожащим, полным надежды и робости.

Хандзо замер. Он медленно повернулся ко мне, его глаза пристально впились в меня. Этот взгляд длился — секунд десять, не меньше. Он будто сканировал меня, словно пытаясь разгадать, искренна ли эта внезапная просьба и стоит ли она того.

Я же стоял, не дыша, изображая предельную искренность и покорность.

Наконец, Хандзо кивнул в сторону Кагами, не сводя с меня глаз:

— Кагами. Подбери ему на складе подходящее оружие. Покажи базовые стойки из кендзюцу.

После, не дав мне сказать слов благодарности, он вышел, его телохранители поспешили за ним. Кандачи, проходя мимо, бросил на меня ядовитый взгляд, полный немого недовольства решением лидера, но перечить не посмел. Дверь закрылась с мягким щелчком.

Кагами резко выдохнул, будто с его плеч свалилась гора. Он облокотился о сырую стену, вытирая пот со лба какой-то тряпицей.

— Фух… Обошлось… — прошептал он. Через несколько секунд, придя в себя, он выпрямился, и в его глазах загорелся знакомый мне фанатичный огонёк человека, получившего второй шанс. — Ладно, Васаби! Неделя! У нас всего неделя! Будем заниматься по усиленной программе! Ни минуты покоя!

— Кагами-сэнсэй, — начал я осторожно, — раз с чакрой у меня… ну, такое… Может, действительно сделать упор на тайдзюцу и кендзюцу? И… — я показал на свои тонкие руки и ноги, — Может, есть какие-нибудь… утяжелители? Или ещё что-то? Что поможет мне стать сильнее?

Идея попала в цель. Глаза Кагами засверкали.

— Утяжелители! Конечно! — воскликнул он. — Физическая нагрузка до изнеможения! Выжмет всю Янь! А потом — концентрация на Инь! Управление чакрой на фоне тотальной усталости! Это может сработать! Жди здесь!

Он выскочил из комнаты, оставив меня одного.

«Меч. Его нужно любой ценой оставить себе» .

Я уже знал, что даже простой, но качественный клинок в этом мире стоит немалых денег. А у меня, сироты-беглеца, денег не было вообще. А выбранный путь требовал оружия.

«Через неделю нужно провалить тест на чакру так, чтобы меня выгнали с позором… но что же время, чтобы меч оставили как бесполезный хлам для неудачника. Непростая задачка.»

Помимо этого, за эту неделю нужно запомнить базовые стойки, принципы обращения с мечом, хоть что-то по тайдзюцу. Всё это могло пригодиться в будущем, когда отправлюсь в Страну Железа.

И пока я строил планы, мой взгляд сам собой упал на бумажку лежавшую на столе. Пока никто не видел, я поднял её и направил в неё свою чакру. И бумажка неожиданно для меня разорвалась на две половинки.

Я же вспомнил аниме — у Наруто бумага тоже вроде разорвалась на части, когда он пытался определить стихию.

«Ветер. Неплохо. Быстро, остро. Но пока бесполезно» .

Дверь распахнулась без стука. Кагами стоял на пороге, его взгляд сразу прилип к бумажкам в моих руках. Я глупо улыбнулся, изображая смущение:

— Случайно… порвал… Извините, сэнсэй…

Кагами внимательно посмотрел на меня, потом на клочки бумаги. Его взгляд был странным — не гневным, а… задумчивым, оценивающим.

— Такое… бывает, — сказал он на удивление спокойно, протягивая руку. — Дай сюда. Не переживай. — Он аккуратно собрал половинки бумаги и сунул их в карман плаща. Его реакция была подозрительно сдержанной.

Затем он достал из-под плаща то, ради чего ходил. Сначала — меч. Небольшой, изящный, в простых, но качественных ножнах. Лезвие, которое он на мгновение обнажил, блеснуло холодным, ровным светом.

— Вакидзаси, — пояснил Кагами. — Катана тебе пока великовата, танто — маловат. Этот — в самый раз. — Его взгляд был немного бегающим, и я уловил в нём нотку хитрецы. Этот меч явно не был рядовым хламом со склада. Это было хорошее, возможно, даже очень хорошее оружие. Откуда он его взял — вопрос открытый.

Затем он достал комплект плотных, чёрных наручей и наголенников из металла.

— Утяжелители. — Он помог мне надеть их на предплечья и голени. Металл оказался довольно тяжёлым и холодным на ощупь. — Это — специальный сплав, реагирующий на чакру. Когда ты двигаешься, они создают слабое, но постоянное сопротивление. Работает в пассивном режиме, используя твою собственную чакру, даже микроскопическую. Чем больше чакры выделяешь — тем сильнее нагрузка. — Он объяснил это бегло, как общеизвестную вещь, явно не углубляясь в детали.

И действительно, как только я поднял руку, сразу почувствовал сопротивление. Будто под водой двигаться начинаешь. Это действительно должен был быть очень эффективный способ тренировки. Неудивительно, что в аниме Рок Ли постоянно в них тренировался.

И вакидзаси, и утяжелители были явно взяты «со склада» в самом широком смысле слова. Затем Кагами вытащил ещё и небольшой флакон с красными пилюлями. Моя неприязнь к ним после культа Джашина тут же всколыхнулась внутри.

— Боевые пилюли, — сказал Кагами, видя мой взгляд. — Для особых случаев. Если почувствуешь, что силы на нуле, а тренировку бросать нельзя — одну под язык. Только не глотай сразу, рассасывай. — Он сунул флакон мне в руку. — Этих должно хватить неделю.

Его решимость свернуть горы и выжать из меня «чудо» была почти пугающей. Такая рьяность, такая личная заинтересованность… Она шла глубже, чем просто обязанность инструктора. Возможно, я напомнил ему кого-то — младшего брата, погибшего товарища, его самого в юности? Иного объяснения его фанатичному желанию вложиться в безнадёжного, на первый взгляд, ученика я не находил.

Это была личная миссия. И мне нужно было использовать это по максимуму, оставаясь в роли старательного, но безнадёжно бездарного ученика. С вакидзаси на поясе и тяжестью утяжелителей на руках и ногах я почувствовал, что шанс на побег — и на будущее — стал чуть реальнее.