• Boosty Shared
• VMash

• T

• наруто: бессмертный макс
• наруто

Глава 24.

Утро в «Золотом Драконе» пришло задолго до рассвета — не со звона колокола или удара в дверь, а с внутреннего будильника, отточенного двумя годами дисциплины.

Я открыл глаза в предрассветной синеве, ощущая непривычную лёгкость без утяжелителей, но уже с новым грузом предвкушения. Воздух был тих, лишь слышалось мерное посапывание слуги за тонкой перегородкой.

«Жеребьёвка в полдень. Целых полдня томительного ожидания.»

Я быстро умылся ледяной водой из таза, надел простое тренировочное кимоно поверх нательного белья и поверх — своё кроваво-красное хаори с гербом волны и сокола. Символ клана Хигаки, мой щит и вызов. «Фумэцу» осталась у изголовья.

Сад гостиницы, огороженный высоким бамбуковым забором, уже жил своей жизнью. Раннее солнце золотило кроны старых клёнов, роса сверкала на камнях дорожек и листьях папоротников. Небольшой пруд с карпами кои и каменным фонарём создавал островок покоя. Но покой был обманчив.

Здесь собрались те, кто, как и я, не мог усидеть на месте перед турниром.

Молодые буси, участники «Молодых Мастеров» и других категорий. Они сбивались в группы по двое-трое, разминались, тихо переговаривались, бросая оценивающие взгляды вокруг.

Их осанка, качество одежды, уверенность — всё кричало о знатном происхождении и годах подготовки.

Мой вход не остался незамеченным. Красное хаори выделялось, как знамя. Шёпот пробежал по саду:

«…Хигаки…»

«…тот самый? В «Молодых Мастерах» ?»

«…слыхал, «Буревестник» не выпускал его из додзё два года…»

«…девять лет… смело…»

«…тише! Покажи уважение к дому Хигаки…»

Я прошёл мимо одной группы. Трое парней, лет пятнадцати-шестнадцати, в хаори цвета лесной зелени с вышитым знаком горного дуба — клан Хатакэ. Они прервали разговор, оценивая меня. Один, повыше ростом, с широкими плечами и тяжёлым взглядом, громко, обращаясь к товарищу, но явно для моих ушей, произнёс:

— Удивительно, сколь юные побеги ныне тянутся к солнцу славы. Надеюсь, корни достаточно крепки, дабы выдержать первый жестокий ветер.

Его голос был громким, но без открытого хамства — скорее, демонстрация силы и сомнения, дозволенная равному. Его товарищи кивнули, их взгляды оставались настороженными, но без насмешки.

Я остановился, повернув голову. Мой взгляд, холодный и тяжёлый, не по-детски оценивающий, скользнул по их лицам, задержавшись на говорящем. Я слегка наклонил голову в знак того, что услышал, но ничего не сказал. Просто позволил глазам, выкованным в Пустоте и адских спаррингах, сказать за меня. Они увидели герб на моём хаори, вспомнили, кто стоит за этим «юным побегом», и их позы чуть скорректировались, став чуть менее вызывающими. Старший лишь хмыкнул, но не продолжил. Они вернулись к своему разговору, игнорируя меня уже не демонстративно.

«Хатакэ. Сокрушители. Этот — вероятно, не Такаси. Тот, наверняка, был бы сдержаннее. Но дух клана чувствуется — сила и прямота. Хорошо.»

Дальше была группа у пруда. Два юноши в хаори цвета индиго с вышитым золотом журавлём (Цуругава) и одна девушка в хаори глубокого синего с серебристой окантовкой и знаком горы (Огава).

Их слуга подавал чай в изысканных пиалах. Их разговор — тихий, полный намёков и светской игры слов — оборвался, когда я проходил мимо. Они оглядели меня с ног до головы — оценивающе, без страха, с холодной вежливостью знати.

Девушка, лет шестнадцати, с безупречно нанесённым макияжем, скрывающим юность под маской зрелости, повернулась к юноше из Цуругава и сказала звонким, но лишённым тепла голосом, достаточно громко, чтобы я услышал:

— Какой жизненный цвет, Тадао-сама. Напоминает первые лучи солнца на кленовых листьях. Красота, что столь ярка, часто столь же мимолётна. Надеюсь, она найдёт достойное отражение в памяти, а не только в пыли арены.

Её слова были подобны уколу тонкой иглой — изящное оскорбление, завёрнутое в комплимент, доступное только высшей знати.

Юноша, Тадао, лишь слегка улыбнулся уголками губ, его взгляд скользнул по мне с лёгким презрением.

Я остановился, повернулся к ним полностью. Сделал неглубокий, но отчётливый поклон, как полагается равному по статусу, но не более. Голос мой был ровен и холоден, как горный ручей:

— Благодарю за пожелание, Огава-сама. Надеюсь, отражение вашей мудрости будет столь же ярким, когда засияет клинок вашего дома.

Я не стал ждать ответа, развернулся и пошёл дальше. За спиной воцарилась краткая тишина, затем возобновился их тихий разговор, теперь лишённый прежней непринуждённости. Мой ответ был вызовом, но вызовом в рамках правил их же игры — вежливым, но недвусмысленным.

«Огава и Цуругава. Высокомерие, закалённое веками. Их стили требуют точности и терпения. Посмотрим.»

Чувство лёгкого раздражения и отчуждённости само собой появилось во мне.

Все здесь были старше, объединены общими кругами, клановыми связями. Я был чужаком, диковинкой. Не с кем было обменяться даже парой слов без подтекста или скрытого выпада.

И тут я заметил её.

В самом дальнем углу сада, в глубокой тени старого клёна, на камне сидела маленькая фигурка. Девочка, лет семи-восьми, в скромном, но чистеньком кимоно с зелёно-золотыми цветами. Она не играла, не смотрела по сторонам. Она сосредоточенно, с нахмуренными бровями, водила пальчиком по развёрнутому на коленях свитку, шевеля губами. Выражение её личика было смесью упорства и лёгкого отчаяния.

«Что за странное зрелище? Девочка в саду полном буси, пытающаяся читать сложный свиток?»

Любопытство пересилило. Мне было банально нечем занять время до жеребьёвки, а вид этого маленького существа, борющегося с иероглифами, вызвал что-то вроде снисходительной жалости взрослого к ребёнку.

Я подошёл, стараясь не напугать, остановившись на почтительном расстоянии.

— Сложный текст, юная госпожа? — спросил я нейтрально.

Девочка вздрогнула и резко подняла голову. Большие, тёмные глаза, умные и на удивление спокойные, смерили меня с ног до головы. Ни страха, ни кокетства — чистый, детский анализ. Её лицо было миловидным, с аккуратными чертами, но ещё совсем детским.

— Очень, — ответила она просто. Голосок был тонким, но чётким. — Отец сказал, что путь жены требует знания иероглифов мудрости. Но они… цепляются друг за друга, как колючки. — Она с лёгким раздражением ткнула пальчиком в плотный текст.

Мой взгляд скользнул по свитку. Цитаты из классиков, рассуждения о добродетелях женщины.

«"Добродетель жены — в тишине её шагов и громкости её мудрости лишь для ушей мужа"? Серьёзно? Бедный ребёнок.»

— «Тишина шагов» — возможно, чтобы не тревожить покой дома или не спугнуть добычу на охоте? — предположил я вслух, стараясь упростить. — А «громкость мудрости для ушей мужа» — о том, что совет стоит давать с глазу на глаз, а не при слугах?

Девочка удивлённо посмотрела на меня, потом на свиток, потом снова на меня. На её лице появилось что-то вроде уважения.

— Вы так думаете? — спросила она, явно не ожидая такого толкования. — Мой наставник говорит лишь о смирении. Но ваш смысл… он понятнее.

Мы разговорились. И она оказалась удивительно… нормальной. Не кукольной светской девицей, а живым, любознательным ребёнком. Её вопросы были детскими, но не глупыми: «Почему вода в пруду не убегает?», «Правда ли, что большие камни спят?», «Зачем нужны длинные мечи, если драться можно и коротким?».

Мне было… легко. Не нужно было никого оценивать, ни с кем соперничать, скрывать свою истинную суть. Просто разговор с умным, немного наивным ребёнком.

Она смотрела на меня не как на диковинку или объект насмешек, а как на старшего, который может знать ответы. Это было необычайно приятно и отвлекало.

— Юная госпожа Харуми! — резкий, но сдержанный голос прервал нас. Пожилая женщина в строгом, тёмном кимоно стояла в нескольких шагах, её взгляд скользнул по мне с холодной оценкой, прежде чем обратиться к девочке. — Ваш отец ожидает вас. Пожалуйста, следуйте за мной.

Харуми вздохнула, разочарованно сложила свиток.

— Мне нужно идти, — сказала она, вставая. Потом вспомнила, повернулась ко мне и сделала неглубокий, но старательный поклон, как учат детей знатных семей. — Благодарю за беседу, господин…

— Такэши, — представился я, слегка наклонив голову в ответ на её поклон.

— Благодарю, Такэши-сама, — она улыбнулась, и её лицо озарилось искренней детской радостью. — Было очень приятно! — И она поспешила за компаньонкой.

Я смотрел ей вслед. Милый ребёнок. Ничего более.

И тут мою спину пронзило ледяное ощущение — чувство пристального наблюдения. Я медленно обернулся.

В тени веранды гостиницы, прислонившись к столбу, стоял дед. Арика Хигаки. Он не двигался, но его глаза, острые как клинок, был прикованы ко мне. Он видел всё. Сколько он стоял там? Выражение его лица было непроницаемым, но в самом уголке губ таилась едва уловимая нить… удовлетворения? Или расчёта?

Я подошёл к нему, стараясь сохранить спокойствие, но внутренне собравшись.

— Дед.

Арика молчал пару мгновений, его взгляд скользнул в сторону, куда ушла девочка, затем вернулся ко мне. Голос его был ровным, как всегда, но в нём ощущалась необычная глубина:

— Юная госпожа Харуми. Очень интересная встреча, Такэши. Неожиданная.

Я почувствовал, как напряглись мышцы спины. Он знал её имя?

— Мы просто разговаривали, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Она читала сложный свиток.

— Видел, — кивнул Арика. Его взгляд стал проницательным, изучающим. — Видел и то, как она слушала тебя. И как ты отвечал. Не как ребёнок ребёнку. Как… старший. Знающий. — Он сделал паузу, давая словам вес. — Это хорошо. Умение говорить с разными людьми — тоже оружие. Но запомни: некоторые встречи, даже случайные, подобны семенам, брошенным ветром. Неизвестно, взойдут ли они, и каким будет урожай. Если пути пересекутся снова… будь внимателен к деталям. К её словам. К её семье. Кто знает, какая судьба сплела эту нить сегодня.

В его словах не было ни шутки, ни подколки. Была мудрость, осторожность и глубокая, непроницаемая загадка. Он развернулся.

— Идём. Завтрак. Потом жеребьёвка.

Он зашагал к выходу из сада, его спина прямая, походка уверенная. Я последовал за ним, но теперь в голове, поверх мыслей о турнире и соперниках, крутилось одно имя: Харуми. И слова деда, звучавшие как зашифрованное предупреждение или… указание.

⁂

Завтрак в «Золотом Драконе» был плотным, молчаливым. Рис, рыба на пару, маринованные овощи — топливо перед долгим днём.

Арика ел методично, его глаза были устремлены куда-то внутрь, в пространство расчётов и возможных сценариев. Я же ощущал лёгкое, но настойчивое беспокойство под спокойствием Пустоты. Когда слуга унёс пустые пиалы, я не удержался:

— Дед, а где… остальные? Те, кто не в «Молодых Мастерах»? Кто без Ки? Когда они выступают?

Арика отхлебнул последний глоток зелёного чая, поставил пиалу с тихим стуком.

— После, — ответил он просто, но в этом слове был целый мир понимания. — Сначала — элита. «Молодые Мастера», потом «Признанные Воины», затем «Ветераны». И лишь в финальные дни — открытые категории для всех остальных: тех, кто не заявил владение Ки, кто из мелких кланов или странствующих ронинов. — Он встал, поправил складки своего тёмно-синего хаори. — Это не просто расписание. Это демонстрация. Иерархия силы. Статуса. Знатным родам, послам, шпионам чужих деревень показывают самое ценное — будущее Страны Железа. Буси, которые уже сейчас могут противостоять ниндзяйской чакре. Тех, кто достоин внимания, страха или… ликвидации. Идём. Пора увидеть арену, где завтра решится твой первый шаг к славе или забвению.

Дорога к цитадели Камидзару была уже иной. Не праздничной, а деловой, сосредоточенной. По той же главной улице, но теперь поток двигался в одном направлении — к подножию белоснежной скалы, на которой высился Сэйрен-дзё. Знатные участники в хаори своих кланов, их свиты, учителя, судьи. Воздух гудел низким, сдержанным гулом, смесью возбуждения и напряжения.

Герб Хигаки на моём красном хаори снова заставлял толпу расступаться, но взгляды теперь были иными — не любопытными, а оценивающими, словно меряющими меня на вес и прочность.

Мы миновали массивные ворота цитадели, охраняемые суровыми буси в доспехах Камидзару, и вышли на простор внутреннего плато. И вот она — арена.

«Восьмигранник Судьбы», как её называли. Огромная, выложенная из тёмного, отполированного до зеркального блеска камня площадка. Каждая грань — метров десять в длину. По периметру, на высоте примерно полутора метров, шёл невысокий барьер из того же камня. За ним, ступенями, поднимались деревянные трибуны, уже заполняющиеся ранними зрителями — знатными семьями, свитами участников, торговцами, купившими дорогие места. Выше, на специальных возвышениях под навесами, располагались ложи для судейской коллегии мастеров и самых почётных гостей.

Но главное ощущение — энергия места. Камень арены, казалось, впитал в себя пот, кровь и триумфы сотен поединков. Воздух над ней вибрировал едва уловимо, как над раскалённой наковальней. Это было не просто место для боя. Это был алтарь, где приносили в жертву амбиции, страх и боль, чтобы добыть крупицы славы.

— Смотри, — Арика остановился у самого края, упираясь руками в каменный барьер. Его взгляд скользил по гладкой поверхности. — Камень особый. «Чёрное зеркало». Твёрже гранита. Не скользит, не крошится даже под ударами, усиленными Ки. Падать больно. Барьер — чтобы не вылететь и не убиться о трибуны. Дистанция до зрителей… достаточная, чтобы судья успел среагировать, но малая, чтобы они чувствовали каждый вздох, каждый стук боккэна. Бой здесь — спектакль. И ты — актёр. Играй хорошо.

Мы заняли место среди других участников «Молодых Мастера», собравшихся у одного из входов на арену. Шестьдесят четыре человека. Шестьдесят три потенциальных врага. Я окинул их взглядом, стараясь запомнить не только гербы, но и лица, осанку, мельчайшие детали.

Хатакэ — их было трое, включая того, что утром отпускал колкости. Массивные, как молодые дубы, с тяжёлыми взглядами. Их руки, свободные от оружия, были покрыты старыми мозолями и шрамами от тренировок. Сила, сконцентрированная и готовая взорваться.

Цуругава — стройные, почти изящные, но в этой изящности чувствовалась смертоносная точность. Их взгляды скользили, как кончики их будущих катана, выискивая слабые места. Тадао, тот самый из сада, поймал мой взгляд, его губы тронул едва заметный холодный полуулыбка.

Огава — наследник Торао Камидзару. Высокий, поджарый юноша лет шестнадцати, с лицом резким, как горный гребень, и глазами цвета грозового неба. Он стоял чуть особняком, его осанка кричала о врождённом превосходстве. Его пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, будто уже ощущая рукоять меча. Рядом с ним — несколько других Камидзару, его поддержка. Быстрота. Непредсказуемость. Главная угроза.

И другие. Мелкие, но гордые кланы. Несколько ниндзя в более практичных, но не бедных одеждах — из Такигакурэ, Амегакурэ. Их лица были закрытыми, движения экономичными. Они не сливались с самурайской толпой, но и не выделялись вызывающе. Их чакра, если прислушаться, ощущалась как лёгкий, чужеродный фон под общим гулом Ки окружающих буси.

Именно тогда, скользя взглядом по группе ниндзя из Амегакурэ, я увидел его.

«Кандачи.»

Он стоял чуть позади, в тени высокой колонны, поддерживающей навес одной из лож. Его шрамированное лицо было каменным, плащ — дорогим, тёмно-синим, без явных знаков принадлежности, но покрой выдавал деревню Дождя. Он что-то негромко говорил другому ниндзя, его узкие глаза бесстрастно скользили по толпе участников, оценивая, анализируя.

Моё сердце сжалось ледяным комом. Кровь ударила в виски. Рука инстинктивно потянулась к месту на животе, где когда-то торчал его кунай. Вспышка ярости, чистой и животной, опалила изнутри.

«Ублюдок! Живой! Дышит!»

Я силой воли вогнал эту волну обратно в Пустоту. Дыхание выровнялось за долю секунды. Внешне — ни единого движения, только взгляд, скользнувший по нему и тут же отведённый в сторону, к группе Цуругава, как будто заинтересованный их беседой. Внутри же буря ревела.

«Он не узнал. Совсем. Два года… Рост, осанка, взгляд… Красное хаори Хигаки… Для него Такэши Хигаки — другой человек. Васаби мёртв. Сгнил в земле у ручья. Он даже не запомнил лицо того « щенка». Для него это был мусор, недостойный внимания.»

Мысль остужала ярость, превращая её в холодное, расчётливое презрение. Я позволил взгляду снова, уже безопасно, скользнуть в его сторону. Он закончил разговор, его глаза метнулись через толпу, на мгновение остановившись… на мне? Нет. На моём хаори. На гербе. Он слегка нахмурился, словно пытаясь вспомнить что-то, но затем пожал плечом и отвернулся, его внимание привлёк кто-то из знатных гостей, поднимающихся в ложу.

«Смог бы убить его сейчас? Здесь?»

Мысль пронеслась, острая и соблазнительная. Оценил расстояние. Препятствия. Охранников. Его уровень — джоунин Амегакурэ, мастер земляных техник, жестокий и опытный. Моя скорость, сила, бессмертие… Но его чакра, его реакция… В открытом столкновении один на один? Шансы… не нулевые. Риск колоссальный. Раскрыть себя перед сотнями глаз? Ради мести? Глупо. Неоправданно. Месть — не цель. Цель — сила, положение, возрождение Хигаки. Он… подождёт. Его час ещё пробьёт. Когда это будет выгодно и безопасно.

Жеребьёвка проходила у центра арены. Старший писец Камидзару, Като, стоял за столом с большой чёрной урной. Участники по очереди подходили, опускали руку и вынимали деревянный жетон с номером. Гул стих, напряжение висело в воздухе плотным покрывалом. Каждый вытянутый номер сопровождался вздохом облегчения или лёгким разочарованием со стороны окружающих.

Моя очередь.

Каменная поверхность под ногами была прохладной и гладкой. Я опустил руку в прохладную глубину урны, нащупал жетон, вытянул. Деревянный диск. Номер 24. Като громко объявил:

— Такэши Хигаки! Номер двадцать четыре! Первый поединок — против номера сорок один! Рёта Хаяси, клан Хаяси!

Лёгкий шёпот пробежал по толпе. Я видел, как из группы одного из мелких горных кланов вышел юноша лет пятнадцати. Невысокий, коренастый, с простоватым, но решительным лицом. Он кивнул в мою сторону, его взгляд был сосредоточен, но без особого страха.

Хаяси… Клан известен выносливостью и прямым, натисковым стилем боя. Не звезда турнира, но и не подачка. Твёрдый орешек для первого боя. Идеально, чтобы размяться, не раскрывая всех карт.

Жеребьёвка закончилась. Арика, стоявший чуть поодаль, подошёл. Его взгляд скользнул по номеру в моей руке, затем к Рёте Хаяси.

— Хаяси, — прокомментировал он тихо. — Крепкие парни. Любят давить, как горный обвал. Не дай затянуть в силовую возню сразу. Используй скорость. Покажи разницу между силой мышц и силой потока. Достаточно.

Мы покидали арену вместе с потоком людей. Вечернее солнце окрашивало белые стены Сэйрен-дзё в золото и розовый. На душе было странное спокойствие. Первый шаг определён. Соперник ясен. Кандачи… остался проблемой будущего. Сейчас — фокус на завтра.

Ужин в «Золотом Драконе» прошёл в почтительном молчании. Даже слуги двигались тише. Арика сидел, погружённый в созерцание чаши с чаем, его мысли явно были уже на судейской трибуне, анализируя жеребьёвку и возможные пары. Я же чувствовал в теле лёгкое, приятное возбуждение, как струну перед ударом.

После ужина — не отдых. Я спустился в тот же сад. Теперь он был пуст. Только лунный свет серебрил листья и камни. Сбросил хаори, остался в тренировочном кимоно. Не разминка на силу или скорость. Разминка на ощущение.

Медленные, плавные движения ката «Ку:до». Каждый поворот, каждый перенос веса, каждый взмах воображаемого меча. Не для мышц. Для связи. С телом. С дыханием. С пульсом земли под ногами. С лунным светом на коже. С тишиной внутри, которая должна была стать фундаментом завтрашней бури.

«Рёта Хаяси. Сила. Натиск. Не дать ему задать свой темп.»

Движения становились ещё медленнее, едва заметными. Дыхание — глубже, реже. Мысли успокаивались, как волны после шторма, оставляя только суть: тело, меч (даже воображаемый), противник, арена. Всё лишнее — шум трибун, взгляды, даже присутствие Кандачи — отсекалось, уходило в темноту за бамбуковым забором.

«Пустота. Не отсутствие. Готовность. Готовность наполниться движением, решением, победой.»

Я закончил ката, замер в стойке, ладони сложены перед животом. Тело было тёплым, гибким, ум — кристально ясным и холодным, как горное озеро на рассвете. Лунный свет лился на каменную дорожку, освещая путь назад, в комнату, к короткому сну перед первым звоном мечей.