Глава 29.
Сложно-ли по кусочку перебирать собственную систему энергоканалов? Ну представь, что к тебе пришли ребята из ЦЕРНа и сказали, мол, у нас есть для тебя работёнка. А ты такой стоишь в протёртой майке и «трениках» с растянутыми коленками и такой: «Чё?», а они в ответ: «Нет времени объяснять! Изоленте есть? Нет?! На, держи! А теперь, к коллайдеру!» и так, пинком под зад, задают тебе направление прямо к этому чуду техножречества на минималках. Ладно, с адронным коллайдером я, конечно, загнул, но восстанавливать энергосистему, не имея под рукой ни квалифицированный целителей, ни настоек, ни мастера акупунктуры на худой конец…. Нет, не то, чтобы архисложно или невозможно, а выматывающе.
Я кропотливо управлял каплями Ци внутри своего тела, латая повреждения каналов и меридиан.
Ладно, если с коллайдером аналогия не совсем удачная, то, думаю эта подойдёт лучше. Парик. Хороший добротный парик, но, к несчастью, поврежденный, изорванный и потрёпанный соседской собакой. Вот, да, это хорошее сравнение. Нужно привести его в изначальное состояние как можно быстрее, от этого буквально зависит твоё будущее. Нормальный мастер, специализирующийся на… кхм, «ремонте париков» использовал бы специализированные инструменты, составы и прочие профессиональные «штучки» для скорейшего и качественного ремонта. Я же не был профессионалом. У меня на руках был «парик», знания, как этот самый кусок волос должен выглядеть в идеальном состоянии, тюбик «клея», расчёска и… отсутствие выбора. И пусть тот, кто скажет, мол, «выбор есть всегда» подавится собственными словами!
Нужно было отделить каждую «волосинку» от других, внимательно осмотреть, слегка натянуть и почувствовать, где сопротивление слабее, после чего найти это место, капнуть клеем, тщательно распределить, но при этом так, чтобы «волосок» не лопнул и не согнулся в ненужном месте и не утолщился, да и, вообще, был идеальным идеалом, вот. А потом дальше, и так, пока не приведу весь парик в «идеальное» состояние. Вот такая вот культиваторская культиваторщина, да.
Опять же, будь у меня специальные средства для восстановления, то мороки было бы куда-а-а меньше, но у меня не было. И, естественно, о «чудесном» восстановлении за одну ночь не могло даже речи идти — слишком уж сложная и нежная система циркуляции Ци. А я, опять же, один и даже без своего элексира, который бы мне тут ой как помог, но чего нет, того нет.
Ближе к середине ночи, когда я закончил восстанавливать каналы в руках (наименее пострадавшие, к слову) и уже думал завязывать на сегодня, в мою дверь раздался приглушенный и какой-то неуверенный стук. «Вынырнув» в реальны мир, я услышал голос сестры:
— Можно я сегодня посплю с тобой? — голос Фелиции слегка подрагивал и мне не нужно было чувствовать её эмоции, чтобы услышать в нём нотки зарождающейся паники.
С той стороны всё подозрительно затихло, отчего я даже встал и сам открыл дверь, думая, что мне просто послышалось. Но, нет, за ней меня ждала довольно… забавная картина. Фелиция в безразмерной футболке (очень подозрительно похожей на мою старую, о существовании которой я даже успел забыть). Ткань чёрной футболки с незамысловатым принтом, состоящим из медведя, валяющегося в снегу, спадала с одного плечика девушки, оголяя его, а сама сестрёнка стояла, немного опустив голову и прижимая к груди свою подушку, стискивая её, вцепившись, будто от неё натурально зависела жизнь. Стоило мне открыть дверь, сестрёнка замерла, будто милый маленький кролик перед большим и страшным удавом.
— Фелиция? — было откровенно не привычно видеть её такой. Обычно она была куда живее, даже в последние месяцы нашего разлада. По крайней мере она не замирала так передо мной это точно.
— Я… — сбито пискнула девушка, сильнее утопив подбородок в подушку, а глазах большими буквами читалось одно единственное слово «паника». Нет, не так: «Паника». — Я… Т-только сегодня, хорошо? — а потом подняла на меня свой взгляд. И, чёрт возьми, женщины… Воистину самая большая слабость мужчин и я не исключение. Взгляд Фелиции был наполнен просьбы. Такой жалобный, словно маленький мокрый щеночек заглядывает прямо в сердце. Глазки смотрят снизу вверх, заставляя всё внутри меня содрогаться, разрываясь между желанием ответить положительно и просто сграбастать её в крепкие объятия, утешить и не отпускать.
— Конечно, сестрёнка…
На секунду на лице девушки промелькнуло настоящее и неподдельное удивление, словно она и не думала, что я вообще соглашусь, но оно быстро сменилось каким-то облегчением, которое… снова сменилось, но уже вновь паникой — девушка словно налетела на стену, а её глазки забегали из стороны в сторону, ища что-то одно ей известное.
— Фелиция? — мой голос заставил её слегка дрогнуть.
— Д-да… Прости, — сестрёнка попыталась скрыть долгий и глубокий выдох и, словно бросаясь в омут, шагнула в мою комнату, после чего стремительно шмыгнула под одеяло, натянув его по самые глаза и неотрывно следя этими самыми глазами за мной, отчего я даже непроизвольно приподнял одну бровь в немом вопросе.
Всё это поведение наталкивало на не самые хорошие мысли. В том плане, что это было странно. Слишком уж большая разница между тем, как, по идее, должен вести себя человек переживший события сего дня (вернее уже вчерашнего) и поведением Фелиции. Я не силён в психологии, может оно так и должно быть на самом деле, но… Что «но» не хотелось озвучивать даже в собственных мыслях. Я хоть и приверженец высказывания: «То, что не убивает, делает сильнее» и «Испытания закаляют», но я считал правильным это правила в первую очередь для самого себя, а не для близких мне людей. Может это и лицемерно, но я не хотел, чтобы дорогие мне люди страдали, проходя «испытания судьбы». Не хотел видеть боль на их лицах. Не хотел… Но видел. Жизнь вообще редко когда идёт так, как нам хочется и как бы не хотел оградить близких, но, очевидно, у меня этого не получалось.
Меж тем я вернулся на кровать, забравшись под своё, между прочим, одеяло, которое было нагло (хоть и мило) оккупировано блондинкой, прячущей сейчас свои голубые глазки за «несокрушимой броней» подушки, делая вид, что пытается устроиться поудобнее. Почему я решил, что лишь делает? Потому что её выдавали слегка покрасневшие кончики ушей, проглядывающие сквозь водопад волос.
Лежим, молчим. Фелиция у стеночки, вжавшись в ту спиной, а я на самом краешке, можно сказать балансирую на грани падения, а между нами, неведомо как возведённая стена. Невидимая. Никто из нас целенаправленно не воздвигал её. Просто я был занят собственными мыслями и беспокойством о поведении Фелиции, а сама девушка… Уж не знаю, что у неё там в головушке её светлой творилось, но она продолжала себя вести странно. Всё это вместе и создавало ту невидимую стену. Я бы даже сказал, зону отчуждения.
Молчание продолжалось. Мысли в голове уже в который раз шли по одному и тому же кругу, а сестра, казалось, лежала вообще без движения, словно прекратив дышать.
Я невольно начал вспоминать прошлое и сами собой начали всплывать подобные моменты, когда мы спали в одной кровати и то, как мне нравилось подшучивать над Фелицией утром, а потом наблюдать за тем, как она мило реагирует. Вспоминал и эти воспоминания казались столь далёкими, словно и вовсе были в прошлой жизни, а не всего два с чем-то месяца назад. Как же всё-таки может изменится жизнь за жалкие два месяца… Стоило ли оно того? Зачем? Сберечь? Оттолкнуть? Для чего? Ответов было множество, но все они звучали не убедительно. Совсем.
«Сестра и брат — это противоестественно!»
«Я хочу её оградить от этого, оградить от себя!»
«Я хочу, чтобы она была счастлива!»
«Она не сможет меня делить с другими и это будет приносить ей боль!»
«Я не хочу боли для неё!»
«Я сделаю ей больно, что бы она не испытывала боли в будущем!»
«Вы не понимаете, эта боль будет ей во благо!»
«Я знаю, что для неё будет лучше!»
Этими ответами я всегда себя успокаивал. Заставлял думать, что я всё делаю правильно, но… Почему? Почему я так уверенно отвечал и почему эти слова звучат сейчас столь… бредово?
«Сестра и брат — это противоестественно!» — это я часто слышал в своей первой жизни и, да, я был бы согласен, вот только… такие же слова едва ли не в подкорку вбили мне в монастыре, но за его пределами я ни разу не слышал их. В кланах и сектах активно практиковались близкородственные браки, а дети таких людей наследовали от своих родителей лишь лучшее, всё же Ци способна на многое. Очень и очень многое. Так почему я продолжал считал это проблемой? И почему сейчас начал видеть эти несостыковки?
«Я хочу её оградить от этого, оградить от себя!» — а как? Фелиция, как я понял, уже давно в меня влюблена и, как бы мне этого не хотелось признавать, но я сам в этом виноват. И виноват по двум причинам: первая — потому что «шутил» и шутки мои перешли границы, а вторая — оказался глух и слеп, поздно заметив очевидное, хоть постоянно и кичился в собственной голове, что женщины для меня как открытая книга. Оказалось, что не совсем.
«Я хочу, чтобы она была счастлива!» — вот тут согласен. Я хочу, чтобы Фелиция была счастлива.
«Она не сможет делить меня с другими и это будет приносить ей боль!» — м-м-м, двойные стандарты, родненькие, куда же без них. Забавно, учитывая, что я при этом так не думаю о Петре, хотя она мне и очень дорога, да и те чувства, что я испытываю к ней, хоть и далеки от общепринятых понятий о любви, но в моём понимании уже нечто соразмерное. Так почему в случае Петры я плевал на то, что она может испытывать боль от, пусть даже гипотетического наличия другой женщины, а в случае Фелиции говорю столь резко? Двойные стандарты, чтоб их…
«Я не хочу боли для неё!» — ну, «генианально*», чё. Порыв, конечно, хороший и даже благородный, вот только совершенно не вяжется с моими собственными поступками.
«Я сделаю ей больно, чтобы она не испытывала боли в будущем!» — как говорится, «ой, деби-и-и-л». Нет серьёзно, чем больше я задумывался над собственными действиями, тем сильнее охреневал от самого себя и того, что до сего момента абсолютно не замечал какого-либо подвоха в них. Сейчас же, чувствовал себя так, будто я проснулся утром после грандиозной пьянки и сидел в обнимку с рассольчиком на кухне, а так же в компании перманентного фейспалма, вспоминая события прошлой ночи. В таком состоянии как раз и задаёшься вопросами, начиная от: «зачем я спиздил жирафа», «нахера пнул ежа» и так далее. Ну и, когда головушка немного начинает проясняться, раздаётся недоумённый крик к небесам: «где я, блять, вообще нашёл ежа в три часа ночи?!», потом: «а куда жираф делся? Это ж, блять, жираф, твою мать!», а дальше, словно даря небесное откровение, собственная память подкидывает ответ: «а, так вот откуда еж — я выменял жирафа на него и бутылку водки у бомжа», ну и, наконец мир снова становится ясным и понятным, складывая общую картину «отличной» пьянки, давая заключительный ответ: «так вот что за тело валяется в прихожей — это Пётр Инокентичь, бомж и мой новый лучший друг, который знает куда деть жирафа и где достать ежа в три часа ночи». Да, как-то так я чувствовал себя сейчас, разгребая собственные мысли. Только я, кажется, находился на стадии, где вопросов было ещё много, а ответов — нихрена.
Да, вопросы «как», «зачем» и «почему» не давали ответов. Я лишь понимал, что ни черта не понимаю. Но самое главное я не понимал, почему задавал эти вопросы сейчас. Что изменилось? Что стало тем, что заставило меня взглянуть на собственные поступки? Что так изменило меня? Причем именно сейчас.
Ответов, к сожалению, мироздание мне не спешило предоставлять. Лишь неловкая тишина продолжала наполнять освещаемую огнями ночного города комнату.
Фелиция… Сестра многое сегодня пережила и у меня не было ни малейшего понятия, что творится у неё в голове. Я бы понял истерику, я бы понял депрессию, понял бы даже если бы она послала меня куда подальше и заперлась в своей комнате, но я не понимал её поведения сейчас. Даже мне было не по себе сегодня, если признаться честно. Нет, я в своей жизни видел трупы разорванных и раздавленных людей, да и чего похуже успел повидать, но это я, и всё равно мне было не по себе — одно дело, когда это битва, где на кон ставится собственная жизнь против жизни противника, другое дело, когда это совершенно невинные люди, потерявшие свои жизни в следствии буйства двух монстров. Фелиция… Она ведь всё это видела. Я помню, как дрожало её тело, когда мы выбирались и она точно видела всё это, не могла не видеть. Все эти смерти… И я откровенно не понимал, её поведения. Где всё это? Это какая-то защитная реакция разума? Именно поэтому она пришла ко мне? Потому что ей нужна поддержка и единственный кто ей может оказать её это я?
Тем временем сестра всё так же продолжала лежать не шелохнувшись, скрытая одеялом до линии глаз. Повернув голову, я посмотрел в них и то, что я увидел мне совершенно не понравилось. Её глаза… Она смотрела в никуда, словно вернулась туда, в торговый центр. Чёрт…
— Иди ко мне, Фелиция, — постаравшись вложить в эти слова всё то тепло, что я когда-либо испытывал по отношению к ней, я аккуратно повернулся и мягко притянул вздрогнувшую и не ожидавшую такого девушку, отчего она даже мило и как-то вопросительно, что ли, пискнула.
— Хья?!
— Всё хорошо, я с тобой, всё позади, — прижав замершую в позе «руки по швам» сестрёнку к себе, я начал успокаивающе гладить её по волосам. Ци мне сейчас не хотелось использовать. Мне показалось, что этим я обесценю то тепло и чувства, что я хотел донести до неё своими объятиями.
— Ч-что?
— Всё хорошо, Фелиция, всё закончилось, всё позади, — продолжал я «согревать» её своим теплом не тела, но души, чувствуя, как с каждой секундой «закаменевшее» тело сестры становится мягче, словно птенец проклевывается сквозь жесткую скорлупу яйца.
Дыхание девушки, начало учащаться, но с привычным мне «учащением» это не имело ничего общего. Я почувствовал, как под одеялом заскользили её ладони, а пальчики вцепились в спину мертвой хваткой и, наконец, раздался первый тихий всхлип. Затем второй, третий, а потом «скорлупа» наконец-то треснула, оголяя маленькую девочку, отчаянно нуждающуюся в твёрдом плече, суровому миру.
Я прижал её сильнее, слушая тихие всхлипы и чувствуя, как мелкой дрожью содрогается её тело и вдыхал аромат её шампуня. Столь чистый и свежий аромат… Он заставил меня понять, чего мне не хватало всё это время. Как мне не хватало Фелиции. Какой же я всё-таки идиот…
____________
* — не ошибка.