Наруто: Бессмертный Макс. Глава 16.
Глава 16.
Тень от высокого порога легла на меня холодной полосой. Тэнсу шагнул в полумрак зала, не оглядываясь, будто не сомневаясь, что я последую. Воздух внутри пахнул древесным воском, потом и железной дисциплиной. Ринтаро заколебался на пороге, его купеческая жилка явно конфликтовала с инстинктом самосохранения.
— Я… я подожду снаружи, Такэши-сама, — пробормотал он, кланяясь. — Если что… позовите.
Я кивнул, не отводя взгляда от спины Тэнсу, скрывающейся в глубине коридора. Шагнул внутрь. Тяжёлая дверь закрылась за мной с глухим стуком, отрезая шум улицы. Тишина учебного зала после тренировки казалась гулкой, насыщенной незримой энергией десятков тел, ещё недавно двигавшихся в унисон. Деревянные манекены, соломенные мишени — всё стояло в строгом порядке, как солдаты после смотра.
Тэнсу остановился у низкого столика в дальнем углу, возле раздвижной двери в маленький, аскетичный кабинет. Он не сел, лишь опёрся здоровой рукой о косяк, повернувшись ко мне. Создавалось ощущение, что его единственный глаз в полумраке светился, как тлеющий уголь.
— Садись, — бросил он коротко, кивнув на татами перед столиком. — Рассказывай. С самого начала. Что помнишь о том дне. О поместье. О них. Без прикрас. Без догадок. Только факты, которые врезались в память как осколки.
Я опустился на циновку, скрестив ноги, держа спину прямой. Вакидзаси лежал у меня на коленях, тяжёлый и знакомый. Внутри холодный расчет Макса вступил в борьбу с обрывками чужих, болезненных ощущений.
«Начинай с эмоций. Они универсальны. Они правдивы.»
— Помню… страх, — начал я тихо, глядя не на Тэнсу, а куда-то в пространство перед собой, будто разглядывая картины прошлого. — Громкий звук. Крики. Не человеческие… а будто звериные. Запах дыма. Сладковатый и противный. Горелого дерева и… — я сглотнул, — …и крови. Помню тёмные фигуры с искрящимися лезвиями. Помню, как меня… вырвали из рук матери. Её лицо… искажённое ужасом. Глаза… широко открытые. Потом… темнота. Мешок. Тряска. Звук копыт. И холод. Ледяной холод страха и беспомощности.
Я говорил медленно, подбирая слова, вплетая в канву правды о похищении общие детали, которые мог пережить любой ребёнок в подобной ситуации. Ни имён слуг, ни планировки поместья, ни деталей интерьера — ничего, что можно было бы проверить и в чём можно было бы запутаться. Только сырые, животные ощущения.
Тэнсу молчал. Его лицо оставалось каменным, но я заметил, как сжались его кулаки, как напряглись мышцы челюсти под кожей, покрытой шрамами.
— Имя матери? Отца? — спросил он резко, как удар кнута.
«Ловушка. Но ожидаемая.»
— Я… я не помню, — ответил я, опустив глаза, изображая стыд и боль. — Всё смешалось. Как в тумане. Осталось только… «мама». И чувство… что она была мягкой. Папа… он казался горой. Непоколебимым. До того дня. — Я поднял взгляд, встретив его ледяной. — Я помню деда. Арику. Помню его голос. Громовой. И его руки… сильные, с шершавыми пальцами, когда он подбрасывал меня вверх. Смеялся. Говорил… «Буревестник растёт!». Помню это прозвище. Его прозвище.
«Буревестник» . Кодовое слово, услышанное от Хадзимэ и торговцев. Оно должно было сработать как ключ.
Тэнсу не дрогнул, но его единственный глаз сузился ещё больше. Он медленно кивнул, словно что-то подтверждая для себя.
— Дальше. Куда дели? Кто?
— Не знаю имён, — продолжал я, наращивая детализацию пути, но сохраняя расплывчатость в ключевых моментах. — Везли… долго. Было темно и холодно. Отвезли в страну… где всегда дождь. К злым людям в чёрных плащах… и одеждах. Потом… клетка. Как для зверя. Другие дети. Грязь. Голод. Побои. Там… — я сделал паузу, изображая, что мне трудно продолжать, — …там было ещё хуже чем в пути. Учили… не тому, чему учат здесь. Учили убивать. Или умирать. Я сбежал. Через леса. Через реки. Шёл на сюда. Знал… что дом тут. Что дед… он сильный. Он найдёт. Или… я найду его.
Я сознательно сделал намёки на Амегакуре, но без названия. Достаточно для узнавания теми, кто в курсе, но не для точной привязки. И снова — акцент на чувствах: страх, боль, решимость.
Тэнсу слушал, не перебивая. Его дыхание было ровным, но тяжёлым. Когда я замолчал, он долго смотрел на меня, его взгляд скользил по моей позе, по рукам, лежащим на рукояти меча, по глазам.
— Ты держишь меч… как свой, — произнёс он наконец, его голос потерял часть ледяной остроты, стал… оценивающим. — Не как игрушку. Не как украшение. Как орудие. Как продолжение руки. Этому… там… научили?
«Перевод стрелок. От прошлого — к настоящему.»
— Научили выживать, Тэнсу-сенсей, — ответил я честно. — Меч… был частью выживания. Или ты. Или тебя. Я выбрал «ты».
Он хмыкнул, коротко и сухо. Звук был похож на скрежет камней.
— Покажи, как держишь. Базовую стойку. Тюдан-но камаэ.
Я встал, плавным движением вытащив вакидзаси из ножен. Лезвие блеснуло тусклым светом из окна. Принял стойку: ноги на ширине плеч, слегка согнуты, центр тяжести внизу живота. Меч перед собой, остриё направлено на воображаемого противника на уровне горла. Руки не дрожали. Поза была устойчивой, собранной, лишённой суетливости. Далеко не идеальной даже для ученика самурая, но достаточно эффективной для уличного бойца.
Тэнсу молча обошёл меня, его единственный глаз изучал каждую линию тела, угол наклона клинка, положение стоп.
— Не по-самурайски, — констатировал он. — Грубо. Практично. Как у наёмника. Или у того, кто дрался не на бамбуковых мечах. — Он остановился передо мной. — Атакуй манекен. Кесагаки. Порази шею.
Я не стал церемониться. Резкий шаг вперёд, взмах клинка снизу вверх по диагонали — не широкий, а короткий, сконцентрированный, вложенный всем весом тела и инерцией утяжелителей. Деревянная шея манекена с хрустом раскололась под ударом. Верхняя часть с глухим стуком упала на татами.
«Без лишнего пафоса. Только эффективность.»
Тэнсу не одобрил, не осудил. Он лишь кивнул, словно увидел то, что искал.
— Сила есть. Жестокость… тоже. — Он повернулся и зашагал в свой кабинет. — Иди сюда.
Я последовал. Кабинет был крошечным: столик, пара свитков на полке, шкафчик для оружия, окно во двор. Ничего лишнего. Тэнсу сел за столик, указав мне место напротив.
— Говоришь, память… как туман, — начал он, его голос стал чуть тише, но не мягче. — Детали стёрлись. Остались… осколки. Чувства. Боль. Ярость. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Это правда. Война… смерть… они так и действуют. Выжигают мелкое. Оставляют шрамы и огонь в душе. — Он замолчал, его взгляд на миг ушёл в себя, к собственным шрамам, к потере руки. — Арика… он после того дня… стал другим. Не сломался. Нет. Он стал… как закалённый клинок. Острее. Жёстче. Опаснее. Он выжег огнём пол-страны, выискивая тебя. Вырезал всех, кто был причастен к торговле детьми, как скот. Стал кошмаром для шакалов. Пока даймё не приказал остановиться. — В его голосе прозвучала горечь. — Теперь он в своём поместье. Сидит. Молчит. Глядит на портреты. Живёт прошлым. А поместье… — Тэнсу усмехнулся, но без радости, — …поместье живёт. Люди… благодарные. Тех, чьих детей он вернул из неволи, или чьи семьи он защитил от шакалов, пока искал тебя… они пришли. Стали слугами. Охранниками. Помогают управляющему — старому Макото. Он выжил в ту ночь. Чудом. С огромным шрамом через всё лицо. Винит себя. Как и Арика винит себя. Как и все они винят себя за то, что не спасли.
Он замолчал, давая словам осесть. В его рассказе не было сантиментов, только факты, обнажающие боль и странную жизнеспособность, проросшую сквозь пепел.
«Управляющий Макото. Шрам. Ключевая фигура для узнавания.»
— Ты говоришь… как старик, а не как ребёнок, — продолжил Тэнсу, его взгляд снова стал пронзительным. — Глаза… старые. Взгляд… расчётливый. Выживание сделало из тебя… это. Стерло ребёнка. Оставило воина. Это… хорошо. И плохо. Арика потерял внука-ребёнка. Вернётся ли он к внуку-воину? Примет ли? — Он покачал головой. — Не знаю. Но шанс… есть. И я дам его тебе. Ради старой клятвы. Ради того огня, что я вижу в тебе. Он… похож на огонь Арики.
Он поднялся.
— Останешься здесь сегодня. Завтра. Отдохнёшь. Приведёшь себя в порядок. А послезавтра… мы двинемся к поместью. Дорога неблизкая. Две недели по глухим тропам. Я сам тебя проведу. — В его тоне не было места возражениям. Это был приказ ветерана.
Я поклонился, скрывая облегчение. Первый рубеж взят.
— Благодарю вас, Тэнсу-сенсей.
— Не благодари раньше времени, — буркнул он. — Дорога будет нелёгкой. И встреча… может быть горькой. Иди. Кейта покажет, где спать. И еду принесёт. Ты… слишком худой для воина Хигаки.
⁂
Два дня в «Сэйрю-кан» прошли в странном спокойствии. Меня поселили в маленькой комнатке для гостей — чистой, аскетичной. Еда была простой, но обильной — рыба, рис, овощи. Тэнсу больше не устраивал допросов, но его присутствие ощущалось постоянно. Он наблюдал. Как я двигаюсь по двору. Как ем. Как работаю с вакидзаси. Его молчаливый, оценивающий взгляд был повсюду.
Ринтаро, узнав о решении Тэнсу, преобразился. Его купеческая сущность расцвела пышным цветом.
— Такэши-сама! Какая удача! Тэнсу-сенсей лично! Это же великая честь! — Он суетился, принося мне «необходимые в дорогу» мелочи: новую прочную дорожную накидку, кожаные ножны для вакидзаси («чтобы благородный клинок не терся о тряпки!»), даже пару пилюль от усталости, купленных у странствующего лекаря. — Всё, что нужно, Такэши-сама! Не стесняйтесь! Мой скромный вклад в ваше возвращение! А уж если… если в будущем вашей почтенной семье понадобятся услуги скромного торговца…
Я принимал его дары с вежливой благодарностью, прекрасно понимая расчёт. Его страх сменился на надежду на покровительство. И это было удобно.
В свободное время я тренировался. Во дворе школы, на рассвете и на закате, когда не было учеников. Отрабатывал стойки с вакидзаси уже не как инструмент убийства, а пытаясь представить самурайскую школу. Плавность. Осознанность. Экономия силы. Тэнсу иногда появлялся в тени веранды, курил трубку и молча наблюдал. Ни похвалы, ни порицания. Только взгляд знатока, отмечающего каждое движение.
Иногда, в тишине, при виде какого-нибудь старого камня во дворе или запаха нагретой солнцем сосны, меня пронзала острая, чужая ностальгия. Картинка: яркие краски сада, смех девочки, ощущение безопасности. Или — сильные руки, подбрасывающие вверх. Громовой смех.
«Дом…» — проносилось в голове, и это было не моей мыслью, а эхом, доносящимся из самых глубин моего тела. Я не гнал эти ощущения. Наоборот, впитывал, как губка, пытаясь сделать их частью своей легенды, своей новой/старой личности.
⁂
На рассвете третьего дня мы вышли из ворот Когане. Тэнсу, в походном хаори и широкополой шляпе, скрывающей лицо, шагал впереди уверенно, его пустой рукав был аккуратно пришпилен. Я следовал за ним, в новой накидке от Ринтаро, с мечом на поясе и дорожным мешком за плечами. Утяжелители под одеждой привычно давили на запястья и лодыжки — от них я не отказался. Они были моим секретным оружием, моим постоянным тренажёром.
Ринтаро махал нам вслед у ворот, кланяясь чуть ли не до земли.
— Счастливого пути, Такэши-сама! Тэнсу-сенсей! Да хранят вас духи предков! Жду добрых вестей!
Тэнсу не удостоил его ответом, лишь кивнул. Мы углубились в холмистую местность, поросшую соснами и бамбуком. Дорога быстро превратилась в тропу.
Путь был неспешным, но требовательным. Тэнсу, несмотря на возраст и отсутствие руки, шёл с выносливостью старого волка. Он выбирал нехоженые тропы, обходя крупные селения, предпочитая глушь.
Ночи проводили под открытым небом или в покинутых сторожках. Разговоров было мало. Тэнсу не был болтлив. Иногда он спрашивал о моих «тренировках» в Амегакуре, о том, как я выживал. Я отвечал скупо, акцентируя жестокость и необходимость адаптации. Он слушал, кивал, его лицо оставалось непроницаемым.
Он показывал мне привалы — как выбрать безопасное место, как развести незаметный костёр, как почуять воду. Учил читать следы зверей и людей на тропе. Это были не уроки, а скорее демонстрация навыков выживания старого солдата. Я внимательно наблюдал, впитывал, благодарил. Он бросал короткие реплики:
— Самурай должен чувствовать землю под ногами. И ветер. И опасность. Не только мечом рубить.
Иногда, на привалах, он доставал флейту и играл простые, грустные мелодии. Звуки плыли над холмами, смешиваясь с шелестом листвы. В эти моменты его лицо теряло суровость, становясь просто усталым и печальным. Я ловил себя на мысли, что игра напоминает что-то… далёкое. Может, дед тоже играл?
Две недели пути пролетели в этом ритме — шаг, молчание, редкие уроки выживания, звуки флейты на закате. Я чувствовал, как Тэнсу, несмотря на внешнюю отстранённость, присматривается ко мне всё пристальнее. Оценивает не только как возможного внука Арики, но и как человека. Воина. Иногда в его единственном глазе мелькало что-то, похожее на… одобрение? Или просто признание стойкости.
⁂
На пятнадцатый день тропа вывела нас на высокий холм. Внизу, в долине, омываемой серебристой лентой реки, раскинулось поместье. Но это было не то мрачное, полуразрушенное гнездо горя, которое я подсознательно ожидал увидеть.
Перед нами лежало процветающее поселение. Аккуратные домики с соломенными крышами, утопающие в зелени садов. Дымок из труб. Поля, тщательно возделанные, зелёные от молодых побегов риса.
Дороги, по которым двигались телеги, люди шли с вёдрами, дети бегали, их смех долетал даже сюда. На холме возвышалось само поместье — не огромный замок, но внушительный комплекс деревянных зданий за крепкой стеной с воротами. Над главным зданием развевался штандарт — стилизованное изображение волны и сокола. Герб Хигаки.
«Так вот оно какое… Жизнь после смерти. Народная благодарность.»
Тэнсу остановился, снял соломенную шляпу. Его лицо было непроницаемым, но я почувствовал лёгкое напряжение в его плечах.
— Видишь? — произнёс он хрипло. — Не сгинуло. Живёт. Благодаря ему. И вопреки всему. Готовься, пацан. Сейчас начнётся.
Мы спустились в долину. Люди в поле, у дороги, начали замечать нас. Сначала с любопытством, потом — с растущим удивлением. Шёпот пошёл по цепочке. Взгляды прилипли ко мне, к моему лицу, к мечу на поясе. Кто-то побежал вперёд, к воротам поместья.
Когда мы подошли к воротам, там уже собралась небольшая толпа. Слуги, охрана в простых, но опрятных доспехах, несколько стариков. И в центре — высокий, худощавый мужчина лет пятидесяти. Его лицо было изборождено глубокими морщинами, но самым жутким был шрам — толстый, багровый рубец, пересекавший всё лицо от левого виска через переносицу до правой скулы, почти закрывая глаз. Тот самый управляющий Макото.
Тэнсу шагнул вперёд.
— Макото. Привёл гостя.
Все взгляды устремились на меня. Макото посмотрел на Тэнсу, потом медленно, невероятно медленно перевёл единственный зрячий глаз на меня. Его взгляд скользнул по моему лицу, по фигуре, задержался на глазах… и вдруг остановился на моей правой руке.
Я машинально сжал кулак, и на тыльной стороне ладони, чуть ниже костяшек пальцев, стал отчётливо виден небольшой, но заметный белый шрам.
Лицо Макото исказилось. Невероятная смесь недоверия, надежды и щемящей боли промелькнула в его здоровом глазу.
Он сделал шаг вперёд, потом ещё один. Его рука, сильная, с узловатыми пальцами управляющего, дрожа, потянулась ко мне. Не к лицу. К моей руке. К тому шраму.
— Э… этот шрам… — его голос, хриплый от волнения, сорвался на шёпот. — Мальчик… маленький господин… он… он уронил раскалённую подкову, когда тайком пробрался в кузницу… Я… я отшвырнул её, но искра… — Он коснулся дрожащим пальцем моего шрама. — Здесь. Именно здесь. Я… я перевязывал… ругал… — Слёзы, мутные и неконтролируемые, хлынули по его изуродованному лицу, смешиваясь со шрамом. — Такэши… маленький господин Такэши? Это… это правда? Вы… вы живы?
Он не сомневался. Шрам стал своеобразной печатью, неоспоримым доказательством. Его дрожь, его слёзы, его голос, полный десятимесячной муки вины и внезапной, ослепительной надежды — это было сильнее любых слов.
В толпе ахнули. Кто-то заплакал. Кто-то начал кланяться, бормоча молитвы духам предков. Я стоял, глядя в единственный, залитый слезами глаз старого управляющего, чувствуя, как что-то твёрдое и ледяное внутри меня начало таять под напором этой искренней, всесокрушающей радости. Чужой радости. Или уже нет?
Тэнсу стоял чуть поодаль, наблюдая. В его единственном глазе не было удивления, только глубокая, усталая удовлетворённость. Он сделал то, что должен был сделать.
Макото вдруг опустился на колени прямо в пыль у ворот и низко, до земли, поклонился.
— Простите нас, маленький господин! Простите, что не уберегли! Простите старика! — Его плечи тряслись от рыданий.
Я быстро наклонился, коснувшись его плеча.
— Встаньте, Макото, — сказал я, и мой голос прозвучал хрипло от нахлынувших эмоций. — Я… я вернулся. Теперь всё будет нормально.
Он поднял голову, его изуродованное лицо светилось такой безмерной радостью и облегчением, что стало почти прекрасным. Он встал, поспешно вытирая лицо рукавом.
— Господин! Господин Арика! Он… он должен знать! Сейчас же! — Он обернулся к толпе. — Бегите! Огласите поместье! Маленький господин Такэши вернулся! Живой!
Несколько человек бросились бежать в сторону главного дома. Шум, плач, смех — всё смешалось в единый гул ликования. Люди теснились вокруг, пытаясь коснуться меня, что-то сказать, благословить. Я чувствовал себя центром бури эмоций, которые не мог до конца разделить, но которые уже не могли оставить равнодушным.
Тэнсу подошёл ко мне, положил тяжёлую руку на плечо.
— Идём, пацан, — сказал он тихо. — Самое сложное впереди. Он ждёт.
Он ждал. Дед. Арика Хигаки. «Буревестник». Где-то за этими стенами, в глубине дома, погружённый в своё горе и молчание. Дорога длиной в жизнь привела меня к этому порогу. Я сделал шаг вперёд, сквозь толпу ликующих слуг, мимо плачущего Макото, к широко распахнутым дверям главного дома. Тэнсу шёл рядом, его присутствие было твёрдой скалой в этом бурлящем море.
Внутри пахло старым деревом, ладаном и… тишиной. Тишиной, которая казалась громче любого шума. Длинный коридор вел вглубь. В конце его виднелась закрытая дверь. Макото, шагая впереди, всхлипывая и вытирая лицо, остановился перед ней. Он обернулся ко мне, его взгляд полон надежды и мольбы.
— Он… он там, маленький господин, — прошептал он. — С тех пор как даймё велел прекратить поиски… он почти не выходит. Говорит… только с их портретами.
Макото постучал, тихо, почтительно.
— Господин? Господин Арика? Это я, Макото. Я… я принёс… принёс чудо.
Из-за двери не последовало ответа. Только гулкая тишина. Макото осторожно приоткрыл тяжёлую дверь и отступил в сторону, давая мне пройти. Его взгляд говорил:
«Идите. Только вы.»
Я стоял на пороге. За дверью была полутьма. Окна затянуты шторами. В глубине комнаты, перед низким столиком, на котором стояли три портрета в траурных рамках, сидела на коленях прямая, как меч, фигура. Седые волосы, собранные в строгий пучок. Широкие, но теперь чуть ссутуленные плечи. Он не обернулся. Казалось, весь его мир сузился до этих портретов — молодой мужчины с моими глазами, улыбающейся женщины и маленькой девочки с бантами.
Сердце бешено колотилось в груди. Это был он. Арика. Мой дед. Исток этой боли, этой ярости, этой надежды, что вела меня сквозь тьму.
Я сделал шаг внутрь.
Дверь тихо закрылась за мной, оставляя меня наедине с тенями прошлого и неподвижной фигурой человека, потерявшего всё и, возможно, обретшего сейчас последнюю надежду. Воздух был густым, насыщенным невысказанным горем и… ожиданием.
Я открыл рот, чтобы сказать что-то. Первое слово. Самое важное слово.