Наруто: Бессмертный Макс. Глава 13.
Глава 13.
Два месяца в Канадзуки пролетели как один долгий, тёплый день. Солнце клонилось к закату, окрашивая кузницу Митио в золото и багрянец, когда глава каравана — сухощавый, подвижный мужчина по имени Ринтаро — постучал костяшками пальцев по притолоке лавки.
— Готовь своего мальца, Митио-сан, — бросил он, щурясь на последние лучи. — Завтра на рассвете трогаем. До Когане — две недели, если погода не подведёт.
Воздух в кузнице вдруг стал густым и тяжёлым. Митио лишь кивнул, не отрываясь от полировки дверной петли. Но его плечи напряглись. Харуми, резавшая овощи у печи, замерла с ножом в руке. Даже Кенто и Сакура, игравшие в углу с деревянными игрушками, почувствовали смену атмосферы — их смех стих.
Вечер был тихим, напряжённым. За ужином Харуми накладывала мне порции щедрее обычного, её пальцы слегка дрожали. Митио молчал, уставившись в миску. Только Кенто, не в силах сдержать любопытство, спросил:
— Такэши-ничан, ты правда уезжаешь? Надолго? А вернёшься?
— В Страну Железа, сынок, — тихо ответила за меня Харуми, гладя мальчика по голове. — Искать своих. Это важно. — Её голос сорвался на последнем слове.
Позже, когда дети уснули, Митио встал и молча направился к сундуку в углу комнаты. Он достал небольшой, но увесистый кожаный мешочек, туго перетянутый шнурком. Звон монет был глухим, но отчётливым.
— Вот, — он протянул мешочек мне. — За проезд Ринтаро заплачено. И ещё… на дорогу. — Он избегал моего взгляда, уставившись на мои руки, сжимающие мешочек. — Не отказывайся. Там немного, но… пригодится. Без рё — будет трудно.
Я ощущал вес мешочка не только в руке, но и где-то под рёбрами. Тяжелее утяжелителей. Эти деньги — не просто монеты. Это время, проведённое у наковальни, у прилавка, за общим столом. Это доверие.
— Мастер Митио… — я начал, но слова застряли в горле. Что сказать? «Спасибо»? Это было слишком мало. «Я вернусь»? Ложь, которую я не мог позволить себе перед этими людьми.
Митио махнул рукой, резко обрывая мои попытки.
— Всё, Такэши. Спать. Завтра рано вставать. — Он повернулся и ушёл в кузницу, к своему немому горну, будто проверять, погасли ли угли.
Харуми подошла тихо. В её руках был свёрток из прочной ткани.
— Еды в дорогу, — прошептала она, завязывая узел. — Рисовые шарики, вяленая рыба, сушеные сливы. Полная фляга воды. И… — она достала из складок кимоно маленький, грубо сшитый мешочек на шнурке, — …храни это. Заговорённый оберег от Сакуры. Она… она сама бусики подбирала. Говорит, от злых духов защитит.
Я взял мешочек. В нём что-то мелкое и твёрдое перекатывалось. Детская вера, зашитая в лоскуток. Горячая волна подкатила к горлу.
— Передайте ей… и Кенто… — я сглотнул комок, — …передайте, что я буду хранить его как самую большую драгоценность.
Харуми кивнула, быстро вытирая ладонью уголок глаза.
— Береги себя, Такэши-кун, — её голос дрожал. — Иди своей дорогой. И… если сможешь, дай знать, что живой. Хоть разок.
Я поклонился низко, так чтобы не было видно лица, чувствуя, как жжёт веки.
— Благодарю вас. За всё. Я… никогда не забуду.
Прощание на рассвете было коротким и безмолвным. Митио крепко сжал моё плечо — молча, но так, что кости затрещали. В его глазах стояло то же самое, что и в глазах Кагами тогда, под дождём Амегакуре: раздавленное разочарование, смешанное с тревогой.
Харуми сжала мои руки в своих, шершавых от работы, её губы шептали беззвучное благословение. Кенто и Сакура, сонные, прижались к матери, их большие глаза, полные непонимания и обиды, смотрели на меня, как на предателя.
Я развернулся и пошёл за Ринтаро, не оглядываясь. Гулко стучало сердце. Груз утяжелителей на ногах казался ничтожным по сравнению с тяжестью на душе. Пахло углём, утренней росой и… домом. Первым настоящим домом, который я знал в этом мире.
⁂
Караван Ринтаро оказался скромным: семь потрёпанных повозок, запряжённых усталыми лошадьми, гружённых тюками ткани, мешками соли, ящиками с дешёвой посудой и прочим небогатым товаром для приграничного торга. Людей — человек двадцать: возчики, их жёны с детьми, пара стариков-ремесленников и охрана.
Охрана впечатляла мало. Пятеро мужиков в стёганых куртках и поношенных штанах, вооружённых кто ржавой алебардой, кто луком с потёртой тетивой, кто просто здоровенной дубиной. Лица обветренные, глаза хитроватые, привыкшие оценивать риск и выгоду. Наёмники. Не шиноби, но, как уверял Ринтаро, хватало, чтобы отогнать мелкую шушеру с большой дороги.
— Твоё место — в хвосте, с Хадзимэ, — буркнул Ринтаро, кивнув на самую последнюю, полупустую повозку, где на тюке сидел угрюмый мужик с перевязанным лбом и курил вонючую трубку. — Смотри, чтобы тюки не свалились, да приглядывай за дорогой сзади. Заметишь что подозрительное — орать во всё горло. Понял, пацан?
Я кивнул, взгромоздив свой скромный узелок с едой Харуми, флягой и свёртком вакидзаси поверх тюков рядом с Хадзимэ. Тот лишь хмыкнул, выпустив клуб дыма, и отвернулся. Место было незавидное — пыльно, тряско, и весь караван был как на ладони. Но я молчал. Начинать с претензий было глупо.
Первые часы прошли в монотонном грохоте колёс, облаках пыли и попытках не свалиться с тряской повозки.
Солнце палило нещадно, превращая дни в изматывающий маршрут, а ночи — в короткие передышки у костра, где пахло дымом, потом и тревогой. Моё место в хвосте каравана рядом с угрюмым Хадзимэ было не самым удобным, но я использовал его по полной. Внешность семилетки с открытым взглядом была моим главным козырем.
Первая же стоянка стала возможностью. Пока возчики кряхтя разводили костры, а охрана лениво осматривала окрестности, я заметил, как у Ринтаро, главы каравана, никак не разгорается мокрый хворост. Подобрался незаметно.
— Ринтаро-сан? — позвал я робко. — Можно я попробую? Папа учил, как правильно это делать.
Он фыркнул, махнув рукой:
— Валяй, пацан. Посмотрю на твою науку.
Я собрал сухие травинки, аккуратно сложил тонкие щепочки пирамидкой, оставив воздушные карманы, как когда-то научился в походе в прошлой жизни. Через минуту весёлый огонёк уже лизал ветки. Ринтаро поднял бровь:
— Ловко. Где папа твой теперь?
— Далеко, — вздохнул я, делая грустные глаза. — Надеюсь, в Стране Железа найду след.
С тех пор разведение костров стало моей обязанностью. Я делал это быстро, аккуратно, всегда с улыбкой. На стоянках помогал женщинам натаскать воды, смешил детей глупыми рожицами, а старику Гэнзо, резчику по дереву, который ехал продавать фигурки, помогал сортировать заготовки. Гэнзо, сухонький, с живыми глазами, постепенно взял меня в оборот:
— Эй, Такэши-бо! Гляди! — он ткнул кривым пальцем в корягу. — Видишь дракона? Нет? А он тут, есть! Поможешь старику — обстругаешь грубые места? Руки у тебя, гляжу, уже не мальчишечьи.
Я кивнул, радостно. Работа с ножом — отличная тренировка мелкой моторики и контроля. Мы сидели вечерами, он рассказывал байки про духов леса и хитрых тэнгу, а я сосредоточенно снимал стружку, изображая старательного ученика. Он стал мне почти дедом за эти дни.
Ринтаро тоже начал «таять». Как-то у него заел замок на одном ящике с ценным товаром. Возчики пыхтели, пытаясь его вскрыть грубой силой. Я подошёл:
— Ринтаро-сан? Можно глянуть? У папы был такой же упрямый замок…
Он скептически хмыкнул, но позволил. Я осмотрел простой механизм, вспомнил примерное устройство, которое рассказывал Митио. Нашёл тонкую щепку, аккуратно поддел заевшую щеколду. Замок щёлкнул. Ринтаро рассмеялся:
— Чёртов малыш! Где тебя носило? Ладно, завтра будешь возле моей телеги идти. Расскажешь ещё про своего папу-умельца.
Так я перебрался ближе к голове каравана. Шёл рядом с Ринтаро, болтал о «воспоминаниях» про Страну Ветра (надёргав фактов из рассказов Кагами), помогал замечать на дороге выбоины, которые могли сломать ось. Моя «взрослая» наблюдательность, подаваемая под соусом детской непосредственности, работала безотказно. Доверие росло. Я стал своим, полезным мальчишкой, не обузой.
На одиннадцатый день дорога сузилась, уходя в ущелье, поросшее колючим кустарником и деревьями. Солнце стояло в зените, воздух дрожал от жары. Лошади шли, опустив головы. Охрана дремала на повозках. Даже Ринтаро вытирал пот со лба, не глядя по сторонам. Чувство опасности, засевшее во мне с Амегакуре, зашевелилось.
«Слишком тихо. И место… идеальное для засады.»
Не успела мысль оформиться, как из кустов по обе стороны дороги, выскочили человек пятнадцать. Грязные, в рванье, с оскаленными зубами и занесёнными дубинами, тесаками, топорами. Их крик, больше похожий на животный рёв, прозвучал также неожиданно:
— Стоять! Всё на землю! Кто шевельнётся — убьём!
Хаос. Женщины завизжали. Лошади встали на дыбы, испуганно ржа. Возчики растерянно оглядывались. Охрана спрыгнула с повозок, но их пятеро явно терялись перед толпой остервенелых бандитов. Я мгновенно соскользнул с повозки Ринтаро и юркнул под неё, прижимаясь к колесу, свёрток с вакидзаси в руках. Сердце колотилось, но разум был холоден.
«Не моя война. Спрятаться. Переждать. Пусть разберутся сами.»
Бандиты не стали церемониться. Двое набросились на ближайшего возчика — того самого Хадзимэ. Он попытался схватиться за топор под сиденьем, но дубина со свистом опустилась ему на плечо. Хруст кости, дикий вопль. Кровь брызнула на пыльную дорогу. Другие бандиты уже шарили по тюкам, срывая покрывала, выкрикивая угрозы.
Ринтаро выхватил короткий меч, его лицо перекосилось от ярости и страха:
— Отбивайтесь! К оружию!
Охрана робко сгруппировалась, отбиваясь алебардами от наседавших грабителей. Но их было меньше, и страх парализовал.
Я видел, как один из охранников получил удар обухом топора по голове и рухнул как подкошенный. Крик женщины, которую двое бандитов стащили с повозки, рвал душу. И тут мой взгляд упал на Гэнзо.
Старик стоял возле своей повозки с резными фигурками, прижимая к груди небольшой ящичек — видимо, с лучшими работами или деньгами. Его трясущиеся руки подняли в защитном жесте кривую стамеску. Перед ним стоял здоровенный детина с обезьяньей физиономией и зазубренным тесаком.
— Отдавай, кость старая! — прорычал бандит, делая выпад.
Гэнзо попытался отшатнуться, замахнулся стамеской. Тесак легко отбил жалкое оружие и со свистом опустился на шею старика. Мгновение. Голова дёрнулась, странный хлюпающий звук. Ярко-алая струя ударила в пыль. Тело Гэнзо безвольно осело рядом с рассыпавшимися деревянными лошадками и птичками.
«Нет.»
Это не было словом. Это был ледяной удар в самое нутро. Картинка разочарования Кагами под дождём, расставание с Митио и его семьёй, и вот этот старик с его добрыми глазами и байками о тэнгу… Его убили. Как собаку. За ничто.
«Нет. Хватит.»
Ярость. Холодная, беззвучная, всесжигающая ярость, какой я не знал даже в культе Джашина, поднялась из глубин. Не думая, только чувствуя, я выкатился из-под повозки, разорвал свёрток. Вакидзаси блеснул в солнце. Утяжелители на руках и ногах внезапно стали не грузом, а частью меня, придавая ударам чудовищную инерцию.
Ближайший бандит, тянувший мешок с солью, даже не успел понять, откуда взялся этот орущий мальчишка.
Мой клинок, движимый всей мощью спины и бёдер, даже в утяжелителях, со свистом рассёк воздух и вонзился ему в бок под ребра. Не резал — рубил. Кость хрустнула. Человек захрипел, выпустил мешок, глаза остекленели от шока. Я вырвал клинок, не глядя, развернулся. Следующий, с дубиной, замахнулся. Я присел, пропуская свист дубины над головой, и коротким уколом в живот вывел его из строя. Кровь хлестала по моей одежде, липкая и тёплая.
— А-а-а! Демон! У него меч! — завизжал кто-то.
Я не был демоном. Я был точностью. Жестокостью. Каждым движением, которому меня учили в Амегакуре для выживания. Двинулся к тому, кто убил Гэнзо. Обезьянья морда обернулась, увидела меня, залитого кровью, с окровавленным мечом, и её глаза округлились от дикого страха.
— Ты! — зарычал я, голос сорвался на хрип. — За Гэнзо-сана!
Он замахнулся тесаком, но его движение было медленным, неуклюжим. Я блокировал удар предплечьем в утяжелителе — сталь встретилась со сталью с оглушительным лязгом, — и тут же вогнал вакидзаси ему в горло. Он захрипел, захлебнулся собственной кровью, рухнув на тело старика.
Караванщики, видя это неистовство, воспрянули духом. Ринтаро, с окровавленным плечом, но с горящими глазами, рванулся вперёд:
— Ребята! За Такэши! Бей этих тварей!
Охрана и возчики, воодушевлённые невероятным зрелищем семилетки-убийцы, бросились в драку с удвоенной яростью.
Бандиты, потерявшие уже нескольких человек и ошарашенные моим вмешательством, начали отступать, паника сменила их первоначальную ярость. Казалось, перелом.
Именно тогда, из тени высоких скал ущелья, метнулись две фигуры. Быстрые. Слишком быстрые для обычных бандитов. Один — коренастый, в потрёпанном синем штурме с перечёркнутым знаком капли, другой — долговязый, в чёрном, с закрытым шарфом нижней частью лица, на лбу перечёркнутой повязки мелькнул знак, похожий на сломанное копьё. Ниндзя-отступники. В руках — кунаи.
— Сопляк! — гаркнул коренастый, его голос был хриплым и полным презрения. — Неплохо для обезьянки! Но игра окончена!
Они не стали лезть в общую свару. Их цель была ясна — устранить неожиданную переменную. Меня. Два куная просвистели в мою сторону со скоростью, недоступной обычным людям. Я инстинктивно рванулся в сторону, вакидзаси взметнулся вверх.
« Лязг-лязг! »
Два удара, от которых онемели пальцы. Я чудом парировал, отбив летящую смерть в камни. Адреналин взыграл с новой силой.
«Ниндзя. Слабаки, но ниндзя. Двое.»
— Ого! — засмеялся долговязый, его глаза над шарфом сверкнули жестоким весельем. — Обезьянка ещё и кунаи отбивает! Забавно! Давай поиграем!
Они двинулись ко мне, не спеша, как кошки, окружая. Я отступал, держа меч наготове, мозг работал на пределе. Один — сильнее в ближнем, судя по телосложению. Второй — быстрее, возможно, метатель или знает пару простых техник. Опыт у них есть. У меня — бессмертие, скрытая сила и ярость. Но открывать всё на глазах караванщиков — смерти подобно. Новости о ребёнке-монстре разлетятся быстрее пожара.
— Боишься, щенок? — подначивал коренастый. — Вырони меч, и мы убьём тебя быстро. Или… — он мерзко усмехнулся, — …может, ты девочка? Тогда другое дело…
Я не отвечал. Отступал дальше, в сторону от дороги, в чащу у подножия скалы. Уводил их подальше от посторонних глаз. Они шли за мной, насмехаясь, уверенные в лёгкой добыче.
— Куда, малыш? В лес за мамкой? — проорал долговязый.
— Или думаешь, там твой папка спрятался? — вторил коренастый. — Вылезай, папа! Посмотрим на твоё искусство!
Мы углубились метров на пятьдесят. Сквозь кусты уже плохо было видно дорогу, только слышны отдалённые крики и звон металла. Они остановились, преграждая путь назад. Кустарник создавал полукруглую площадку.
— Ну что, наигрался? — Коренастый выхватил ещё один кунай. — Пора заканчивать эту комедию.
Долговязый сложил руки в печать.
— Огненное Высвобождение: Техника Восточного Солнца! — из его рта вырвался сгусток пламени размером с кулак, помчавшийся ко мне.
Я отпрыгнул в сторону, пламя опалило куст рядом. Коренастый в это время рванул вперёд, кунай целился в горло. Я парировал удар мечом, но вес взрослого мужчины плюс инерция заставили меня отступить на шаг. Они работали в паре, используя простейшую тактику — один отвлекает техникой, другой бьёт вблизи. Генинский уровень, но отточенный подлостью и опытом стычек. Мои удары они парировали своими кунаями или ловко уворачивались, используя базовое перемещение шиноби. Без утяжелителей я бы давно их положил, но с ними… я был быстр, но недостаточно, чтобы прорвать их оборону. Они выматывали.
— Ха! Тяжело, щенок? — пыхтел коренастый, отбивая очередной удар. — Отдай меч! Красивый! Мне пригодится!
— Согласен! — крикнул долговязый, снова складывая печати. На этот раз он топнул ногой. — Земляное Высвобождение: Грязевая лужа!
Земля под моими ногами превратилась в вязкую жижу. Я едва успел отпрыгнуть, но потерял равновесие.
Коренастый не упустил шанс. Он рванул вперёд, кунай блеснул, целясь мне в лицо. Я едва успел подставить клинок.
« Лязг! »
Я откатился по грязи, едва удерживая меч. Они стояли надо мной, смеясь.
— Ну всё, малыш, — сказал долговязый, доставая кунай. — Пора на покой. Скажи «привет» тому старикашке в аду!
В этот момент я перестал сдерживаться. Ярость за Гэнзо, за всех, кого они убили, слилась с холодной решимостью. Я улыбнулся. Широко и жутко.
— Идиоты, — сказал я тихо, но так, что они замерли. — Вы сами загнали себя в ловушку. Всё это время… я просто отводил вас подальше от свидетелей.
Мои руки мелькнули. Застёжки на наручах и наголенниках расстегнулись за мгновение. Тяжёлые металлические утяжелители с глухим стуком упали в грязь. Я выпрямился во весь рост. Казалось, воздух вокруг меня сгустился.
На их лицах застыло выражение тупого непонимания, сменяющегося животным страхом. Они почувствовали. Поток чакры, больше не сдерживаемый мной, хлынул по моим каналам, смешиваясь с адреналином. Ветер стих.
— Что… — успел выдавить коренастый.
Я не стал отвечать. Я двинулся с такой чудовищной скоростью, что они даже не успели толком среагировать. Вихрь пронёсся мимо долговязого. Он даже не успел вскинуть руки. Его голова, с ещё застывшей на лице гримасой ужаса, отделилась от плеч и отлетела в кусты. Тело рухнуло, фонтанируя кровью.
Коренастый ахнул, отпрыгнул назад, инстинктивно швырнув кунай. Я поймал его уже в воздухе, даже не глядя, и швырнул обратно. Кунай вонзился ему в бедро. Он вскрикнул от боли и ужаса, развернулся, пытаясь бежать. Бежать туда, где были люди. Кричать.
Я был рядом. Один шаг. Меч взметнулся вверх и опустился по диагонали, с плеча до пояса. Разрез был чистым и глубоким. Он упал, даже не успев понять, что умер. Тишина. Только тяжёлое дыхание и запах крови и кишок.
Я стоял, глядя на два бездыханных тела. Ни жалости, ни сожаления. Только пустота и жгучее удовлетворение от исполненной мести за Гэнзо. Я быстро обыскал их. Кошельки с рё (довольно много для отбросов), несколько кунаев и сюрикенов, пара дешевых солдатских пилюль в бамбуковых трубочках. Никаких свитков, никаких ценных техник. Мелкая сошка. Отступники с грязью под ногтями. Я сунул добычу в поясную сумку, подобрал свои утяжелители, снова пристегнул их на руки и ноги. Знакомый вес вернулся, сковывая, но и успокаивая. Я вытер клинок вакидзаси о одежду одного из мертвецов и направился обратно к дороге.
Картина у дороги была другой. Несколько бандитов лежали мёртвыми. Остальные разбежались. Караванщики, окровавленные, но живые, перевязывали раны, поднимали перевёрнутые повозки. Ринтаро, бледный, с перевязанным плечом, увидел меня, выходящего из кустов. Его глаза расширились. Все замерли.
— Такэши! — хрипло крикнул он. — Ты… цел? А те… те двое?
— Они не вернутся, Ринтаро-сан, — сказал я спокойно, подходя. На мне была одежда, пропитанная чужой кровью, лицо в брызгах. Но я снова был просто мальчиком, только очень уставшим. — Убежали. Дальше в лес. Боялись, что вы придёте на помощь.
В его взгляде читалось недоверие, шок, но и огромное облегчение. Он видел, как я дрался с бандитами. Видел, как увёл за собой двух самых опасных. Но увидеть меня целым после этого… это перекрывало все сомнения.
— Демонёнок… — пробормотал кто-то из возчиков с суеверным страхом.
— Герой! — поправил другой, пожилой, которого я когда-то помог поднять упавший тюк. — Он нас спас! Он бандитов как мух порубил!
Ринтаро подошёл, тяжело положил здоровую руку мне на плечо. Его взгляд был серьёзным, уважительным.
— Спасибо, Такэши. Ты… ты не ребёнок. Ты воин. Честное слово самурая, я тебя до Когане довезу. И не только. Если понадобится помощь в Стране Железа… скажи. Я в долгу.
Остаток пути прошёл под иными взглядами. Страх сменился настороженным уважением, почти благоговением. Со мной разговаривали не как с мальчишкой, а как с равным, с тем, кто доказал свою силу и ценность в жестоком мире. Женщины молча подносили лучшие куски еды. Дети смотрели с восхищённым ужасом. Я помогал как прежде — разводил костры, чинил упряжь, болтал с Ринтаро о дорогах, но аура вокруг меня изменилась. Я был своим, но иным. Тайной, которую боялись разгадывать.
Наконец, на горизонте показались серые стены и островерхие крыши Когане. Город-крепость на границе. Ворота, стража, шум большого торжища. Караван замедлил ход, подходя к пропускному пункту. Ринтаро обернулся ко мне, его лицо усталое, но доброе:
— Ну, Такэши-воин, прибыли. Когане. Отсюда рукой подать до перевала в Страну Железа. Готов к новой дороге?
Я посмотрел на высокие стены, за которыми лежала земля самураев. Путь к силе. Путь к спокойствию и возможно дому. Путь, оплаченный кровью Гэнзо и двух генинов-отступников. Я крепче сжал рукоять вакидзаси под складками ткани, ощущая знакомый вес утяжелителей.
— Готов, Ринтаро-сан, — ответил я.
Ворота Когане, тяжёлые и резные, медленно распахивались, впуская нас в гулкую, пропахшую дымом очагов и ожиданием неизвестности, крепость.