Наруто: Бессмертный Макс. Глава 35.

Рассвет застал нас у восточных ворот. Воздух, ещё ночной, сырой и тяжёлый, окутывал кожу, но в нём уже веяло предчувствием ветра. Дед, в простом сером тренировочном кимоно, без хаори, без лишних слов кивнул на тропу, ведущую вверх, к скалистым отрогам за долиной. Ни утяжелителей, ни церемониальных мечей — только боевые катаны. Моя «Фумэцу» привычно отзывалась лёгким весом на поясе, её ножны поскрипывали в такт шагам.

Мы шли молча, минуя спящие поля, перелески, где листья лишь начинали шептаться под первым дыханием утра. Следы нападения Ивагакуре уже убрали, но если знать, куда смотреть, их всё же можно было заметить. Дед не оглядывался. Его взгляд был устремлён вперёд и вверх, туда, где серые скалы встречались с бледнеющим небом. Чем выше мы поднимались, тем сильнее становился ветер. Сначала робкие порывы, шевелящие траву, затем — уверенный поток, обтекающий камни, свистящий в ушах, наполняющий лёгкие холодной, чистой силой. Он срывал остатки ночной вялости, заставляя кровь бежать быстрее.

Поляна открылась неожиданно — огромная, плоская, как стол, каменная плита, вмурованная в склон горы. С одной стороны — отвесная скала, с трёх других — бездонный обрыв. Отсюда видно было полмира: извивы реки далеко внизу, как серебряная нить, зелёные лоскуты лесов, дымки дальних деревень. И ветер. Здесь он был полновластным хозяином. Не просто дул — жил. Гудел в расщелинах скалы, гнал по камням сухие листья, трепал наши одежды, вливаясь в лёгкие ледяной свежестью. Воздух был настолько чист и прозрачен, что каждый звук — щебет проснувшейся птицы, шорох камня под ногой — звенел с невероятной ясностью.

Дед остановился в центре плиты, лицом к восходящему солнцу, которое только-только показало огненный край из-за дальних гор. Ветер обнимал его, очерчивая сухую, жилистую фигуру под тонкой тканью кимоно.

— Здесь, — его голос, обычно рубящий, звучал ровно, сливаясь с гудением ветра. — Здесь ветер свободен. Силен. Чист. Он — сама суть движения, дыхание мира. И он — твоя стихия, Такэши. Кровь Хигаки течёт с его ритмом. Но знать это — одно. Чувствовать — другое. Использовать — третье.

Он повернулся ко мне. Его глаза были лишены привычной колючести оценщика. В них читалось сосредоточенное знание, готовое к передаче.

— Слушай. Всё в этом мире — энергия. Чакра ниндзя, Ки самурая — разные названия, разные подходы к одной сути, как я уже тебе говорил. Основа — физическая энергия тела (Ян) и духовная энергия разума (Инь). — Он прижал кулак к животу, чуть ниже пупка. — Источник — здесь. Хара. Центр тяжести, центр силы. Мы, самураи Пути Пустоты, сливаемся с потоком. Позволяем Ки течь естественно, в ответ на волю, на движение. Как ветер отвечает на рельеф земли.

Он поднял руку, раскрыл ладонь. Никаких печатей, никакого видимого усилия. Но воздух над его ладонью вдруг заколебался, закружился в небольшой, почти невидимый вихрь, подхватывая пылинки, заставляя их танцевать.

— Стихийная природа… — продолжил он, наблюдая, как вихрь гаснет. — Это предрасположенность твоей Ки. У тебя — Воздух. Он в тебе. В твоём дыхании, в скорости твоего клинка, в той самой Пустоте, что ты учишься держать. Воздух — это свобода, скорость, незримая сила, способная и ласкать, и резать. Почувствовать его Ки — значит ощутить его не просто как ветер на коже, а его суть. Его движение. Его давление. Его… намерение в пространстве вокруг тебя.

Он сделал шаг назад, освобождая пространство передо мной.

— Остриё Сознания — твой ключ. Ты уже чувствуешь мир в пяти шагах как продолжение себя. Теперь — расширь чувство. Впусти ветер. Не просто услышь его свист — почувствуй, как он обтекает каждую выпуклость скалы, давит на спину, рождается в ущельях и затихает в долинах. Твоя активная зона… она может расти. Должна. Через стихию. Через слияние. Пустота — сосуд. Воздух — его естественное наполнение. Понял?

— Хай, сэнсэй, — кивнул я, закрывая глаза, пытаясь сделать то, о чём он говорил. Обычно Остриё Сознания фокусировалось на угрозах, деталях, телах. Теперь же я попытался отпустить контроль, позволить восприятию растечься, впустить этот гул, напор, эту бесконечную динамику. Мир на миг закачался, звуки стали громче, острее, сливаясь в единый поток. Не пять метров — чуть больше. Будто кожа ощущала сам воздух на большем расстоянии. Это было… странно. Неустойчиво.

— Хорошо, — голос деда вернул меня. — Теперь техники. Основа Пути Пустоты — эффективность. Минимум движений, максимум результата. Две базовые, но высшие ступени, требующие слияния с Ки стихии и абсолютной Пустоты в разуме. Первая — Разрез Пустоты.

Он не стал демонстрировать сразу, начав с объяснения.

— Представь клинок. Но не стальной. Из самого воздуха. Сгусток воли и Ки, сжатый до предела, несущийся с невероятной скоростью. Ты не машешь мечом. Ты… направляешь Ки. Через Пустоту разума. Формируешь лезвие ветра в точке перед собой и отпускаешь его по воле. Оно режет на расстоянии. Бесшумно или с воем бури — зависит от силы и контроля. Не иллюзия. Реальное лезвие из сжатого воздуха, способное перерубить дерево, камень… человека. Суть — концентрация, слияние с потоком ветра вокруг и выброс сжатой Ки Воздуха. Без печатей. Без криков. Только Пустота и намерение.

Он поднял руку — не как мечник, а словно дирижёр. Указательный и средний пальцы сложены вместе, остальные сжаты. Остриё Сознания поймало едва уловимое движение его Ки — не бурлящий поток, а тончайшая, сфокусированная игла энергии. Она вытянулась из хары, прошла по руке и высвободилась кончиками пальцев вперёд.

«Шииик!»

Звук был негромким, резким и чистым, как разрез бумаги. В десяти шагах на каменной плите появилась тонкая, но отчётливая белая царапина длиной в локоть. Глубокая. Будто невидимый резак прошёлся по камню. Воздух между его пальцами и царапиной исказился на миг.

— Концентрация. Фокус. Воля. — произнёс он, опуская руку. — И слияние с ветром. Он усиливает и направляет. Что же до второй техники — Выпад Пустоты. Скорость — жизнь. Дистанция — смерть. Иногда её нужно преодолеть мгновенно. Не бегом. Рывком. — Его стойка изменилась, став не боевой, а упругой, как сжатая пружина. — Суть — изменить воздух вокруг себя. Перед тобой — Пустота. Воздух расступается, не мешая, а подталкивая. Сзади — ветер передаёт импульс и толкает с удвоенной силой. Это… движение по ветру на пределе возможного тела. Очень короткая дистанция. Пять, десять шагов максимум на твоём уровне. Но иногда хватает. Снова — воля, Ки, слияние со стихией. И Пустота, чтобы видеть точку прибытия до рывка, чтобы тело двигалось без мысли.

Он исчез. Не в дыму, не со вспышкой. Просто тело его смазалось, превратилось в размытый силуэт — и вот он уже стоит в пяти шагах впереди, у самого края плиты, будто всегда был там. Воздух рванул там, где он только что стоял, с хлопком, словно от небольшого взрыва, и мягко обволок его при появлении. Ни пыли, ни разрушений. Только чистое, невероятно быстрое перемещение по прямой.

— Две стороны одной медали. Резать издали. Сближаться мгновенно. — Он вернулся ко мне обычным шагом. — Основа — твоё Остриё Сознания. Без него — слепая игра с силой, которая порвёт тебя первой. С ним — контроль. Чувство стихии в зоне твоего восприятия. Чем шире зона, чем глубже слияние, тем сильнее техники. Твой потолок, как я и говорил Такэши, — он упёрся в недостаток глубины Пустоты и нечувствительность к стихии. Теперь мы его ломаем.

Он указал на центр поляны.

— Это твоё место. Каждое утро, после спарринга со мной. Пока не научишься чувствовать ветер не кожей, а каждой частью себя. Пока не сможешь оставить царапину на камне в трёх шагах. Пока не сделаешь выпад хотя бы на два шага без потери равновесия и разрыва лёгких. — В его глазах не было снисхождения. Только вызов. — Я и Макото займёмся делами поместья. Твоя задача сейчас — стихия Воздуха. Ничего больше.

Он отошёл к краю плиты, сел на камень, спиной к скале, лицом ко мне и восходящему солнцу. Его фигура стала частью пейзажа — неподвижной скалой, взирающей на бурный океан ветра.

— Начинай. С Разреза. Чувствуй воздух перед ладонью. Концентрируй ки не в кулак, а в точку. В лезвие. И отпусти. Пустота в разуме — основа всего.

Я встал в центр. Ветер обдувал лицо, забирался под одежду. Закрыл глаза. Остриё Сознания уже работало само собой, охватывая привычные пять метров с кристальной ясностью. Каждая трещина на плите, каждый камешек, дыхание деда за спиной. Теперь — попытка расширить. Не видеть, а чувствовать ветер. Как он давит на грудь, как обтекает уши, как меняет направление, натыкаясь на моё тело. Я поднял правую руку, пальцы сложил, как показывал дед. Направил ладонь в пустоту перед собой, в сторону далёкого обрыва. Собрал ки в харе — тёплый, знакомый поток. Попытался направить его в кончики пальцев. Представить… лезвие. Невидимое. Из самого ветра.

«Фью-юх!»

Выброс получился корявым. Не сфокусированный поток ки вырвался из пальцев, подхваченный ветром, и превратился в слабый, беспорядочный порыв, который лишь поднял пыль на камнях в двух шагах. Никакого разреза. Никакой силы. Рука дрогнула от напряжения, в пальцах — непривычное жжение, будто их с силой сдавили.

— Слишком грубо! — донёсся голос деда, негромкий, но чёткий сквозь ветер. — Не толкай! Формируй! Ты не выдуваешь воздух — ты создаёшь лезвие из него. Концентрация! Пустота!

Я вдохнул. Снова. Отпустил разочарование, усталость от утреннего спарринга. Пустота. Тишина внутри. Только ветер. Только точка в пространстве. Только намерение — разрезать. Ки потекла плавнее, собраннее. Выброс…

«Щёлк!»

Воздух перед пальцами дрогнул, раздался звук, похожий на лопнувшую тетиву. На камне, в трёх шагах, появилась короткая, едва заметная царапина. Микроскопическая. Но она была! Эйфория ударила в голову, но тут же была подавлена.

— Лучше, — бросил дед. — Но слабо. И медленно. В бою тебя убьют, пока ты будешь копить. Повторяй. Пока пальцы не онемеют. Пока в голове не загудит. Пока не поймёшь, как ветер помогает формировать лезвие.

Я повторял. Снова и снова. Неуклюжие порывы, слабые щелчки, редкие царапины. Иногда — ничего. Жжение в руке усиливалось, кончики пальцев горели. Бессмертие залечивало микроразрывы в мышцах и сосудах почти мгновенно, но усталость, потребность в энергии накапливались. Знакомый голод засосал под ложечкой — плата за постоянное использование ки и регенерацию. Я игнорировал его, как игнорировал боль. Фокус. Точка. Разрез ветра.

Переключился на Выпад Пустоты. Принял стойку. Выбрал точку в двух шагах. Не просто место — ощутил его в своём расширенном восприятии. Попытался представить, как сопротивление воздуха передо мной исчезает, а сзади возникает мощный толчок ветра. Собрал ки в ногах, в харе. Рванул.

Результат оказался жалким. Я лишь быстрее обычного шагнул вперёд, едва не споткнувшись. Воздух не расступался, не помогал. Только инерция тела. Дед молчал. Его молчание было красноречивее любых насмешек.

Снова. И снова. Рывки, больше похожие на спотыкания. Ощущение, будто тело упирается в невидимую стену впереди и не получает толчка сзади. Зона восприятия пульсировала — то чуть расширялась, когда я концентрировался на ветре, то сжималась обратно от усилия и разочарования. Голод нарастал, требуя пищи, топлива для бессмертия и трат ки. Солнце поднялось выше, нагревая камень, но ветер оставался холодным.

К полудню рука от локтя до кончиков пальцев горела огнём, хотя физических повреждений не было — лишь глубокая мышечная усталость и истощение ки. Выпады так и не получались. Разрезы оставляли лишь слабые царапины. Но что-то начало меняться. В моменты предельной концентрации, когда удавалось удержать Пустоту и тонко чувствовать ветер, зона Острия Сознания… дышала. Края её расплывались, восприятие воздуха становилось объёмнее. Я начал улавливать не просто движение ветра, а его слои, микроскопические вихри вокруг камней, его упругость. Это было едва заметно, как первый луч солнца сквозь тучи, но оно было.

Дед поднялся. Без слов дал знак идти вниз. Его лицо не выражало ни одобрения, ни разочарования — лишь понимание долгого пути.

— Позже повторим, — сказал он, когда мы начали спуск. Ветер теперь дул в спину, будто подталкивая. — Голоден?

— Да, — ответил я честно. Пустота в желудке сливалась с Пустотой в разуме, но в отличие от неё требовала немедленного наполнения — не такого, как при повреждениях, но тоже ощутимого.

— Твоя особенность требует платы, — констатировал он. — Ешь. Восстанавливай силы. Путь Воздуха только начался. И помни — твой потолок теперь не статичен. С каждым шагом в стихии, с каждым углублением Пустоты, он будет подниматься. Медленно. Но верно.

Он шёл впереди. Я следовал, чувствуя жжение в мышцах, пустоту в животе, и странное новое ощущение — будто кожа стала тоньше, восприимчивее к ветру, а мир вокруг — чуть больше, наполненным незримой силой, с которой только предстояло научиться говорить. Ветер гудел в ушах, обещая и труд, и свободу.

⁂

Следующие три месяца вбивали в меня суровую истину: мастерство не падает с неба, даже когда ветер буквально гуляет между пальцев. Каждый рассвет заставал меня на каменной плите — этом алтаре Воздуха, где я бился над невидимым лезвием и немыслимым рывком. Прогресс? Он был. Мизерный, капля за каплей, как вода, точащая камень. Если в первые дни ощущение ветра как продолжения себя, его ритма и напора, казалось прорывом, то теперь оно лишь подчёркивало мою беспомощность перед его истинной силой.

Царапины на камне от Разреза Пустоты удлинились с локтя до двух и стали чуть глубже. Но они по-прежнему требовали долгой концентрации, а выброс Ки оставлял в пальцах знакомое жжение и пустоту под ложечкой. Выпад Пустоты… О, это было жалкое зрелище. Я научился делать нечто, отдалённо напоминающее рывок — на три шага вместо двух, с чуть меньшей вероятностью споткнуться. Воздух передо мной не расступался с лёгкостью, обещанной дедом, а лишь слегка разряжался, будто я пробивался сквозь плотный туман. Сзади же вместо мощного толчка ощущался лишь слабый подталкивающий порыв. Дистанция в пять шагов казалась непреодолимой пропастью.

Зона Острия Сознания, та самая «активная пятёрка», дышала — её края стали чуть размытее, а восприятие потоков воздуха внутри неё — тоньше. Но это не приближало меня к настоящему Разрезу или Выпаду. Не к тем, что демонстрировал дед.

Как-то вечером, после особенно бесплодной тренировки, когда пальцы дрожали от перенапряжения, а живот сводило от голода, я не выдержал:

— Дед… Почему так медленно? — Голос сорвался, выдавая накопленную досаду. — С Острием… оно пришло быстрее. Казалось, что со стихией, с тем, к чему я предрасположен, должно быть… проще.

Арика Хигаки, разбирающий карту патрулей у окна, не повернулся сразу. Его палец скользнул вдоль границы с соседним кланом, прежде чем он ответил, глядя в сумеречный сад:

— Острие Сознания, внук, — это ключ. Инструмент восприятия, данный твоей кровью. Оно открыло дверь. Но мастерство за дверью — это труд. Кропотливый, долгий. Не все рождаются гениями.

В его голосе не было упрёка — лишь констатация факта, выстраданного десятилетиями собственного пути.

— Первый успех обманчив. Он даёт вкус, но не силу. Сила приходит с потом, с кровью, с повторением до тошноты. Воздух в твоей крови — потенциал. Но превратить его в послушное оружие — это путь. Твой путь. И измеряется он не неделями, а сезонами. Годами.

Его слова не утешили, но приземлили. Я понял: ждать чуда не стоит. Только грызть гранит день за днём.

И вот, незаметно подкравшись, наступил мой десятый год. В мире шиноби и самураев, где дети взрослеют с кунаем или мечом в руке, дни рождения редко отмечались пышно. Чаще — тихой молитвой у домашнего алтаря или лишней горстью риса в чашке. Поэтому решение деда стало неожиданностью.

— Десять лет — рубеж, Такэши, — объявил он как-то утром, отложив свиток с отчётом Макото. — Пора глянуть мир шире стен поместья. Собирайся. Едем в город.

Город Хигакуре, центр нашей провинции, встретил нас шумом, чуждым тишине усадьбы. Узкие улочки, запруженные людьми в простой и дорогой одежде, крики торговцев, запахи жареного мяса, специй, древесины и цветов. Дед, в тёмно-синем хаори, безупречном в своей простоте, вёл себя непривычно… расслабленно. Он не озирался, как на патруле, не сканировал толпу Остриём Сознания. Будто забыл, что за каждым углом может таиться смерть.

Мы обошли лучшие лавки: оружейника, где дед подарил мне новый кинжал работы знаменитого мастера из Столицы (не „Фумэцу", но всё же достойный клинок); тканевую лавку, где выбрали материал для нового хаори — тёмно-красный, с серебряной вышивкой герба. Обедали в „Серебряном Карпе" — самом дорогом ресторане города. Блюда, поданные на лакированных подносах, казались произведениями искусства: сашими, тающее во рту, прозрачный суп с грибами эноки, жареный угорь под сладко-солёным соусом. Я ел, удивляясь новым вкусам, а дед лишь усмехался, прихлёбывая сакэ и наблюдая за моим пиром.

Апогеем стали горячие источники „Лунный Камень" на окраине города. Погружение в дымящуюся, насыщенную минералами воду после месяцев напряжённых тренировок было блаженством. Мышцы, забитые постоянным напряжением Ки и физическими нагрузками, наконец расслабились, унося с собой усталость и досаду.

Эти два дня не были праздником в обычном смысле. Не было торта, песен, гостей. Это была передышка. Глоток нормальности, роскоши и покоя, вброшенный дедом в нашу суровую реальность как напоминание: есть и другая жизнь. Ради неё стоит сражаться.

Но возвращение к действительности не заставило себя ждать. Снова поместье, снова привычный ритм: утренний спарринг с дедом, почти смирившим мои попытки парировать его атаки даже с помощью Острия; затем — изнурительные часы тренировок на каменной плите.

Месяцы текли. Мои успехи оставались скромными. Разрез Пустоты теперь оставлял приличную царапину на камне в пяти шагах, но требовал нескольких секунд концентрации — вечности в бою. Выпад на четыре шага стал стабильным, но больше напоминал быстрый прыжок, чем мгновенное перемещение. Воздух подчинялся неохотно, как норовистый конь.

Вечер. Кабинет деда. Я сидел напротив, докладывая, как делал это сотни раз:

— Разрез… глубже, но медленно. Выпад на четыре шага. Чувствую потоки лучше, но… — Я развёл руками, не в силах скрыть разочарование. — Контроль слабый. Ки Воздуха капризничает. Не формируется чисто.

Дед отложил кисть, которой делал пометки на карте патрулирования. Его взгляд стал тяжёлым, оценивающим. Он молчал дольше обычного, кончики пальцев бесшумно отбивали ритм по столешнице.

— «Глубже… но медленно»… — повторил он мои слова — не как повторение, а как уточнение. Взгляд его скользнул к окну, где уже густел вечерний сумрак, будто он искал ответ в надвигающейся тьме. — «Четыре шага»… — Он покачал головой, и в этом жесте читалось не раздражение, а скорее лёгкое недоумение. — Я… не ожидал этого, внук. — Голос его потерял привычную твёрдость, стал тише, почти задушевным. — Что родная стихия будет сопротивляться тебе так… упрямо. Остриё у тебя чёткое, тело крепкое, воля есть. Но сама стихийная Ки… — Он сжал кулак, потом разжал. — Как будто ветер в тебе есть, но он не хочет становиться ни клинком, ни крылом. Странно…

Тишина сгустилась в кабинете, лишь угли в жаровне потрескивали, отбрасывая багровые блики. Он смотрел на меня так, будто видел впервые — не ученика, не наследника, а загадку, которую не мог разгадать. Это молчание давило сильнее любых упрёков.

Потом его взгляд резко прояснился. Решение отразилось в твёрдом сжатии губ и внезапной искре в глубине глаз.

— Обычные методы не работают. Значит, попробуем иначе. — Он резко встал, и его тень взметнулась по стене от пламени свечи. — Завтра. На площадку — как всегда. Но возьми свиток призыва. — Палец указал на шкатулку, где лежали мои редкие ценности, в том числе свиток с печатью Сэйрю. — Сэйрю чувствует ветер кожей. Её полёт — сама стихия. Возможно, она подскажет тебе то, что не могу объяснить я.

Он не стал ждать ответа. В дверном проёме его силуэт замер на мгновение, очерченный золотистым светом кабинета.

— Приготовься. Завтра мы изменим подход.

Дверь тихо захлопнулась. Я остался сидеть, уставившись на потрескивающие угли. Разочарование постепенно вытеснялось любопытством. Сэйрю? Крошечная, стремительная, почти невесомая — сама суть ветра, что ж дед снова удивил меня.

P.S. Уважаемые читатели, если найдёте ошибки, напишите мне, пожалуйста, в ЛС (желательно) или хотя бы отпишитесь в комментариях.