Наруто: Бессмертный Макс. Глава 12.
Глава 12.
Три дня ожидания в сарае кузнеца пролетели в монотонном ритме пота и навязчивой мысли:
«Слишком слаб» .
Образ Кандачи, его презрительный взгляд и та лёгкость, с которой он сначала обычным кунаем вывел меня из строя, а потом закопал заживо, это придавало дополнительной мотивации. Каждое утро, едва светало, я выбирался из сарая, ощущая голод в желудке и тяжесть в конечностях от утяжелителей, и начинал.
Тренировался так, будто от этого зависела жизнь. Потому что так оно и было.
Как учил Кагами, но с бешеной, отчаянной интенсивностью.
Бегал я в утяжелителях, по грязи за сараем, вытаптывая круг за кругом в промокшей земле. Дистанции увеличивал, пока лёгкие не горели огнём, а ноги не становились ватными. Хигаси, выходя подышать или выплеснуть шлак, иногда останавливался, и смотрел. Молча. Его взгляд был тяжёлым, оценивающим.
На толстом, полуистлевшем пне у забора отрабатывал удары, блоки, подсечки Короткие, резкие движения. Каждый удар вязкой древесине отдавался болью в костяшках, но я бил снова. И снова. Пока кожа не сдиралась в кровь, а потом заживала.
С вакидзаси. Базовые стойки. Десятки, сотни раз. Режущие удары по воздуху. Уколы в воображаемую цель. Хигаси видел это. Видел сосредоточенность, отработанную точность движений, несмотря на возраст и мешковатую одежду. Каждый раз, замечая его взгляд, я ловил в нем всё больше уверенности:
«Да, сын самурая. Не иначе. Кровь сказывается» .
Еды было мало. Хигаси приносил дважды в день: утром — миску густой, почти безвкусной каши, вечером — похлёбку с кореньями и рисом. Для его скудного бюджета, видимо, и это было жертвой. Голод был постоянным спутником, но я лишь кланялся и говорил:
— Благодарю вас, мастер Хигаси. Очень кстати.
Жаловаться или просить больше — значило разрушать легенду. Самурайский сын должен быть стоиком. Я глотал скудную пищу, чувствуя, как она едва притупляет пустоту в животе, и снова уходил тренироваться.
Голод и усталость стали фоном, привычной частью этого нового, жестокого ритуала самосовершенствования.
На третий день, под вечер, Хигаси зашёл в сарай. Он поставил на ящик миску с похлёбкой, чуть гуще обычной, и кусок вяленой рыбы.
— Ешь, — буркнул он. — Завтра на рассвете будет телега. В Фунадзуки. Возчик — мужик по имени Дайсукэ. Рыжий, с шишкой на лбу. Знает, что тебя подберёт на выезде из города, у старой вербы. — Он вытащил из-за пояса смятый клочок бумаги с коряво нарисованными линиями. — Вот. Дорога. От Фунадзуки до Канадзуки — два дня пешком на северо-запад, вдоль реки Акацуки. Не потеряешься. — Он ткнул толстым пальцем в точку на карте. — В Канадзуки спроси кузницу Митио. Это мой брат. Скажи… скажи, что от Кэндзи послан. Покажи это. — Хигаси протянул мне небольшой, потёртый медный жетон с выбитым знаком — скрещённые молот и клещи. — Он поймёт. Приютит. Поможет.
Я взял жетон и карту, крепко сжал их.
— Благодарю, мастер Хигаси. Я не забуду.
Старик кивнул, его лицо в полумраке сарая казалось усталым, но довольным.
— Смотри, парень… Держи слово. И… береги себя. Мир злее, чем кажется. Даже для самурайских сыновей.
Он развернулся и вышел, оставив меня с драгоценными указаниями, жетоном и довольно неплохой едой.
⁂
Телега Дайсукэ была старой, скрипучей, запряжённой одной унылой клячей. Сам возчик — рыжий, коренастый, с добродушным, обветренным лицом и той самой шишкой на лбу — оказался болтливым.
— Ага, ты и есть тот самый паренёк от Хигаси-сан? — спросил он, когда я вскарабкался на груду мешков с подковами и каким-то кузнечным хламом. — Садись, садись, место есть. Держись покрепче, кочки знатные будут!
Мы тронулись, выезжая из ещё спящего Ханадзуки. Дорога действительно оказалась ухабистой. Телега скрипела, подпрыгивала на колдобинах, грозя выбросить седоков и груз. Рядом со мной сидели двое других попутчиков — пожилой крестьянин с узлом и молодая женщина с ребёнком, крепко привязанным к спине. Пахло пылью дороги, потом лошади, дешёвым табаком, которым Дайсукэ периодически затягивался.
— В Фунадзуки, говоришь? — Дайсукэ обернулся, развязно болтая ногами. — Дело какое? Или к родным?
— Ищу работу, — ответил я нейтрально, стараясь говорить как можно проще, без намёка на «благородное» происхождение. — В Ханадзуки не сложилось.
— Ага, понятно, — кивнул возчик. — Нынче везде туго. Вот у меня — подковы да железяки возить. Хигаси-сан платит исправно, но мало. Еле-еле на рис хватает да на траву для Мару-тян тут. — Он похлопал лошадь по шее. — А цены растут, будто их демон гонит! Рис — в два раза дороже, чем прошлой осенью! Соль — вообще будто золотая! Как жить-то?
Пожилой крестьянин хмыкнул, поправляя узел с какими-то кореньями.
— Живём же как-то, Дайсукэ-сан. Терпим. Урожай в этом году неважный, дожди смыли половину. Опять голод по деревням будет. А налоги… — он махнул рукой с безнадёжным жестом. — Кажись, староста снова собирает «добровольные» подати на нужды деревни. Третий раз за полгода. Где взять-то?
Женщина с ребёнком тихо вздохнула, качая спиной, чтобы успокоить завозившегося младенца.
— У нас в соседней деревне… мужики в лес подались. На заработки, говорят. За диким мёдом, за целебными кореньями. Да вон, слышала, Осаму-сан из нашей улицы ушёл с ними… Месяц назад. И ни слуху ни духу. Жена плачет, детишки голодные…
Дайсукэ мрачно плюнул под колесо.
— Лес… Там не только мёд. Там и твари, и бандиты, и ниндзя-отступники, духи, шастают. Кто их разберёт? Может, и нарвались на кого. Или… — он понизил голос, — …может, сами в банду подались. От безысходности. Грабить путников. Легче, чем с голодухи помирать.
Они говорили о вещах, далёких от войн Каге, от чакры, от клановых интриг. О цене риса. О налогах. О пропавших мужьях и сыновьях. О страхе перед лесом и бандитами. О ежедневной борьбе за выживание. Для них шиноби были не легендарными воинами, а таинственными, опасными «духами», одним своим присутствием приносящими беду. Их мир был маленьким, тяжёлым, привязанным к урожаю и миске похлёбки.
Я слушал, глядя на мелькающие за бортом телеги поля и перелески. Их заботы казались мелкими, почти нереальными на фоне моих амбиций и угроз.
«Им бы просто выжить. Мне — стать сильнее, чем полубоги. И вроде мир один, но на сколько же он отличается» .
Но в этой обыденности, в этой горечи была какая-то пронзительная правда мира шиноби, о которой не рассказывали в свитках и не показывали в аниме. Мир, который кормил деревни ниндзя и гибнул на их войнах. Мир, который я хотел оставить позади.
Телега скрипела, кляча плелась, время тянулось. Мы миновали несколько маленьких деревень, похожих на Ханадзуки — бедных, серых, с покосившимися домами. Иногда на горизонте маячили вышки пограничных постов — не Амегакуре, а Страны Травы или Дождя, но Дайсукэ ловко объезжал их стороной по просёлкам.
К вечеру второго дня пути показались огни Фунадзуки — город был побольше, с каменными домами в центре и оживлённым портом. Дайсукэ остановил телегу на окраине, у постоялого двора.
— Ну, паренёк, приехали. — Он обернулся. — Тебе куда? Может, переночевать где подсказать?
Я спрыгнул с телеги, ощущая каждую мышцу после долгой тряски.
— Спасибо, Дайсукэ-сан. Я знаю, куда идти. Удачи с разгрузкой.
— И тебе удачи, работник! — крикнул он мне вслед, уже отвязывая мешки. — Не пропадай!
Я отошёл в сторону, сверяясь с «картой» Хигаси. Канадзуки — два дня на северо-запад. Вдоль реки Акацуки. Оставалось найти эту реку и идти. Но сейчас ночь. Город незнакомый. Нужно перекусить и переждать до утра, найти укромное место. А после в путь.
Найдя простую и на вид недорогую лапшичную заказа себе плотный рыбный бульон с толстыми лентами лапши, кусочками тофу и зеленым луком. Миска довольно быстро опустела. Я отодвинул её, ощущая приятную тяжесть в желудке и редкое чувство — сытость.
«Вот бы так всегда.»
Но монет оставалось мало. Дорога в Канадзуки предстояла непростая.
Ночлег нашел под мостом у реки. Шум воды и скрип телег с набережной мешали спать, но после всего моего довольно богатого опыта, это было довольно приемлемым местом и относительно безопасным.
Утром, с первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь редкие облака, я свернул тряпки, крепче привязал свёрток с вакидзаси и купив простой еды в дорогу на последние рё, отправился в путь.
Два дня шёл вдоль реки Акацуки. Лес по берегам шумел иначе — не бесконечным плачем под дождём, а живым шелестом листвы. Птицы пели. Солнце иногда припекало спину.
Встречные и путники — крестьяне, бродячие торговцы — смотрели на одинокого ребёнка с узелком с подозрением или жалостью, но не трогали. Я экономил еду: сухари, купленные в Фунадзуки, горсть лесных орехов. Утяжелители на руках и ногах делали каждый шаг тренировкой, но после всех моих тренировок это казалось пустяком.
И вот он — Канадзуки.
Солнце в Канадзуки светило будто иначе. Не сквозь вечную серую пелену, а ярко, почти нагло, заливая улицы теплом. Воздух пах не сыростью, а дымком печей, жареными каштанами и… железом.
Город оказался не деревушкой, а крепким торговым узлом. Каменные мостовые в центре, добротные дома с мастерскими на первых этажах, оживлённый рынок, где крики торговцев смешивались со стуком молотов из ближайших кузниц. После Ханадзуки и Амегакуре это казалось островком почти невозможного процветания.
Кузница Митио стояла чуть в стороне от главной рыночной площади, упираясь одним боком в глинобитную стену соседнего дома. Не просто сарай, как у Хигаси, а крепкое строение с каменным фундаментом, широкими дверями и пристроенной лавкой, где в прохладной тени висели серпы, ножи, дверные петли и прочий нехитрый товар.
У наковальни, залитый потом, но с сосредоточенным лицом, работал мужчина лет сорока — крепкий с седеющими висками и руками, покрытыми старыми ожогами и новыми ссадинами.
Рядом, у горна, поддавала мехами женщина помоложе, с усталыми, но добрыми глазами. Двое детей, мальчик лет пяти и девочка помладше, возились в углу с деревянными игрушечными мечами.
Я замер на пороге лавки, сжимая в потной ладони медный жетон. Женщина первая подняла глаза.
— Добрый день, малыш. Помочь? Ищешь кого? — голос её был мягким, без подозрительности.
— Я… я ищу мастера Митио, — произнёс я, стараясь звучать как обычный, слегка робкий ребёнок. — Меня… меня прислал Кэндзи. Из Ханадзуки. Сказал показать это. — Я протянул жетон.
Женщина взяла его, повертела в руках, и её глаза расширились. Она тут же обернулась к кузнецу:
— Митио! Гляди!
Кузнец отложил молот, вытер лоб грязным рукавом и подошёл. Его взгляд скользнул по мне, оценивающе, потом упал на жетон. Грубые черты лица смягчились, в глазах мелькнуло что-то похожее на тревогу и узнавание.
— Брат… — пробормотал он. — Откуда же ты, паренёк? И что с Кэндзи? Жив? Здоров?
История, отточенная у Хигаси и приправленная искренней усталостью с дороги, полилась сама собой. Тот же «сын самурая», те же «преследователи», то же «обещание помощи». Я только добавил деталей о трудной дороге, голоде, страхе быть пойманным.
Глаза женщины, Харуми, наполнились слезами сочувствия. Митио слушал, хмурясь, его взгляд то и дело останавливался на моём вакидзаси и на слишком взрослом выражении лица.
— …и Кэндзи-сан сказал, что здесь, у вас, я смогу переждать, — закончил я, опустив глаза. — Пока не найдётся способ добраться до Страны Железа. Там, возможно, остались друзья отца…
Митио тяжело вздохнул, потирая переносицу.
— Страна Железа… Далеко, парень. Прямых путей сейчас нет. Беспокойно в землях между. Бандиты, да и ниндзя-отступники всякие шастают. — Он помолчал, разглядывая меня. — Караваны ходят. Но не каждый месяц. Следующий… — он задумался, — …через два, а то и три месяца. В Когане. Город-крепость на границе с Травой. Оттуда уже рукой подать до перевала в Железо. Но путь до Когане сам по себе не близок и не безопасен.
Два-три месяца. Это долго. Но и шанс.
— Я готов ждать, мастер Митио, — сказал я твёрдо. — И помогать. Чем смогу. За кров и еду. — Я специально не упомянул плату, чтобы не казаться наглым.
Митио и Харуми переглянулись. Женщина кивнула почти незаметно.
— Работы хватает, — сказал Митио, его голос стал чуть теплее. — Особенно сейчас, перед сезоном. Поможешь Харуми в лавке — товар подавать, покупателей встречать. И в кузнице — уголь подносить, воду, инструмент подавать, шлак убирать. Силы есть? — Он снова окинул меня скептическим взглядом.
— Есть, — я расправил плечи, изображая готовность. — Я многое умею делать. И… — я позволил себе робкую улыбку, — …я быстро учусь.
— А как звать-то тебя, малыш? — спросила Харуми, уже улыбаясь.
Имя нужно было новое, по целому ряду причин. Что-то простое, незаметное.
— Такэши, — практически не осознанно выпалил я первое пришедшее в голову японское имя, означающее «воинственный». Ирония ситуации заставила меня едва сдержать усмешку. — Такэши. Просто Такэши.
— Добро пожаловать в наш дом, Такэши-кун, — сказала Харуми, и в её голосе прозвучала искренняя теплота. — Пойдём, покажу, где спать будешь. И поесть дам. Вид у тебя… как у заблудшего котёнка.
Уголок нашёлся в небольшой кладовой за кузницей. Чистый, сухой, с соломенной циновкой и старым, но целым футоном. После сараев и дороги — роскошь. Харуми накормила меня густой похлёбкой с овощами и кусочком рыбы. Еда была простой, но обильной и вкусной. Пока я ел, дети — Кенто и маленькая Сакура — с любопытством разглядывали меня из-за двери.
⁂
Жизнь вошла в размеренное, почти идиллическое русло. Утро начиналось с помощью Харуми открыть лавку: вынести товар на улицу под навес, подмести порог, наполнить кувшин водой для жаждущих покупателей. Первые дни мои попытки «продавать» вызывали у Митио и Харуми смех и умиление. Я стоял у прилавка, встречал прохожих самой невинной улыбкой:
— Доброе утро, уважаемый господин! Не желаете ли взглянуть на новый серп? Очень острый, рукоять удобная! Или вот эти петли — для дверей амбара самые прочные! Мастер Митио сам ковал!
Люди останавливались, улыбались «старательному малышу». А я, используя весь арсенал прошлой жизни, ненавязчиво подмечал их нужды:
— У вас, господин, сад большой? Этот серп идеален для молодых побегов! Видите, как лезвие ходит? Плавно, без зазубрин! А вам, почтенная госпожа, для кухни? Вот этот нож — лёгкий, рукоять не натирает. Попробуйте, как лежит в руке! Он будто сделан под вашу руку, просто идеальная покупка для вас!
Я не знал тонкостей стали, как Митио, но умел подать преимущество, создать ощущение выгоды и уникальности товара именно для этого покупателя. И это работало.
Харуми сначала лишь удивлённо поднимала брови, видя, как я легко уговариваю скупого фермера взять дорогой топор «потому что он прослужит вашим внукам», или как вежливо, но настойчиво отбиваю попытки сбить цену у хитроватого торговца. Скоро она стала доверять мне простые сделки, а сама занималась готовкой или детьми.
— Ты где научился так… говорить с людьми, Такэши-кун? — как-то спросила она, наблюдая, как я за полчаса «втюхал» старику-садовнику три ненужных ему садовых ножа, убедив, что каждый для особого случая.
Я сделал наивные глаза:
— Папа… он часто брал меня на рынок. Говорил, что правильная торговля — тоже искусство. А я… просто запоминал, что он говорил.
Харуми покачала головой, поражённая:
— Искусство… Да, точно подмечено. У тебя талант, малыш. Настоящий.
Митио, наблюдавший за этим из кузницы, лишь хмыкнул, но в его взгляде появилось уважение.
Моя помощь в кузнице была физической, но я старался быть незаменимым. Подносил уголь именно тогда, когда он разогревался в горне до нужного вишнёвого цвета. Подавал молот или клещи, едва он протягивал руку. Убирал шлак быстро и аккуратно, не мешая работе.
И я учился «читать» металл по цвету, по звуку удара, по тому, как он гнётся под молотом. Митио, видя искренний интерес, пусть и тщательно дозированный, чтобы не казаться слишком навящевым, начал понемногу объяснять:
— Видишь, парень, метал сейчас как тесто… Пластичное. Значит, можно формовать. А вот когда до белого каления дойдёт — тогда закаливать пора. В воду или масло, смотря что ковать…
Я кивал, впитывая каждое слово. Знания о металлах могли пригодиться в Стране Железа.
Вечерами же, после ужина. Простого, но сытного, за общим столом с семьёй. Я находил время для тренировок. Не в утяжелителях — это привлекло бы ненужное мне внимание.
А в лесу за городом, на небольшой полянке. Базовые стойки с вакидзаси. Удары по воображаемым точкам. Отработка движений тайдзюцу — плавных, экономичных, без лишнего размаха. Физическая выносливость росла сама собой от работы в кузнице — таскать уголь, воду, мешки с товаром. Я учился двигаться эффективно, экономя силы, чувствовать центр тяжести даже с грузом.
Дети Митио, Кенто и Сакура, быстро приняли меня как старшего брата. Кенто, энергичный и шумный, требовал показать «самурайские приёмы». Я показывал ему самые простые, безобидные стойки которым научил меня Кагами и превращая это в игру.
Сакура просто любила сидеть рядом, слушать истории, которые я сочинял на ходу — о храбрых путниках, о мудрых мастерах, о далёких городах, где солнце светит иначе.
И я начал ловил себя на том, что их доверчивые улыбки, их радость при моём возвращении с «прогулок» за город, их простые детские заботы — всё это согревало что-то внутри, что уже окоченело в культе Джашина.
Проходили недели. Я же стал частью жизни кузницы Митио. Клиенты — от суровых фермеров до болтливых городских хозяек — привыкли к смышлёному мальчишке у прилавка, который всегда вежлив, знает товар «на удивление хорошо для своих лет» (как они думали) и может уговорить купить что-то полезное почти без усилий.
Я узнал цены на всё, от гвоздей до риса, изучил нравы горожан, слушал разговоры о делах в регионе — о неурожае на западе, о возросшей активности бандитов на дороге в Коганэ.
Митио стал относиться ко мне не как к временной обузе, а как к полезному помощнику и почти… приёмному сыну.
Он начал доверять мне более сложные поручения в кузнице — подержать заготовку при ковке мелких деталей, отнести готовый заказ.
Однажды, когда Харуми ушла с детьми на праздник в храм, а в лавку зашла целая группа купцов, присматривающихся к инструменту для своего каравана, я провёл всю сделку сам — от презентации до подсчёта выручки. Митио, вернувшись и увидев аккуратную стопку монет, долго молчал, потом хлопнул меня по плечу:
— Молодец, Такэши. Настоящий хозяин лавки вырос. Жаль, ненадолго ты с нами.
В его голосе звучала неподдельная грусть. И в моём сердце что-то кольнуло. Эти люди дали мне не просто кров и еду. Они дали ощущение нормальности, семьи, которой у меня не было ни в этой жизни, ни в прошлой. Я ловил себя на мысли, что «Такэши» стал не просто маской. Это была часть меня здесь и сейчас.
Путь к Стране Железа манил как цель, я помнил. Помнил о чакре, которую приходилось сдерживать. Помнил о том, что мир — пороховая бочка. Помнил о бессмертии. Мирные дни у кузнеца были передышкой, драгоценной, но временной. Каждый удар молота Митио по раскалённому металлу, каждый звон монет в лавке, каждый смех Кенто и Сакуры — всё это было фоном к тихой, упорной подготовке.
Я копил немного денег из «премий», которые Митио стал давать после удачных продаж. Готовил скромную дорожную сумку. И ждал. Ждал каравана в Коганэ, за которым должно было начаться настоящее путешествие к силе и спокойствию. Но пока солнце светило над Канадзуки, а в кузнице пахло углём и горячим металлом, я, мог позволить себе просто жить.
Помогать Харуми готовить ужин, чинить Кенто сломанную игрушку, слушать вечерние истории Митио о странных заказах и капризных клиентах, и чувствовать, как шрамы оставленные Амегакуре потихоньку затягиваются под этим мирным, непривычно тёплым небом.