• Boosty Shared
• VMash

• T

• наруто: бессмертный макс
• наруто

На следующий день каменная площадка встретила нас привычным завыванием ветра. Дед стоял рядом, его лицо было сосредоточенным, а взгляд — пристальным. Я достал свиток призыва и вложил Ки в образ Сэйрю.

Воздух над свитком загустел, вспыхнул голубоватыми искрами, и птица материализовалась, сев на низкий камень. Она потрясла головой, расправляя сизо-стальные перья, и устремила на меня свои пронзительные жёлтые глаза. Все как всегда.

И вдруг она заговорила.

— Приветствую, Такэши и Арика Хигаки. — Голос был тихим, чистым, с лёгкой хрипотцой, похожей на шелест ветра в тростнике. Совершенно женским и полным осмысленности. — Ваш зов был… ожидаем.

„Оцепенение” — это слово подошло бы для описания моего состояния. Я буквально почувствовал, как оцепенение сковало лицо. Все это время я воспринимал Сэйрю как существо разумное, но лишённое дара речи, этакого пернатого гонца с инстинктами превосходящими человеческие, но без слов. Её молчаливость, наблюдательность — все это укладывалось в образ умной птицы. Но этот голос… этот осмысленный взгляд, полный понимания… Здесь был Разум. Не уступающий человеческому.

— Ты… ты умеешь говорить? — выдохнул я, чувствуя себя полным идиотом.

Сэйрю слегка наклонила голову, словно изучая мою реакцию.

— Я всегда могла. Просто ты не спрашивал. Да и нужды в словах раньше не было.

В её тоне не было упрёка, лишь факт. Лаконичный и по делу.

Дед, наблюдавший за сценой с каменным лицом, но с едва заметной искоркой в глазах, наконец вмешался:

— Помощь нужна, Сэйрю. Он не чувствует должным образом воздух как стихию. Ки ветра вокруг. Не может слиться с ним для применения техник. Контроль хромает, формирование — ошибочное. Острие Сознания есть, тело сильное, но что-то блокирует именно восприятие и течение стихийной Ки. — Он изложил суть сжато, без лишних слов, зная, что Сэйрю схватит суть.

Птица пристально посмотрела на меня. Не просто уставилась, а словно увидела насквозь, сквозь кожу, сквозь мышцы, прямо в… самое нутро. Её взгляд заострился, стал пронизывающим. Она взмахнула крыльями и бесшумно приземлилась мне на плечо. Легкий вес, острые, но аккуратные коготки. Затем она закрыла свои жёлтые и невероятно умные глаза и прижалась головой к моей щеке.

И я ощутил не просто её Ки, а нечто большее. Тончайшую, невесомую нить сознания, протянувшуюся от неё ко мне. Она не вторгалась, не лезла в мысли — она исследовала. Чувствовала поток моей Ки, его соприкосновение с ветром, что бесновался вокруг. Я стоял столбом, стараясь не мешать, ощущая странное покалывание по всему телу и лёгкое головокружение.

Прошло десять секунд и Сэйрю открыла глаза, встрепенулась и перелетела обратно на камень. Её взгляд стал серьёзным, почти суровым.

— Проблема не в теле и не в Ки. Она здесь. — Клювом она легко ткнула в направлении моего лба. — В сознании. В душе. Есть… нечто внутри него, оно-то и мешает воспринимать внешнюю Ки, чакру мира, как часть себя. Как поток, в который можно войти. Собственную Ки он рождает всем телом — это очевидно. Но Ки окружающего мира… для него как стена. Прозрачная, но непробиваемо плотная. Он бьётся о неё, вместо того чтобы раствориться в ней. — Она повернула голову к деду. — Эта штука глубокая. Не травма тела. Возможно травма души. Или… возможно искажение самой её сути.

Тишина повисла тяжелее камней плиты, на которой мы стояли. Только ветер выл в ущельях, подчёркивая сказанное. Травма души? Искажение сути? Мысли путались. Дед смотрел на меня, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на… понимание? Предчувствие?

— Как… исправить? — спросил я тихим голосом.

Сэйрю снова устремила жёлтые глаза на меня, и в них читалась странная смесь сочувствия и понимания.

— У Арики есть ключ. Техника. Глубокой медитации. Погружения во внутренний мир. Туда, где обитают тени, страхи, сущности, формирующие барьеры сознания. Там нужно встретиться с этим… демоном. Или тенью. Победить его. Принять. Изгнать. Как угодно. Но пройти через него. Одно могу сказать точно: что-то внутри мешает тебе, и, возможно, разобравшись с этим, ты сможешь решить свою проблему.

Сказав это, она замолчала, как бы давая словам проникнуть глубже. Дед медленно кивнул, его лицо стало непроницаемым, но в уголках глаз сгустились тени.

— Благодарю, Сэйрю, — произнёс он с искренним уважением в голосе. — Ты, как всегда, видишь суть. — Он сделал лёгкое движение рукой, и птица, кивнув в знак прощания, растворилась в воздухе, оставив лишь лёгкое движение ветерка.

Я повернулся к деду, чувствуя, как внутри всё сжалось в тугой ком.

— Дед… А та техника, о которой говорила Сэйрю?

Арика Хигаки тяжело вздохнул. Он смотрел не на меня, а вдаль, в сторону поместья, где были видны маленькие двигающиеся фигурки людей. Пальцы его сжались в кулаки, потом разжались.

— „Путь к Сердцу Пустоты", — произнёс он тихо, и название звучало как эхо из древнего свитка. — Да, она существует. Я разработал её одиннадцать лет назад. Он нужен для тех, кто упёрся в стену, возведённую не миром, а их собственной душой. Или… для кого-то вроде тебя, Такэши. — Его взгляд наконец остановился на мне, тяжёлый и неумолимый. — Это не просто медитация. Это погружение в самый центр своего существа. В мир, созданный твоими страхами, травмами, сомнениями, всем тем, что ты прячешь даже от себя. Там правда обретает форму. Иногда — монстра. Иногда — потерянной части себя. Иногда — просто… пустота, страшнее любой тьмы.

Он сделал паузу, давая мне осознать.

— Цель — встретиться с этим. С тем, что Сэйрю назвала „блоком", „тенью", „демоном". Не убежать. Не разрубить мечом — там твой меч бессилен. Там нет твоего бессмертия, внук. Там нет меня. Там только ты. И твоя воля и дух. Твоя суть. — Его голос стал жёстче. — Ты должен пройти через это. Победить не силой, а пониманием. Принятием. Преодолением. Найти гармонию в этом внутреннем хаосе. Только тогда барьер рухнет. Только тогда Ки стихии потечёт через тебя свободно, как через пустой сосуд.

— Я… думал дать тебе эту технику позже. Когда ты достигнешь пика в контроле стихии, и упрёшься в очередной потолок мощи. Когда будешь крепче духом. Но Сэйрю права. Проблема — в фундаменте. В основе. Игнорировать её — значит обречь себя на вечную борьбу с самим собой вместо мира. — Он покачал головой, и в его глазах читалась непривычная борьба. — Но это опасно, Такэши. Опасно как ничто другое. Ты можешь не вернуться. Вернуться сломанным. Или… измениться. Стать другим. Тень может поглотить свет. Или свет — выжечь все, что делает тебя… тобой. Риск — огромен.

Дед отвернулся, глядя на тропу, ведущую вниз, к поместью. Его спина, обычно прямая как клинок, казалась чуть согнутой под невидимой тяжестью.

— Я не могу дать ответ. Не сейчас. — Его голос был глухим. — Продолжай тренироваться. Здесь. Чувствуй ветер. Пытайся. Возможно… возможно, Сэйрю ошибается. — Но в его тоне не было веры в эти слова. — А я… мне нужно подумать. Взвесить все. Риск… и возможную награду. Для тебя. Для клана.

Он не стал ничего добавлять. Не оглядываясь, зашагал к тропе, его серая фигура быстро уменьшалась, растворяясь в утренних тенях скал. Он оставил меня одного на продуваемой всеми ветрами плите. С ощущением ледяного камня в груди. С эхом слов Сэйрю о „травме души", „искажении сути". С образом этого „Пути к Сердцу Пустоты" — страшного, неизведанного, сулящего либо освобождение, либо гибель самого себя.

Я поднял руку, пытаясь снова сконцентрировать Ки Воздуха. Ветер облизывал пальцы, свистел в ушах, наполнял лёгкие. Но между мной и ним по-прежнему стояла та самая незримая, но невероятно плотная стена. Стена, возведённая где-то глубоко внутри. Демон, сидящий на пути к моей же силе.

Тренировка в тот день была самой бессмысленной за все месяцы. Рука двигалась механически. Ки вырывалась клочьями. Царапины на камне получались кривыми и мелкими. Все мысли были там, внизу, в кабинете деда, где решалась моя судьба. Готов ли я шагнуть во тьму собственной души? Что я там найду? И главное — смогу ли я это пережить, даже с бессмертием?

Неделю, пока я занимался на каменной плите под свист ветра, пытаясь пробить незримую стену между мной и стихией, дед размышлял. Каждый вечер, после ужина, когда тени в кабинете становились длиннее, он вызывал меня. Не для отчётов о тренировках, а для разговоров.

Он расспрашивал. Снова и снова. О Стране Дождя, о культе Истинного Джашина. О ритуалах и ментальных техниках. Об опытах, где боль была единственной реальностью. Об Амегакуре, о Хандзо. О каждой мелочи, которую я мог вытащить из глубин памяти, затуманенной страхом и временем.

Я рассказывал. Честно. Используя Остриё Сознания как инструмент для собственного повествования. Оно позволяло фильтровать поток воспоминаний, выделять лишь те детали, которые были правдоподобны, не требовали сложных объяснений и не противоречили легенде. Я выстраивал картину, как мозаику, тщательно отбирая кусочки правды Макса и адаптируя их к жизни Такэши.

Я видел, как дед впитывал каждое слово, как его проницательный ум анализировал, сопоставлял, искал нестыковки. Но он не давил. Не требовал большего. Его ладонь, тяжелая и теплая, иногда ложилась мне на плечо — крепко, успокаивающе, словно якорь. Напоминание: я здесь, я жив, я — его внук. Его Такэши.

И каждый раз, чувствуя его руку, видя в его глазах смесь любви, тревоги и немого вопроса, во мне поднималась волна горечи и вины. Я привязался к этому суровому, несгибаемому человеку всем сердцем. Он стал мне отцом, дедом, наставником и опорой в этом жестоком мире. А мысль о том, что он узнает правду — что тело его внука носит чужую душу, что настоящий Такэши, вероятно, погиб в стенах того проклятого культа, а я лишь захватчик, присваивающий его любовь под личиной родной крови… Эта мысль была острее любого клинка. Я не мог этого сделать. Не мог стать причиной того, чтобы в его глазах, только недавно избавившихся от тени вечной скорби, вновь поселилась пустота. Я боялся не его гнева. Боялся его боли. Боялся разрушить хрупкий мир, который мы построили.

Я прекрасно понимал: в теле десятилетнего ребёнка живёт сознание взрослого мужчины. И то, что я испытываю столь родственные чувства к практически чужому человеку, было виной именно чувств и эмоций Такэши. Да, память, навыки и опыт остались со мной, но частичка того самого Такэши, которого воспитывали как самурая с детства, того, кто любил своего деда и клан Хигаки, — досталась и мне, взрослому мужчине. Именно потому этот суровый дед стал для меня по-настоящему родным. И я был не против.

Потому каждая наша вечерняя беседа становилась для меня испытанием. Я видел, как дед пытается понять. Не просто узнать факты, а докопаться до сути проблемы, до той „тени", о которой говорила Сэйрю. Он выискивал зацепки в моих рассказах, искал ключ к замку, сковывающему мою стихийную природу. И судя по его задумчивому молчанию после моих ответов, по той лёгкой тени разочарования, что иногда мелькала в его взгляде, — ответа он не находил. Загадка оставалась неразгаданной. Невидимая стена — непреодолимой.

И вот, спустя неделю этих напряжённых вечерних разговоров и бесплодных дневных боев с ветром, дед снова вызвал меня в кабинет. Он сидел за столом, не разбирая бумаг, не глядя в окно. Он просто ждал. Его лицо было спокойным, решившимся.

— Садись, Такэши, — сказал он, когда я вошел. Его голос был ровным, лишённым обычной деловой резкости. — Я решил.

Я опустился на циновку напротив, сердце замерло в груди. Готовился к худшему — к немедленному погружению в тот страшный „Путь к Сердцу Пустоты", о котором он говорил с леденящей серьёзностью.

— Через две недели мы отправимся в путешествие, — продолжил дед. — По Стране Железа. Год. Может, чуть больше.

Это было неожиданно. Я знал о первоначальных планах — путешествие под гербом Хигаки, с нашим оружием, с открытым вызовом миру, чтобы закалить меня в настоящих боях, показать наследника клана. Но то, что он предлагал сейчас, звучало иначе.

— Но не так, как планировалось, — уловив моё недоумение, продолжил он. — Никаких гербов, никаких признаков клана. Одежда и оружие — самые простые. Возьмём добротные, но неприметные катаны из арсенала. Те, что не выделят нас среди ронинов или зажиточных горожан.

Он сложил пальцы перед собой на столе.

— Цель изменилась, внук. Не получение боевого опыта в открытых стычках — хотя они, возможно, и случатся. Цель — укрепить дух. Закалить волю. Познать страну не как наследника Хигаки с охраной, а как… простого путника. Увидеть её жизнь — настоящую, неприкрытую. Испытать тяготы дороги, полагаться лишь на себя и на товарища рядом. — Дед кивнул в мою сторону. — Это даст тебе основу, внутреннюю крепость. То, что поможет выстоять, когда ты ступишь на „Путь к Сердцу Пустоты". Шансы на благополучный исход… возрастут. По возвращении я передам тебе технику. Под моим присмотром ты её освоишь. И лишь после этого… — его взгляд стал тверже, — ты отправишься в клан Майто. Как и договаривались. Но уже другим. Более цельным.

Год. Инкогнито. Простота. Тяготы. Познание. Это был не побег от проблемы. Это была подготовка к главной битве — битве с самим собой. И это звучало… правильно. Пугающе, но правильно.

— Да, дед, — я поклонил голову, чувствуя, как смесь тревоги и решимости закипает внутри. — Я готов.

Следующие две недели превратились в вихрь подготовки. График стал предельно плотным. Я отложил все тренировки со стихией, оставив лишь утренние спарринги с дедом — они стали ещё жёстче, требовательнее, будто он стремился впечатать основы в меня до автоматизма перед долгой разлукой со стенами дома. Остальное время поглотили бесконечные совещания, инструктажи и распоряжения.

Дед и Макото работали как единый механизм. Нужно было обеспечить бесперебойную работу поместья и всех его владений — шахт, кузниц, полей, охраны границ — в отсутствие хозяина и наследника на целый год. Это означало делегировать полномочия с ювелирной точностью. Доверенным старостам, капитанам патрулей и надсмотрщикам на руднике выдали детальные инструкции на все случаи — от набегов банд до неурожая или поломки оборудования в штольне. Были оговорены каналы экстренной связи, способы передачи вестей через сеть мелких торговцев и гонцов.

Пришлось пойти на дополнительные траты. Дед не скупился. Мы заручились поддержкой дружественных соседних кланов, чьи земли граничили с нашими. Заключили временные договоры о взаимопомощи и совместном патрулировании границ. Укрепили связи с лояльными мелкими самурайскими семьями и зажиточными крестьянами в ключевых деревнях, обеспечив их небольшими, но значимыми поставками железа или зерна в обмен на их бдительность. Все ради одного — чтобы владения работали как часы, даже без хозяев у руля. Чтобы Макото, оставшийся главным распорядителем, мог управлять, опираясь на эту сеть, а не метаться, туша пожары по всему периметру.

Я вникал во всё. Сверял списки припасов для дороги — не только еду и воду, но и лекарственные травы, бинты, яды с противоядиями (на всякий случай), верёвки, кремень и огниво. Помогал отбирать оружие со склада: две добротные катаны без украшений, по паре кунаев и сюрикенов каждому, крепкие дорожные посохи, которые могли послужить и дубинкой. Одежда — прочные хлопковые хакама и куртки тёмных, немарких цветов, тёплые плащи из грубой шерсти, крепкие сандалии и запасные соломенные варадзи. Деньги — значительная сумма в рё, аккуратно распределённая по потайным карманам и дну дорожных котомок. Ничего лишнего, ничего, что могло бы выдать статус.

И вот, тринадцать дней спустя, всё было готово.

На рассвете, когда первые лучи только начали золотить верхушки дальних гор, а в долине ещё клубился ночной туман, мы с дедом стояли у малых задних ворот. Не парадный выезд под гербом Волны и Сокола, а тихий уход.

Мы были одеты в простую, но добротную дорожную одежду тёмно-серого и коричневого цветов. Наши привычные, знаменитые клинки остались в ножнах в кабинете деда. На поясах висели неприметные, но острые как бритва катаны в потёртых чёрных ножнах. За плечами — неброские котомки с самым необходимым.

Макото стоял рядом, его единственный глаз прищурен, шрам на лице казался глубже в утренних тенях. Он молча протянул деду маленький, тщательно завёрнутый свёрток — вероятно, последние распоряжения или экстренные печати связи.

— Присмотри здесь за всем, старый друг, — тихо сказал дед, принимая свёрток и пряча его за пазуху. Его голос был низким, но твёрдым. — Держи всех в кулаке. Если что… ты знаешь, как со мной связаться.

Макото кивнул, коротко и резко. Его взгляд скользнул по мне, в нем читалась привычная преданность, смешанная с новой, непривычной ноткой ответственности за все хозяйство.

— Поместье будет ждать своих хозяев. — Хрипло выдохнул он.

Дед повернулся к воротам, которые уже приоткрыл один из верных стражников, дежуривших этой ночью. Он не оглянулся на дом, на башни, на знакомые очертания сада. Его взгляд был устремлён вперёд, на дорогу, теряющуюся в предрассветной дымке долины.

— Пора, — односложно бросил он мне. И шагнул за ворота.

P.S. Уважаемые читатели, если найдёте ошибки, напишите мне, пожалуйста, в ЛС (желательно) или хотя бы отпишитесь в комментариях.