Наруто: Бессмертный Макс. Глава 34.
Следующий месяц оказался крайне непростым. Ива явно поняла, что их элитного бойца устранили на территории клана Хигаки. И судя по всему, это заставило кого-то из верхушки Ивагакуре вспомнить о нашем проблемном клане. Потому ответ не заставил себя ждать. Атаки участились, стали изощрённые, злее. Теперь это были уже не просто бандиты или отщепенцы — на нашу территорию лезли профессионалы, отряды, действующие с холодным расчётом.
Первое серьёзное столкновение после той памятной схватки у шахты произошло там же спустя две недели. Трое чуунинов, замаскировавшихся под торговцев минералами, попытались проникнуть на территорию, когда ни меня, ни деда не было рядом. Но на этот раз дед не полагался лишь на удачу или на наше Остриё Сознания.
У входа в штольню, в тени навеса, сидел неприметный мужчина лет сорока в простом сером кимоно — менталист из клана Амару, Коу. Его лицо было спокойным, почти отрешённым, но глаза, тёмные и глубокие, как горные озера, постоянно скользили, сканируя входящих рабочих, охрану, даже пролетавших птиц.
Именно он первым почувствовал неладное, когда чуунины под маскировкой пересекли незримый порог его восприятия. Он не вскочил, не закричал. Его рука, лежавшая на коленях, лишь слегка сжалась. В ту же секунду маленькая, невзрачная, но специально обученная птичка, дремавшая у его ног, взметнулась в воздух и исчезла в направлении поместья. Сигнал был подан быстро и незаметно.
В тот день мы с дедом мчались как одержимые. Но когда влетели на площадку перед шахтой, бой уже заканчивался. Ведь теперь у шахты была не просто охрана — дед поставил туда пятёрку наших лучших ронинов, ветеранов, чьи шрамы и холодные глаза говорили о сотнях схваток. Их уровень силы был на грани специального джоунина. Они встретили диверсантов организованно, как стая волков, отрезая пути к отступлению, парируя кунаи и слабые дзюцу щитами из собственной Ки. Металл звенел, земля вздымалась под ударами, но ронины не дрогнули.
Диверсанты, поняв, что их раскрыли и зажали, бросились в отчаянную атаку, пытаясь прорваться к входам в шахту или складам. Один из них успел метнуть взрывной кунай в сторону бараков рабочих — оглушительный грохот, крики. Погиб один рабочий, выбежавший из любопытства — чистая случайность, роковая глупость.
И это был их единственный успех. Ронины сомкнулись, их катаны сверкали в слаженном смертельном танце. Через несколько минут три тела в жилетах с эмблемой Ивагакуре лежали на пыльной земле. Наши потери: один ронин с глубоким порезом плеча и тот несчастный рабочий.
Коу стоял чуть поодаль, его лицо было бледным, но спокойным. Он указал на склад инструментов и амбар с провиантом.
— Там… заложены печати. Взрывные. Очень мощные. Успели заложить, пока я их не обнаружил.
Пара специалистов из нашего клана, обученные работе с чакрой (пусть и поверхностно), осторожно обезвредили смертоносные сюрпризы. Всё обошлось. Но в воздухе витал горький привкус пирровой победы. Они снова сумели нанести удар, пусть и отражённый.
А спустя ещё неделю грянул второй заход. Очень жестокий, кровавый, рассчитанный на разделение наших сил.
Атака началась на рассвете. Сначала пришло сообщение от Коу, оставленного на руднике: крупная группа — не менее восьми человек, возглавляемая двумя джоунинами. Очевидная угроза. Дед, взяв меня с собой, не колеблясь рванул туда, оставив поместье под командованием капитана стражи — опытного самурая Дзюро — и Макото, который как раз вернулся с ночного объезда приграничных деревень.
Дорога заняла время. Когда мы подоспели, на площадке бушевал настоящий ад. Коу и пятёрка ронинов, усиленная ещё десятком бойцов, отчаянно держали оборону против превосходящих сил. Два джоунина Ивагакуры координировали атаку; их земляные техники крушили укрепления, вздымали смертоносные шипы из-под ног. Один из наших ронинов уже лежал без признаков жизни, ещё двое были ранены. Коу, бледный как смерть, с кровавой струйкой из носа — цена постоянного ментального давления, — создавал слабые иллюзии, пытаясь сбить прицел метателям кунаев. Мы врубились в бой с ходу. Дед, как торнадо из стали и гнева, взял на себя одного джоунина и двух чуунинов. Я, с „Фумэцу" в руке, ринулся на помощь раненым ронинам, сдерживавшим второго джоунина и остальных. Бой был яростным, хаотичным. Мы теснили их, наносили потери… но что-то было не так. Их сопротивление, хотя и ожесточенное, казалось… рассчитанным на задержку.
И тогда прискакал гонец. Весь в пыли и крови, с перекошенным от ужаса лицом.
— Поместье! — выдохнул он, падая с коня. — Напали! Две группы… прорвались через восточную стену! Капитан Дзюро… пал!
Ледяная волна прокатилась по мне. Ловушка. Они выманили нас сюда, чтобы ударить по сердцу клана. По дому.
Дед, одним ударом отбросив своего противника, обернулся. Его лицо, обычно непроницаемое, исказилось. Не гневом. Не яростью. Чем-то более древним и страшным. Казалось, сам воздух вокруг него сжался и задрожал.
Его ки, всегда сдержанная, контролируемая, рванула наружу спонтанной, сокрушительной волной. Пыль на земле взметнулась вихрем, камни под ногами затрещали. В его глазах, обращённых в сторону поместья, пылал холодный ад. Даже ниндзя Ивагакуры на мгновение замерли, подавленные этой внезапной, нечеловеческой мощью.
— ТАКЭШИ! — его голос грянул, как удар гонга, заглушая грохот боя. — ДОБИВАЙ ИХ! НИ ОДНОГО ЖИВОГО НЕ УПУСТИ!
Он не стал ничего объяснять. Не стал ждать. Он просто… исчез. Не техникой телепортации — его тело рвануло вперёд с такой невероятной скоростью, что пространство исказилось вокруг него. Он превратился в размытую тень, несущуюся по дороге к поместью, оставляя за собой вихрь пыли и грохот камней, разбивавших звуковой барьер. Это было не бегство. Это был полет ярости. Полная мощь „Буревестника", обрушенная на тех, кто посмел тронуть его дом.
Мне стало по-настоящему страшно. Не за себя. За них. За тех, кто ждал его в поместье.
Оставшиеся ниндзя Ивагакуры, лишившись одного джоунина (дед успел тяжело ранить своего противника стихийным разрезом перед „уходом"), дрогнули. Моя „Фумэцу" и клинки выживших ронинов довершили дело. Никто не ушёл. Но это была пустая победа. Пока мы добивали их здесь, там, в поместье, лилась кровь наших людей.
Обратный путь казался вечностью. Когда мы с остатками ронинов и измождённым Коу ворвались в ворота поместья, перед нами открылась апокалиптическая картина. Часть восточной стены была разрушена — видимо, мощным взрывом дзюцу. Несколько построек горело, чадя чёрным дымом. Трупы стражников и слуг валялись на мощёных дорожках, у дверей домов, в развороченном саду. Кровь алела на белом камне. В воздухе стояли стоны раненых, причитания уцелевших женщин. Все было пропитано гарью, пылью и смертью.
И посреди этого ада, на площади перед главным домом, стоял Макото. Живой. Его плащ был порван, лицо — в саже и крови, но, судя по всему, не его. Он командовал уцелевшими, организовывал тушение пожаров, помощь раненым. Увидев меня, прихрамывая шагнул навстречу, его единственный глаз горел мрачным огнём.
— Юный господин… — его голос был хриплым. — Простите… не уберегли… Они ударили внезапно, с двух сторон. Дзюро пал первым, прикрывая отход слуг в главный дом… Они отступили, едва почувствовали приближение господина Арики. Но успели натворить дел…
Я лишь кивнул, глотая ком ярости и бессилия. Макото… Этот человек обладал феноменальным везением, выживая там, где другие гибли.
«Счастливчик» , — мелькнула горькая мысль.
И в тот момент вернулся дед.
Он шёл по центральной дорожке медленно, тяжело. В каждой руке держал за волосы по отрубленной голове. Головы джоунинов Ивагакуры. Их лица, застывшие в предсмертном ужасе и непонимании, были обращены к небу. Одежда деда была пропитана кровью и грязью, но не его — судя по отсутствию ран. Его лицо… не выражало ничего. Абсолютно. Ни ярости, ни скорби, ни удовлетворения. Пустота. Но пустота настолько тяжёлая и леденящая, что даже Макото невольно отступил на шаг.
Дед дошёл до центра площади, где уже собрались уцелевшие, и бросил головы к их ногам. Звук, с которым они ударились о камень, прозвучал громче любого крика.
— Мщение свершилось, — его голос был тихим, но резал тишину, как катана. — Эти твари больше никогда не поднимут руку на дом Хигаки.
Он поднял глаза, окинул взглядом уцелевших — испуганных, израненных, потерянных. Его взгляд скользнул по разрушенной стене, горящим постройкам, телам погибших.
Его слова не принесли облегчения. Они лишь подчеркнули тяжесть потерь. Капитан Дзюро, двое стражников с восточной башни, погибших при взрыве, трое слуг, зарубленных в попытке спасти детей из горящего флигеля… Имена, лица, преданность — все обратилось в пепел и холодную плоть под грубыми покрывалами.
Макото кивнул, и шрам на его лице напрягся. Он не проронил ни слова, лишь сжал кулаки так, что костяшки побелели. В его взгляде, мельком скользнувшем по телам, читалось нечто большее, чем скорбь командира — личная, старая, незаживающая боль. Боль, потери.
Разбирательство началось сразу, едва дед смыл с себя кровь врагов. При свете факелов и масляных ламп, в полуразрушенном кабинете, куда ветер задувал через выбитые окна, собрались Макото, я, уцелевшие капитаны и Коу — менталист, лицо которого было серым от усталости и перенапряжения.
— Отчёт, — одно слово деда повисло в воздухе.
Макото, опираясь на костыль (его ногу пробило осколком камня), заговорил хрипло, но чётко:
— Восточная стена. Пролом — результат мощного взрыва, дзюцу Земли. Проникли две группы. Первая — отвлекающая: шесть генинов и чуунин, ударили по казармам стражи у ворот. Вторая — ударная. Два джоунина, три чуунина. Через пролом — прямиком к главному дому. Цель… — Макото сглотнул, его единственный глаз на мгновение метнулся в мою сторону, — …видимо, захват или уничтожение наследника клана. Капитан Дзюро пал первым, прикрывая отход слуг в главный дом. Он… и успел поднять тревогу.
Коу кивнул, его голос звучал, как шелест сухих листьев:
— Их мысли в бою были хаотичны. Но общая воля… стереть поместье с лица земли. Уничтожить символ. Особенно горели желанием найти юного господина Хигаки.
Дед сидел неподвижно. Его пальцы медленно сжимались и разжимались на рукояти катаны, лежащей перед ним на столе. Его ки была невероятно плотной, сжимающей пространство вокруг. Он видел не только слова. Он видел следы разрушения, слышал отголоски криков, чувствовал страх и боль, пропитавшие камни поместья. И это нападение, это дерзкое вторжение в самое сердце его владений, рвало старые шрамы.
— Как тогда… — прошептал Макото, невольно нарушив тишину. Его голос дрогнул. — Три года назад…
Он не договорил. Все в комнате знали, о чём он.
Дед резко встал. Стул с грохотом отъехал назад.
— Восстановить стену. К утру. Временные укрепления. — Его голос был ледяным. — Всех раненых — в главный дом, использовать как лазарет. Убитых… — он сделал едва заметную паузу, — …похоронить с почестями завтра на рассвете. На семейном кладбище. Рядом с… — он не назвал имён, но все поняли. Рядом с могилами павших три года назад.
Он посмотрел на Макото. Взгляд его был невыносимо тяжёл.
— Ты знаешь, что делать. Организуй.
Похороны на рассвете были краткими и мрачными. Небо затянуло низкими серыми тучами, накрапывал холодный дождь. Ряды свежих могил рядом со старыми — зримое свидетельство цены, которую клан Хигаки платил за свою землю и независимость. Жрец из местного храма монотонно читал сутры, но слова тонули в шуме дождя и сдерживаемых рыданиях.
Дед стоял чуть поодаль, его лицо было каменной маской. Но я, с моим обострённым восприятием, видел мельчайшие детали: как дрогнула его скула, когда монах произнёс имя Дзюро — его верного капитана; как на мгновение сжались веки, когда земля упала на гроб молодого стражника, чей отец служил ещё его отцу. Он видел не просто потери сегодняшнего дня. Он видел кровавое эхо Той Ночи, когда рухнул его мир. Видел, как история, казалось бы, оплаченная сполна, повторяет свой самый страшный узор.
Его ки, обычно плотно сжатая внутри, вибрировала холодной, сдерживаемой яростью — не к конкретным убийцам (они были мертвы), а к самой несправедливости, к хрупкости того, что он строил десятилетиями.
Макото стоял поодаль, опираясь на костыль. Дождь стекал по его шрамам, смешиваясь со слезами, которые он даже не пытался скрыть. Его взгляд был прикован к свежей могиле — молодого стражника, когда-то бывшего учеником его погибшего старшего сына. Плечи Макото слегка тряслись.
Вернувшись в поместье, я не почувствовал облегчения. Да, стену завалили камнями и укрепили брёвнами, пожары потушили. Но пустые коридоры, выбитые окна, закопчённые стены и приглушённый плач из лазарета — всё напоминало о недавней резне. Слуги и уцелевшие воины двигались как тени, пугливо озираясь. Доверие к неприступности стен было подорвано. Второй раз за три года враг ворвался в самое сердце этих владений.
Прошла неделя тягостного восстановления, прежде чем дед вызвал меня в кабинет. Часть окон уже заделали бумагой, но сквозняки всё ещё гуляли по комнатам. Он сидел за столом, разбирая свежие свитки с печатью Конохи. Его лицо выдавало усталость, но ки вокруг него уже не была такой сокрушительной — теперь в ней проступали островки холодного расчёта.
— Садись, внук, — сказал он, откладывая свиток. — Новости из Конохи. Хирузен Сарутоби. Наконец-то твёрдо встал на своём посту. Подавил внутренние склоки, усмирил кланы, получил официальное одобрение от даймё Страны Огня. Теперь он Третий Хокаге. По-настоящему.
Он сделал паузу, его стальные глаза встретились с моими.
— Это меняет всё. Коноха снова обрела сильного лидера. Сильного и… надеюсь мудрого. Он не станет раздувать конфликт, но и спуску не даст. Ивагакуре получила по зубам не только здесь. — Дед кивнул в сторону окна, за которым виднелись следы разрушений. — Их атаки по всей Стране Железа, убийства наследников мелких кланов, диверсии — всё это было проверкой на прочность в период безвременья. Теперь проверка окончена. Хирузен даст им понять, что дальнейшая эскалация будет стоить им слишком дорого. В ближайший год или два… должно стать спокойнее. Ива отползёт зализывать раны.
В его словах звучала не надежда, а констатация факта, выверенного стратегом.
— Значит, путешествие? — спросил я, чувствуя, как внутри что-то сжимается. Не радость, а скорее… облегчение. Возможность передышки.
Дед тяжело вздохнул.
— Откладывается. Снова. Нападение… — он обвёл рукой кабинет, подразумевая всё поместье, — …отбросило нас назад. Стены, постройки, погибшие стражи и слуги… Макото уже набирает новых людей. Охранников — через проверенных ронинов и рекомендации соседних кланов. Слуг — из верных деревень. Но вбить в них дух Хигаки, сделать из них часть клана, а не просто наёмные руки… На это уйдёт минимум полгода. До тех пор патрули остаются в усиленном режиме. Бдительность — на максимуме. Спокойствие — штука зыбкая.
Прошёл месяц, и его слова начали подтверждаться. Активность Ивагакуре на землях клана Хигаки и в прилегающих районах резко пошла на спад. До нас доходили отрывочные сведения через гонцов и собственных лазутчиков: Ива понесла чувствительные потери. Особенно среди опытных джоунинов. Но самые тяжёлые — те, что они оставили здесь. У шахты. И особенно — в поместье, когда „Буревестник" вернулся с охоты.
Весть о том, что два элитных джоунина и их отряды были буквально вырезаны на территории клана Хигаки одним „Буревестником", разнеслась быстро. Это был не просто урон силам. Это был удар по репутации, по тому страху, который Ива старалась сеять. Теперь страх был взаимным.
Остальные кланы Страны Железа, также пострадавшие, но не испытавшие столь масштабного прямого удара по своим цитаделям, смотрели на Хигаки с новым, смешанным чувством — уважения и… опасения.
Цена нашей безопасности была написана на ещё не заживших стенах и свежих могилах.
Поместье потихоньку залечивало раны. Новые лица среди слуг и стражников, сначала чужие и настороженные, постепенно втягивались в ритм поместья. Доносился смех детей с кухни, стук топоров на восстановлении сарая, звон стали на тренировочном плацу. Но тень той кровавой ночи и воспоминания о похоронах витали в воздухе. Особенно по ночам. Иногда я видел Макото, сидящего в одиночестве у пруда, его плечи содрогались от молчаливых рыданий. Его кошмары вернулись к нему.
Дед же, казалось, всю свою ярость и горечь вложил в восстановление и укрепление. Он лично проверял новых стражников, проводил внезапные тревоги, изучал новые метки на карте, выискивая новые уязвимые точки. Но в его взгляде, когда он смотрел на меня во время утренних спаррингов, появилось что-то новое. Нетерпение. И… решимость.
И вот, однажды, после особенно жёсткого спарринга у пруда, где я едва успевал парировать его сокрушительные атаки, опираясь лишь на холодную ясность Острия Сознания, дед неожиданно опустил клинок. Утренний туман клубился вокруг, цепляясь за одежду.
— Довольно, — сказал он, его дыхание было ровным, в отличие от моего. — Ты крепко держишь Пустоту. Видишь бой. Видишь намерение. Тело… — он оценивающе оглядел меня, — …крепчает. Но теперь ты упираешься в потолок. Потолок свой мощи.
Он сделал шаг вперёд, его глаза сверкнули в тумане.
— Ива получила урок. Поместье встаёт на ноги. Появилось… окно. Малое, но оно есть. Путешествие откладывается, значит, время нужно использовать иначе. — Он поднял руку, и между его пальцами внезапно завихрился воздух. Небольшой, почти невидимый вихрь, закрутивший капли тумана. — Твоя стихия — Воздух. Кровь Хигаки. Пора, Такэши. Пора учиться говорить на языке ветра. И пора углубить Пустоту. Есть приемы… давно ждущие своего часа. Выпад и Разрез. Они требуют иного уровня контроля.
Он сжал пальцы, и вихрь бесшумно исчез.
— Завтра. На рассвете. Не здесь. Пойдём выше. Туда, где ветер свободен и силён. Готовься, внук. — Его губы тронуло подобие усмешки, лишённой веселья, но полной вызова. — Начинается новый этап. И он будет тяжелее всего, что было до этого.
Он развернулся и растворился в тумане, оставив меня стоять на мокрой траве с бешено колотящимся сердцем. Не от страха. От предвкушения. Воздух вокруг внезапно ощущался по-другому — не просто пустотой, а полем бесконечных возможностей, ключ к которым дед наконец решил вручить. После месяцев крови, похорон и восстановления — глоток чистого, острого ветра перемен. Завтра.
P.S. Уважаемые читатели, если найдёте ошибки, напишите мне, пожалуйста, в ЛС (желательно) или хотя бы отпишитесь в комментариях.