Re:Том Харди. Глава 3
Всё ещё работу работаю, но ещё одну главу до конца недели выдать смогу, а может даже две.
Глава 3.
— Отойти к стене! Держать руки так, чтобы я видела! А ну шевели задницей, дерьмоед!
И как, спрашивается, моя жизнь докатилось до этого, хотя… говорят, под дулом пистолета вспоминается вся прожитая жизнь, заставляя задаться вопросом, «это всё, чего я добился, действительно, всё?», что же, в чём-то они правы, на секунду в моей голове действительно пронеслась вся жизнь.
— Стейс, ты как, нормально? — направившая на нас пушку женщина, вида «маргинал цивильный, одна штука», держала меня на прицеле, при этом украдкой поглядывая в сторону валяющейся у своих ног напарницы, которая, по всей видимости, всё ещё не отошла от моей «вертушки» в челюсть.
— Стейс, мать твою, ответь! — после чего не дожидаясь, перевела полный гнева взгляд на меня. — С-с-сучёныш, — шипя не хуже какой-нибудь гадюки, женщина немного дёрнула пистолетом, при этом стараясь не спускать дула с моей фигуры, — Я тебе зубы повыбиваю, тварёныш, и не посмотрю, что ты парень!
— Т-томми! — в это время «виновница» всей этой ситуации вцепилась в меня своими подрагивающими руками, при этом упорно стараясь задвинуть меня назад, ага, сама трясясь от страха.
Эх, наверное, стоит вернуться немного назад, дабы стало ясно, что вообще тут происходит и как, казалось, обычный поход в парк вылился в… это.
Три с половиной часа назад, Томас Харди, гордый обладатель трёх раскрывшихся «даньтяней».
Что может быть лучше, чем пожинать плоды собственного успеха? Естественно, праздновать этот самый успех! Не сказать, что четырнадцатилетнему пацану, живущему в столь странном мире было «с руки» праздновать, как это привыкли делать в мирах моих прошлых «попутчиков» — ни тебе пивасика, как это мог себе позволить Сенька, который на вопрос «пьянствовать в четырнадцать?!» мог лишь скептически поднять бровь, не понимая всей сути подобного вопроса, про монаха я вообще молчу — там у них своя дурная атмосфера, при которой не было такого понятия как «пагубное влияние алкоголя на подростковый организм» и оно и понятно, в мире где, ты можешь умереть за любой косой взгляд, «право» что-либо делать или как-либо себя вести зависело, в первую очередь, от силы и положения, а не от возраста и моральных направляющих.
Мне же было именно «не с руки» — всё же мир довольно странен и, помимо того, что все всё прекрасно понимали, но упорно «блюли» за, так сказать, моральным обликом, предпочитая скрывать, пусть даже условно (здравствуйте прикрытые бумажным пакетиком бутылки), так ещё и в глазах общества «мужской алкоголизм» (при чём под это понятие попадало едва ли не всё, что крепче вина), нет, не порицалось, но смотрели на тебя косо, начиная перешёптываться. Сексизм и двойные стандарты-с, сэр. В общем я уже привык, но всё равно было как-то неприятненько.
Так вот, выпить, конечно, было бы неплохо, но Томми — хороший мальчик — отличник, спортсмен, комсом… Ан-нет, это уже из другой оперы. Да и со спортсменом я немного загнул, а вот отличник — да, хотя такое себе достижение для кого-то навроде меня. Тут наоборот, я бы себя чувствовал полным идиотом, если бы после, кхм, долгой «жизни» не смог бы осилить учёбу в средней школе. В общем, в глазах общественности я был эдаким пай мальчиком: умненький, хорошенький, старательный и, вообще, лапочка (не мои слова, а директрисы, которая в очередной раз распевалась соловьём в мою честь перед мамой, посетившей школу, так сказать, «убедиться, что её дети учатся в учебном заведении, которое она спонсирует, а не балду пинают»), так что алкоголь для меня сейчас табу, но вот просто выбраться в город, прогуляться, поесть мороженного, которое я, как оказалось, действительно люблю, да «пошататься», предаваясь праздному безделию, после того как долгие годы упорно вкалывал, практически не позволяя себе отлынивать, я мог.
Что я праздновал? Так всё просто — прорыв. И не просто «прорыв», а Прорыв! Именно так, с большой буквы. Десять лет упорного труда, стёртой в кровь задницы от многочасовых медитаций, развития своего тела по специальным методикам практиков, должные помочь в духовном развитии и, помимо этого, безупречная (практически) учёба, а ещё нужно было выделять время на друзей (с которыми поначалу было очень сложно) и семью. Ладно, может с задницей я и утрирую, но вот всё остальное — правда.
— Солнышко, только прошу, будь аккуратен, — пусть я и не видел лица мамы, вынужденный разговаривать с ней по телефону, всё же она у меня трудоголик до мозга костей, но даже голоса хватало, чтобы понять, что она действительно переживает, пусть порой даже мне казалось чересчур, но я признавал, что мама в своём праве — как никак похищение ребёнка не так просто забыть.
— Да, мамуль, не беспокойся, — на лице сама собой расцвела лёгкая улыбка. Кто бы что ни говорил, а ощущать материнскую любовь мне нравилось. У Сени тоже была мама и я слышал в её голосе, обращённом к нему, похожие эмоции. Ощущал её любовь, смущение, которое её слова вызывали в моём «попутчике». Ощущал его тщательно скрываемую ответную любовь, потому что «засмеют», ведь всем известно, что в настоящем мужике эмоций должно быть чуть больше, чем в чайнике, иначе «ты баба чёль?» Я всё это ощущал, но понимал, что это его, Сени, мама. Не моя. И это доставляло едва ли не осязаемую боль. Смотря на их отношения, я начинал скучать по своей маме… Мне её не хватало. Я думал, что больше не увижу её никогда, что наше время ушло, а я не сказал ей слишком многого. Когда же я «вернулся», то понял, что каждый день может стать последним и, плевать, если я не буду «настоящим мужиком» в глазах каких-нибудь дегенератов, пока мама будет грустить, колясь об мою подростковую «дикобразность», вызванную смущением, ведь не так страшно, что все мы смертны, страшнее то, что, порой, внезапно. Слишком внезапно…
— Если что — сразу звони Джессике, — слушать как глава огромной корпорации переживает за своего сына настолько, что напоминает «в случае» чего звонить своей начальнице охраны (а в понимании мамы «стоящим внимания» поводом мог стать едва ли не вывихнутый палец, куда уж там чего похлеще), было умилительно, но я честно старался давить тихие смешки, дабы их не услышали на «том конце провода».
— Хорошо ма, ты же знаешь, Джесс у меня на быстром наборе.
На том конце раздался тихий, слегка грустный вздох.
— Прости, Томми, порой я забываю, что ты у меня уже взрослый и умный мальчик… Просто, — мама на секунду замялась. — Просто я переживаю…
— Я знаю, мам, я знаю.
— Может всё же Фили с собой возьмешь?
— Ты же знаешь, что у неё сегодня репетитор, — Фелиция, моя сестрёнка… С ней всё было не так однозначно, как мне хотелось бы. Нет, ничего такого, она — моя сестрёнка и я её люблю, но, как бы это сказать, её поведение… Впрочем, это отдельный разговор, но скажу так, лишь слепой мог бы не заметить все эти её взгляды, украдкой бросаемые на меня, а так же их, кхм, значения. Осложнялось ещё и тем, что сколько себя помню, сестрёнка любила «тайно» пробираться ко мне и нагло оккупировать мою кровать, вместе с любимым одеялком. Да, одеялко — тут самое главное, ведь оно моё. Никто не смеет посягать на моё одеялко! Никто! Вот только Филе об этом, кажется, забыли сказать…
— Да уж… — не смотря на слова, в голосе мамы не было слышно злобы или разочарования, как можно было подумать, лишь искреннее переживание, ведь женщина — глава семьи и «нормальному мальчику не нужна глупенькая жена, которая даже содержать его не сможет». Эх, ещё одни странные заморочки этого мира, хотя я и понимаю, так сказать, откуда тут «ноги растут» — все же, как я говорил, гаремы тут обычное дело и некоторые, кхм, мужчины, едва ли не натуральный кастинг устраивают с целью найти «подходящую» жену, которая будет «приносить пользу всей семье». — Хотела бы я чтобы сестра была хоть чуточку похожа на тебя… Всё же девочка, должна понимать, что без должного образования в жизни будет тяжело.
— Мам, не будь столь строга к сестрёнке, — вступился я в очередную бессмысленную защиту сестрёнки, вызванную цеплянием моего внутреннего «я» за привычные ему устои. — Я знаю, она умная, просто у неё сейчас такой период — подростковый бунт и всё такое. Ну ты знаешь, когда мы, подростки, думаем, что самые умные, а взрослые нас не понимают и просто упираемся рогом из принципа. Это пройдёт, ма, не стоит волноваться.
— Порой мне кажется, что это не я тут взрослая, а ты… — «на том конце» грустновато усмехнулись, всё же все уже успели привыкнуть, что я довольно сильно выделялся на фоне сверстников, в первую очередь «взрослым взглядом» и «рассудительностью» (опять же, не мои слова, а всё той же директрисы). Просто я уже говорил, что ни разу не «нидзюк 80 уровня» и играть роль подростка, постоянно надевая маску типичного «сопливого школьника» мне совершенно не хотелось, да и, как мне кажется, не получилось бы, так что я решил не изобретать велосипед и просто жить, с самого детства зарекомендовав себя как непогодам развитого ребёнка. Хотя в детстве это было довольно легко, а вот сейчас уже приходилось немного напрягаться в той же учёбе, дабы, так сказать, держать планку. — Ладно, солнышко, пойду я, а то совещание скоро начнётся, и эти пиявки опять будут пить из меня кровь, — по тому, с какой интонацией было это произнесено, становилось понятно, насколько её задолбали в последнее время оные «пиявки», которые на самом деле были советом директоров, и где она их всех хотела бы видеть.
— Хорошо, мамуль, удачи там.
На этом наш разговор подошёл к концу, а я, преисполненный долгожданным выходным, в который наконец-то мог спокойно прогуляться по городу, отдохнуть и не забивать себе голову мыслями об учёбе, развитии, будущем, сестрёнке, которая ко мне явно не ровно дышит, советом директоров, который явно начал мутить воду с неизвестными целями и, в общем, вот этим «всем», отправился исполнять задуманное. А именно, гулять по городу, есть мороженное и ни о чём не думать. Сегодня хороший мальчик Томми будет отдыхать и не думать о всякой важной, но всячине. Она, всячина, будет проблемой завтрашнего Томми, а проблема сегодняшнего Томми будет заключаться лишь в том, мороженное с каким вкусом выбрать и куда пойти: в парк или погулять по улицам города…
* * *
Ответы на оба этих вопроса были найдены быстро: парк и шоколадное. А пока я иду в Центральный парк, наслаждаясь рожком мороженного, упомяну, пожалуй, немного про свой прорыв.
Так, собственно, что он, прорыв, мне дал? Помнится я как-то говорил, что, взятый за образец монах, был, несмотря на всю свою лень и моё к нему отношение, довольно талантливым парнем. Так вот, забудьте, по сравнению со мной он был не просто «довольно талантливым», а настоящим «гением поколений, рождающимся раз в десять тысяч лет» и, как бы это прискорбно не звучало, но мне приходилось признавать это, особенно после того, как на своей шкуре прочувствовал, насколько тяжело не просто прогрессировать, а, банально, сделать первые шаги в этом направлении!
Казалось бы, я «видел», как культивировал монах (когда прижимало и настоятели палкой лупить начинали) и должен был, если и не с лёгкостью, то уж без особо труда — уж точно, повторить, ведь прекрасно помнил и «чувствовал», где сосредотачивается внимание моего «попутчика» и как он управляет энергией… нет, сказать так будет не совсем верно, скорее это можно назвать мысленным посылом, так сказать, прокапыванием небольшой траншейки, по которой должна течь энергия. «Казалось бы», но на деле всё оказалось куда сложнее. Намного, намного сложнее.
Я знал, «что» нужно делать, я знал «как» это нужно делать, я понимал, хех, «куда» это нужно делать, направлять, но я не чувствовал знакомую внутреннюю энергию (не путать с Ци — это две разных энергии, одна, Ци, принадлежит миру, другая, то же Ци, но принадлежит уже самому человеку), не чувствовал «рук», которые эту траншею должны прокапать и не видел, куда вообще «копаю». Словно в полной темноте с помощью пульта дистанционного управления я орудовал игрушечным краном, положение в, так сказать пространстве, которого, мне было изначально неизвестно. И, честно говоря, если бы в семь лет, после долгих «тыканий» вслепую и великого «авось», я бы не смог чисто случайно преобразовать первый даньтянь, то кто знает, смог бы вообще когда-нибудь это сделать, растеряв всякую мотивацию и надежду. Но удача оказалась на моей стороне и мне удалось! Дальше всё уже шло куда как легче, пусть и затратнее по времени. За первым даньтянем шёл второй и, наконец, два дня назад поддался третий.
Второй, третий даньтянь? Мальчик, ты вообще, о чём, с тобой всё в порядке? Без паники, не надо тут санитаров вызывать, сейчас коротко поясню: под словом даньтянь многие знакомые с какими-нибудь фэнтэзи, люди, подразумевают эдакое магическое ядро, которое аккумулирует ману, чтоб «маг» мог творить своё колдунство, тратя на заклинания энергию, то есть, в данном примере, ману. Духовный практик же, в свою очередь, не обладает как таковым ядром, резервом или резервуаром, до определённого момента он вынужден пользоваться внешней Ци (опять же, не стоит путать Ци с внутренней энергией — использовать первую — прерогатива практиков, а вот второй могут пользоваться даже обычные люди, если правильно натренируются), так сказать, выступая одновременно и «насосом», и «преобразователем». Вот тут и вступает в дело так называемые даньтяни — три энергетических центра в теле человека (не совсем «теле», правда, но это уже частности), которые начинающий практик обязан преобразовать, культивировать, после чего объединить их в единую систему, образуя, можно сказать, сеть — духовное тело.
Как может показаться на первый взгляд, всё очень сложно и запутанно, но на самом деле это не так, просто обычно принято называть даньтянем всю систему сразу, а когда хотят сказать о какой-то её отдельной части, говорят нижний, средний или верхний даньтянь, имея ввиду уже конкретные энергетические узлы. Такая вот система, чтоб её, но, как говорится, со своим уставом в чужой монастырь… Так что имеем, что имеем.
Преобразовать два других узла было сложно не столько из-за того, что нужно было снова «шарить» по округе, в поисках очередной неведомой херни, которая «где-то там», с этим как раз было проще — каждый новый узел повышал контроль над внутренней энергией, от которой зависело, буквально, всё, начиная от преобразования узлов в начале, заканчивая управлением Ци далее, проблемой была как раз сама энергия, которой с каждым разом требовалось всё больше и больше. Принцип тут был такой: берёшь энергию (которую совершенно не чувствуешь по первости), учишься, собственно, её чувствовать, потом очень медленно прокладываешь ей путь от одного узла к другому, когда «маршрут проложен», начинаешь долго и упорно нагнетать энергию в нужный узел, задерживая её там, накапливая и формируя узел, ядро, тратя с каждым новым всё больше и больше энергии. Повторять так три раза. И всё это лишь подготовка к переходу в Бронзову сферу(1), самое начало, при котором практик уже имеет право называть себя, собственно, практиком, получая возможность черпать Ци мира. До этого он — лишь личинка культиватора и то с большим натягом.
А тем временем я уже успел дойти до самого парка и даже чуточку прогуляться, углубляясь, кхм, в глубь. Центральный парк был действительно красивым местом, особенно сейчас, осенью, когда он окрашивался яркими жёлтыми красками, а редкие порывы прохладного ветерка, заставляли слегка поёжится, радуясь, что шарф несёт не только декоративную функцию, но ещё и защищает шею от такого вот ветерочка.
Сам же парк… окажись на моём месте Сеня, то он лишь хмыкнул местным «красотам», вспоминая свои ежегодные походы с дедом в леса, где всё казалось родным, настоящим, даже сам воздух был другим, чистым, приятным… таким не похожим на городской. А уж яичница с колбасой на завтрак, после офигительного сна в лесу, казалась лучшей едой на свете, а если ещё запивать её чагой… м-м-м завтрак Богов! Про монаха и говорить нечего — природа в его мире была столь же прекрасной, сколь и опасной. Но они не были на моём месте, я же считал Центральный парк — красивым местом. Островком спокойствия и красоты, раскинувшимся посреди высотных зданий из бетона и стекла. Оазис посреди мегаполиса.
Моё внимание привлекло небольшое столпотворение народа и шум голосов, выбивающихся из общего фона, о чём-то нетерпеливо болтающих и перешёптывающихся. Недолго думая, я решил глянуть, чего там такого интересного. Какого же было моё удивление, когда, подойдя ближе, я увидел миловидную девушку, на целую голову выше меня, вокруг которой и собрался весь народ.
— Подходите, подходите! Только сегодня и только сейчас… — как самый настоящий цирковой зазывала привлекала внимание толпы девчонка, активно жестикулируя и взмахивая руками. — … Великая Худини выступит со своим лучшим представлением для своей любимой публики, вас, в этом прекрасном месте! Спешите, спешите! Места ограниченны!
Во-первых я оценил шутку — «Худини», эдакая отсылка на великую Гудини (которая, к слову, в этом мире тоже была женщиной, пора бы уже привыкнуть), смешанная со словом «худи», толстовкой, в которую и была одета девочка, а во вторых, оказавшуюся на деле далеко не такой высокой, как мне изначально показалось — во всём был «виноват» деревянный ящик, добавляющий ей сантиметров двадцать-тридцать, на котором и стояла молодая девушка.
Позазывав народ ещё с минутку и понимая, что все, кто хотел и так уже собрался вокруг неё, девочка начала своё «великое» представление. Спрыгнув со своего постамента, она ногой толкнула многострадальный ящик, тем самым располагая его перед собой словно какую-то чашу для пожертвований, а затем сняла рюкзак и одним слитным движением извлекла из него потрёпанный, слегка помятый чёрный цилиндр, которые обычно любят использовать фокусники, после чего представление началось.
— Сегодня я, Великая Худини, поражу вас своим лучшим фокусом! — на этих словах девочка со всей экспрессией, из-за чего из-под капюшона у неё выбилась небольшая прядка чёрных волос, которую та привычным движением головой и резким выдохом «сдула» немного вбок, дабы та ей не мешала, начала показывать внутреннее углубление шляпы, мол, пустая она.
Закончив, пару раз показав ту разным частям толпы и даже позволив некоторым пощупать цилиндр в поисках потайного пространства, девчонка, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении примерно одного со мной возраста, перевернула шляпу вытянутой стороной вниз и, демонстративной засучив рукава, опустила одну руку в отверстие, после чего резко вытянула, являя на свет нечто похожее на горящий шар фейерверка, устремившегося вверх, на целые полметра, после чего он распался на множество искр, медленно тлеющих и оседающих вниз.
Толпа воодушевлённо загудела.
— Вау!
— Ничего себе!
— Ещё! Ещё!
А кого-то данный фокус не особо-то и впечатлил.
— Ой, да я такое уже тыщщу раз видела…
— Ну и иди тогда отсюда, — буркнул голос из толпы.
Сама же Худини повторила свой фокус ещё несколько раз, после чего поклонилась и слегка толкнув ногой ящик, попутно мотнув на него глазами, дескать, не плохо было бы получить «чаевые» за представление и, пока люди переговариваясь и улыбаясь небольшому фокусу, кидали, кто монетки, а кто и долларовые купюры в коробочку, фокусница выцепила взглядом из толпы меня.
— Ох, парень, — демонстративно громко окликнула девчонка, отчего всё внимание толпы сосредоточилось уже на мне. — Не хочешь ли стать моим прекрасным ассистентом на ближайшие пару минут?
Собственно, почему бы и нет, что я и озвучил — всё же выходной у меня.
Со мной Худини провернула тот же фокус, показывая цилиндр и прося убедиться, что в нём нет потайных отделений, складочек или ещё чего, а потом, когда я покрутил в руках оный предмет гардероба и подтвердил, что он действительно был совершенно обычный, Худини вновь «достала» оттуда искрящий шарик фейерверка, устремившийся вверх, под аплодисменты толпы.
Когда же я уже собирался уходить, девочка «оступилась», завалившись мне на грудь, а я почувствовал, как её юркие пальчики вытаскивают из внутреннего кармана моей куртки кошелёк, в тот краткий момент, когда я поймал, ойкнувшую и, казалось, сильно смутившуюся девочку.
Толпа что-то одобрительное кричала, мол, ай девчонка молодец, пять минут как увидела, а уже в объятиях мальчика, но меня это не особо интересовало, я смотрел на резко начавшую краснеть и запинаться «Худини», которая быстро тараторя начала собирать вещички и, крикнув, что «нет, она не убегает, а просто её, великую, ждёт публика в другом месте и, вообще, она красная не из-за смущения, просто тут холодно, да-да!» убежала под весёлый гогот толпы. Ну а я… не поверил. Уж слишком всё было театральным, слишком удачным. Так что, недолго думая, под смешки всё той же толпы отправился за «Великой», дабы всё же поинтересоваться, было ли воровство моего бумажника частью представления, или она импровизировала?
