2021-10-31 15:53

19. Полная глубинного психоанализа

Погрузившись в недра папки, я несколько оторопел. Ну и логично подумал, что начальство моё злокозненное глумится, мелким шрифтом где-то накарябав “важную цель”, чего я не заметил.

Но перепрочитывание с вглядыванием в макулатуру, как самого посольства, так и комментариев Добродума, выявило вопиющий факт. А именно — меня посылают в обычное, тривиальное, без подводных камней и скрытых загогулин посольство. И не в недра какие-то жуткие, а в самый что ни на есть град Константина, причём само посольство, помимо “доставки”, содержит только “дождаться ответа”. То есть обычное курьерское поручение! А комментарии Лешего просто описывали Константинополь, некоторые особенности и, в качестве самого жуткого, предписывали посетить термы и встретиться там с агентом. Всё!

Вот злонравный, змейский и коварный Добродум, закономерно злопыхал я. Небось, сейчас даже во сне своём злобном радуется и лапки свои подлючие потирает, представляя, как я голову ломаю и камни подводные ищу в простейшем и ненапряженном посольстве!

Ну реально, уже серьёзно задумался я. Греки нам в целом союзники, да даже если меня в терме с агентом поймают, то смертью убивать не будут. Максимум — нон гратской персоной обзовут и выйти вон попросят.

Ну и леший с ним, резонно решил я. Всех в сад, а я спать. Да даже в сад посылать не буду, решил я, заглянув к Миле, сплетничающей с девицами и желая всей компании добрых снов. И добропорядочно завалился спать, проявив немалую силу выдержки и самодисциплину, а то мозги всякие глупости мыслить заместо сна пытались.

Встав пораньше, перекусив, чем Забава послала, я в рань несусветную подругу решил не будить, благо она в нашу спальню и не явилась, очевидно ориентируясь на моё “всё ночь пахать буду, в поте лица моего”. Да и доставился я Твёрдом в Управу, благо мобиль водить сей полезный персонаж вполне мог. Да и наказал ему, ежели нужда будет, Люцину до службы или подруг Милы доставить.

В Управе же я закономерно заскочил к Серонебу, прихватил мне потребное, ввергнув жадину в смятения и сомнения: второе посольство я не закатывал истерик, не требовал мне потребное в виде сносного снаряжения.

Ну а помимо важно факта глумления над жадиной, был осуществлён момент выяснения: а на чём меня пошлют? И пошлют, как выяснилось, на вполне регулярно курсирующим пассажирском самолёте, что меня скорее успокоило.

Да и направился я к начальству моему змейскому, на рабочем месте пребывающем, о чем меня Юлия Афанасьевна, секретарь его змейства “стационарный”, уверила.

— Доброго утра вам, Добродум Аполлонович! — бодро огласил я обитель Лешего приветствием.

— Доброго и вам, Ормонд Володимирович, — поморщился явно невыспатый Добродум. — И не кричите так, — буркнул он, принял своеобычный злостный вид, да и вопросил: — И как посольство мыслите осуществлять?

— Полечу, — задумчиво протянул я. — Передам послание. Дождусь ответа. В процессе ожидания непременно посещу термы Константинополя, много о них слышал, — веско покивал я. — Причём непременно за счёт Управы, даже девок весёлых приглашу, — размечталась моя похотливость.

— Не пригласите, — кисло ответствовал Леший, поняв что подлая диверсия его провалилась. — В потребной вам терме соитие не принято, лишь массаж разных видов и типов, правда, и впрямь весьма известный в Полисе.

— Массаж тоже неплохо, — широко улыбнулся я. — А подробностей сих ваше дополнение к посольству не содержало, — констатировал я.

— Потому что неважно сие, послы нормальные службу справляют, а не девок непотребных щупают и гедонизму предаются, — отрезал злонравный Добродум. — Ладно, ступайте.

— Погодите, Добродум Аполлонович, дело к вам у меня имеется, точнее вопрос, — озвучил я, на что Леший вздёрнул бровь. — Я на посольство муспель беру, — отогнул я полу плаща, продемонстрировав названное. — Однако, читал я, что есть у данов модель термического излучателя габаритами поменее, а в силе лишь немногим более отличный. Сурт, если память не подводит. Не подскажете, где бы мне таковой добыть или прикупить можно? — полюбопытствовал я, так как опрошенные мной коллеги меня с этим вопросом посылали к лешему.

Правда, бес знает, в каком смысле они это делали, но мне спросить и проверить одно из возможных (а, возможно, и два) направлений несложно. Правда, начальство, мелькнув в очах изумлением на миг, рожу состроило редкостно поганую и ехидную.

— Негражданам, Ормонд Володимирович, тяжелое милицейское оружие в Полисе Вильно для владения недоступно, — гадствовало начальство. — А ежели вы про то, что вам по надобности служебной, так пользуйтесь тем, что есть, — отрезал Леший.

— Нет — и ладно, — пожал я плечами. — Обойдусь тем, что есть.

И проверил муспель до полуразборки сразу в приёмной. Уж больно змейским меня взглядом начальство провожало, как бы не сглазило орудие служебное. Юлия Афанасьевна на сей акт технического осмотра повзирала с недоумением, через какое-то время даже обеспокоилась, с его злонравием селектором связавшись. Но Леший голосом противным от кофию, секретарём предложенным, отказался, заодно уверив даму в своей, несомненно злокозненной, жизни.

Ну а я в библиотеке пошуровал, поискал причины и методы, коими эллины злокозненные мне вред причинить могут. Ничего толкового, кроме как о ныне забытых школах ядоварения, не прочёл, так что решил всё же считать посольство делом стандартным, рабочим, мне прямого вреда не несущим. Но питание грецкое эфирно на гадость проверять, а то мало ли.

Подумал, не порадовать ли кого из коллег своим обществом, да и решил невиновных пощадить. К Артемиде мне рановато, терниться с начальством — дело не самое разумное (сверх разумного же предела, безусловно), а то ведь и вправду может в афедрон планеты какой послать.

Ну а просто на нервы подействовать ряду личностей, вроде Младена какого гадкого — дело, конечно, приятное. Но явно работе Управы на благо не идущее, так что решил я, что простоит Управа дел Посольских без моего ценного присутствия. Да и направился домой, упредив возницу, что меня из дома забрать надо, да в воздушный порт вечером доставить.

А дома, прихватив Милу, предающуюся штудиям, повлёк её в кладовую разбирать дары на новоселье. Чем-то серьёзным заниматься не хотелось, а подарки я люблю. Если они полезные и угодные.

Ну и помимо банальных денег в шкатулках (полезно и мне угодно, подумав, вынес вердикт я), была посуда всяческая, безделушки, несколько приспособ для занятий гимнастикой рифмической, явно от подруг Милы. Даже парочка любопытных фолиантов обнаружилось, явно дар Артемиды. Причём что приятно, один явно предназначался мне, а второй не менее явно — Миле.

А вот раскрыв изукрашенную деревянную коробку и ознакомившись с её содержимым, я оказался перед сложнейшей дилеммой. А именно, в коробочке лежал данский термический эфирострел “Сурт”, явно в “эксклюзивном исполнении”. Полсотни метров дальнобойность, в отличие от “Муспеля” — размеры компактные, оформление пистолетное. Даже в скрытном варианте носить можно, при нужде. Скорострельность, правда, не позволяет создать “огненный заслон”, хотя тут вопрос умения пользоваться.

Помимо набора по уходу в коробке содержалась записулина такого толка:

Поздравляю Вас, Ормонд Володимирович, с новосельем. Нахожу возможным в сей памятный день презентовать вам то, что наиболее соответствует вашим порывам и стремлениям. Тщу себя надеждой, что пойдёт сей дар на пользу.

Добродум Аполлонович Леший

Post Scriptum: И извольте прекратить доводить Серонеба Васильевича! Достойный, в годах, служащий Управы нашей, вашим злонравием чуть до удара не доводится!

И вот что мне делать-то? Нет, то, что начальство моё змейское и злонравное — это факт, константа реальности и Вселенной. Мог и сказать, а не глумиться злостно. И Серонеб сам кого хочешь в могилу введёт жлобством своим, причём в прямом смысле слова.

Но мстить справедливо я Лешему, наверное, не буду. Дар и впрямь хорош и приятен, ну а змей и есть змей. Я вон, тоже не Лад, разве что терниями увитый.

Так, это хорошо, будет у меня свой эфирострел. Что, прямо скажем, как Леший и говорил, не вполне законно до получения гражданства. Однако в этом случае коллизия крючкотворская возникает: мой “неоговоренный график” имеет и оборотную сторону. То есть, считаюсь я на службе всё время службы, что как дозволяет всяким начальникам злонравным меня хоть с ложа любовного себе на потребу призвать, но и, как сейчас, носить, хранить, да и владеть вещью, в иных раскладах для меня незаконной.

И до отъезда как книги почитал, так и с Милой гимнастическими штудиями прозанимался, как в прямом, так и переносном смысле. А Сурт, подумав, оставил дома: и кобуры ему нужны разноплановые, да и на полигоне надо к нему привыкнуть.

И вот, полетел я в Константинополь. Самолёт пассажирский был не быстрым, зато купе его были на двух пассажиров рассчитаны, да и мне соседа не досталось, так что просто спокойно выспался. А двигая уже на принимающем самокате, обозревал окрестности и припоминал историю этого небезынтересного Полиса.

После распада Римской Империи тут была ставка “Восточного Императора”, но Полисы грецкие довольно быстро “из воли” вышли, с закономерным итогом. И стал “Новый Рим” Полисом, обильным населением, но вполне самостоятельным. Не Рим, прямо скажем, где народ полвека голодал да и просто бежал из Полиса от неустроенности. И рос он, благо море вопрос продовольствия решало, население было образованным, в общем, вполне мог стать мегаполисом. Но тут нарисовались кочевники с их единым придуманным богом. В общем, восточная часть Полиса была уничтожена и срыта до основания, хоть западная (с запада, как ни удивительно, от пролива) устояла и подмоги дождалась от прочих Полисов.

И Полис, конечно, выстоял да и отошёл, но и потерял немало: библиотеки, инфраструктура, а главное — люди, дикарями безмозглыми изведённые. В итоге, ныне Константинополь среди грецких Полисов не “первый” а самый что ни на есть “равный среди равных”. Афины, к примеру, позначительнее будут, при всех прочих равных.

С другой стороны, население Константинополя, как и любого “погранично-культурного” Полиса было смешанным, эллины и славяне. И как этакий погранично-дипломатический центр он часто использовался. В общем, любопытный Полис, с занятной историей и интересной, греко-римской архитектурой.

В управе меня без особых проволочек встретил высокий и бородатый грек, пакет принял, оповестил, что ответ будет в течение двух дней доставлен мне. И распрощался. А я увезся в гостиный двор, довольно приглядный, хотя с прискорбно малым количеством окон — эллинская архитектура, чтоб его. Хоть нумера во внутренний двор окнами выходили и стёкол лишены не были. Но вот в едальне гостинной было прохладно, хотя холода местный климат и не предполагал вообще.

Вечером же я направился в терму, где попарился, сообщил мускулистому и подходящему под мои данные массажисту, что “меня послал леший”. На что дядька сочувственно и молча покивал. И, видно из сочувствия и прочих чувств, полчаса скручивал из меня кренделя и завязывал меня же хитрыми узлами.

А облачаясь, я в шкафчике обнаружил прибавление, видно, с докладом агентским. И никто не накидывался, убивать личность мою не тщился. Подумал я на тему “а не подозрительно ли мне сие?” и пришёл к выводу, что подозрительно. Но умеренно.

Переночевал, а с утра был обрадован посольским служкой, доставившим ответную депешу. Депешу с пристрастием оглядел, в наличие печатей должных и оттисков убедился, да и направился в порт воздушный Константинополя. Где успел аккурат к загрузке пассажирами того же рейса, которым сюда и добрался. “Подозрительно!” — забилась в истерике паранойя, но я её угомонил, да в судно воздушное погрузился.

В дороге прикидывал, что и как мне делать, да и прикинул. По прибытии в Управу сгрузил депешу Юлии Афанасьевне, по причине отсутствия злонравного начальства (что и к лучшему, потому как бросаться на змейскую шею с воплями “спасибо за цацку!” и слюнявыми поцелуями настроения не было), снаряжение в Серонеба с улыбкой солнечной метнул, отчего дед задёргался совсем неприлично.

Что-то сдаёт кадр сей без ругани, мимоходом оценил я. Надо бы ему в следующий раз устроить добротный скандал, может, даже тарелей пяток из дома прихвачу. Не пожалею ради дела благого.

Отзвонился Миле, что буду сегодня, да поздно, ну и поехал в отчий дом. Благо, время было позднее, Володимир из конторы точно вернулся. Так и оказалось, причем встретил меня не самый радостный отец, Эфихос, а вот змеюки подколодной в доме не было.

— Здрав будь, Ормонд, проходи, потрапезничаем, — пробасил отец.

— И вы отец, здравы будьте, да и тебе Эфихос не хворать… слишком сильно, — подумав, уточнил я, несколько подняв настроение родичам. — И отец, не стоит кормить. Кофия хватит, я для милиной стряпни место берегу, — уточнил я.

— Совсем брюхом слаб стал, — ехидно ответствовал Володимир. — Ну да леший… кхм… с тобой, — запнулся он под мои веские и ехидные кивки. — Ладно, в кабинет тогда идём. И ты Эфихос, — сказал он младшему.

Добрались до кабинета, обрели по кружке кофию, да и взял Володимир, вздохнув, речь:

— Энаса я изгнал. Из дома. Из дела, — пожевав губами, тяжко уронил он. — Даже не раскаивался, обормот! Всё на тебя кивал, мол негоже никчёме столько добра, — вновь вздохнул отец. — Ну да пусть его, сыны. Дело таково, что нам совет держать надо. Приказать и не могу, да и не хочу, — поочерёдно бросил он на нас взгляды.

— Слово скажу? — уточнил я, на что получил кивок. — Итак, что с Энасом стряслось, печально. А в остальном… как по мне, семье лишь на благо. Смотрите, Эфихос к полётам интерес душевный имеет, — на что братец закивал. — А значит и дело ему отойдёт. Правда, учиться и в делах торговых ему придется, и немало, — ехидно улыбнулся я, поддерженый ехидной ухмылкой отца.

Братец на рожи наши улыбчивые и ехидные с опасением повзирал, вздохнул, насупился и выдал:

— А и обучусь, коль потребно! — аж рукой махнул он.

— В гимназиуме бы рвение подобное проявлял, то и учиться не надо было, — отернился Володимир. — Точнее, столько, сколь ныне потребно, — уточнил он. — Ладно, тут добро. Но к тебе Ормонд… просьба. Нужен внук мне, — выдал он, показав, что с “суррогатной роженицей” вышел облом.

Бес знает, из-за тараканов тернистых, главе семьи размерами подобающими, либо возраст. Но, видно, не срослось, и опять меня Володимир на чадоделательные рудники жаждет поместить.

— А ты что? — прокурорски уставился я на меньшого братца, сделавшего вид непричёмистый. — Ясно. Погодите, отец, мысль мелькнула, поймать надобно, — выдал я и тяжко задумался.

Ну, вообще — можно. Но Володимиру как воспитателю единственному я банально не доверяю. Не педагог он, так что, прямо скажем, загубит чадо, ему отданное. С другой стороны, надо. А с третьей, войны вести с отцом, кто чаду потребен, не желаю. А ежели дитя склонности в торговле иметь не будет, к примеру?

В общем, выходит, что: либо под руку Володимиру идти, чадом занимаясь, либо не заводить всё же. До поры. Пока мы с Милой сами родителями достойными быть не сможем. Правда, есть идея.

— Эфихос, брат мой, — ощерился я в улыбке истинно змейской. — А скажи ка мне, по нраву ли тебе сестрица наша, двоюродная, Лада Буреполковна?

— Это… не знаю я, отстань Ормонд! — аж покраснел братец.

— Мыслишь? — задумчиво вопросил Володимир, от чьего внимания братцева пантомима не уклонилась

— Мыслю, — кивнул я. — И это вы ещё, отец, учтите, что мыто на наследство в таком разе полегче выйдет. И таковая чета вполне сможет одну супницу в воле своей сохранить, ну а расшириться — дело времени.

— Родня близкая, — поморщился он. — Хотя с мытом да…

— Отец, Орм, а меня вы спросить не желаете? — отернился уже Эфихос.

— А чего тебя спрашивать? — после кивка Володимира ответил я. — Сам летать желаешь. В дело семейное идти готов, о чём сам нам тут дланью махал. Далее, братец, уж взгляды твои страстные, на кузину бросаемые, лишь слепой бы не заметил, — на что Володимир сделал особо постную рожу, демонстрируя, что остротой зрения в этих вопросах он не отличается.

Сам же братец щеками пунцово пламенел. Зыркал на нас исподлобья. Но задумался. А, по истечении минуты, изрёк:

— А я-то ей на кой бес?

— Ну, во-первых, хоть на взоры твои Лада и не отвечала, даже улыбалась, — начал я. — Но делала это по-доброму, без неприязни. А во-вторых… — замялся я, прикидывая, как бы секретность соблюсти. — Полёты ей по нраву. Особенно свободные, в воздухе без опоры технической пребывая. Не хуже, — вспомнил я шалой ладин взгляд, — чем у тебя с полётами простыми. И, в-третьих, наконец, к делу семейному у неё душа лежит. С малых ногтей она в нём, следовательно, нужность и благо такого союза поймёт. Так что ежели ты, братец, как болван себя не проявишь, так и сложится всё. Вам угодно, а в дело пригодно.

— Смысл есть, — покивал Володимир. — Потолкую с Буреполком.

— Не знаю я, — буркнул братец, но видно было, что согласен.

А в таком раскладе был ещё один немаловажный момент: Буреполк, хоть в деле семейном “под” Володимиром ходил, под него не прогибался. Не раз и не два бывало, что лаялись они так, что аж мебеля от эфирного возбуждения подпрыгивала. И далеко не всегда Володимир в спорах этих верх брал. Ну а Буреполк в смысле чад воспитания был куда пооборотистее отца, в этом случае я твёрдо знал. И наставники отдельные у кузена и кузины были, да и прочее. То есть, внука любовью безмозглой Володимиру Буреполк загубить не даст. Поскольку и его это внук будет.

С родством близким… ну тут так скажем: в целом Терны генетикой здоровы, чему примеров масса. В своём кругу до нынешнего момента не роднились, долгожительны. Телом здоровы, разумом не скорбны, тернисты без меры. Хороши, в общем, так что один таковой брак генетика семейная вытянет, возможно, и на благо пойдёт.

Впрочем, к терапефту в таком разе будуще-возможная чета непременно обратится. И даже если не смогут совместное потомство иметь, препятствием это не станет: на стороне заведут. Да и воспитывать родными будут. Точнее, хмыкнул я, деды воспитывать будут, скорее.

Так что остатнее время визита прошли в лёгких (не более четвертой эталонного Терна) подколках Эфихоса, кофепийстве, да просто беседе. Вроде и о делах, а вроде и просто болтовне. Ну а мне главное, что Володимир не нудил “внука надо!”

Так что домой я направлялся весьма довольный учинённой… благостью. Да и дома, отведав милиной стряпни, был я вполне счастлив. Правда, маска мне в благодушие неразумное впасть не дала, нудя и напоминая, что Мир ко мне если и благорасположен, то не иначе как садист какой. Так что перед отходом в опочивальню, овечку мою я прихватил, да и определились мы со стрельбищем, где постигать будем. Она свою Весту, ну а я Сурта.

С обучением вождением я, несколько раз возимый, озадачил Твёрда, против чего слуга и не возражал. Умеет, ну а научит не хуже, логично рассудил я. Всё равно, первое время с Милой же ездить будет, так что жисть его, да и ответственность за сбитых в неположенном месте пешеходов на него ляжет. Давить пешеходов должно исключительно в месте положенном, озвучил я сам себе безусловную максиму.

И вот, невзирая на мои логичные опасения, наладилась у меня вполне пристойная жизнь. Аварий не учинялось, посольства хоть и были часты, но время на штудии и жизнь личную оставляли. С Лешим же я встречаться стал редко, много, четыре раза в месяц. Начальство злонравное оставляло дела для меня у секретарши, итог от неё же получая. А сам Добродум метался по Полисам Союза и союзным Полисам. Невзирая на каламбур, одно никак не утверждало другого, как и наоборот.

С политикой же межполисной выходила такая картина: похоже, столь “жёстко и быстро”, что продемонстрировали славские и данские Полисы, Мир напугало. И каких-то вот прямо явных проявлений негатива не было. Правда, ведая природу человеческую, был я уверен: в тайных лабораториях Полисов разум ломают изыскатели, ища как оружие нападения, так и защиты. Да, в конце концов, у нас в Вильно противогазы стали чуть ли не непременным атрибутом. Чиновников на учениях гоняли, да и дома я себе оные завёл. Потому что атака газами уже не была умозрительной фантазией из Мира Олега.

А по итогам: неприятно, и будущее вырисовывается не радостным, констатировал я. Одно хорошо, диктаторов не вводили, как и положения особого. Кстати, диктатором был не сказочный сатрап Мира Олега, а чрезвычайный, непременно избранный, причём на время решения конкретного дела, тип. Но история Полисов их знала, причём не одного: та же атака кочевников породила плеяду “диктатуры” у Полисов, находящихся в дикарской досягаемости.

В общем, диктатор — вещь в условиях чрезвычайных Полису необходимая, ну а то, что у нас его нет, не может не радовать. И того, и того в смысле.

Впрочем, сделать в данном разрезе я мог лишь две вещи: справлять службу, да планы свои, мироспасительные, в должный срок постараться осуществить.

Из любопытных моментов вышло так, что Люцина вполне реально подружилась с Милой. Редкая неделя проходила без того, чтобы она не осталась с ночёвкой, да и Мила к ней ездила, правда в моё отсутствие по надобностям служебным. Было у меня подозрение, что пузо моё пленительное бывшей соученице интересно стало. Однако ж, выяснилось, что действительно с Милой дружит, со мной общаясь лишь по моей инициативе и “взглядов томных”, ну и прочих тяжёлых предметов в меня не кидая. Так что и пусть её, заключил я, да даже несколько раз до нас Люцину подвозил.

В это время в тернистом семействе моём совершались забавные пертурбации. Володимир с Буреполком пообщались, да и нашли “что это хорошо”. А вот дальше началась натуральная варвара светящаяся: сначала Лада встала в позу, на тему: “да чтоб мне, с ентим сопляком?!”

После чего “ентот сопляк”, определение выслушавший, очами сверкая, проявил семейную тернистость на тему, ежели найдёт Лада кого-то, на “нрав её покладистый” падкого, окромя него, так совет ей и любовь.

В общем, “первый тур” прошёл со счетом один-нуль в пользу Тернов. Дверь накала страстей не выдержала, треснув, за что в моей оценочной шкале и была пожалована нулём.

Однако, невзирая на тернистость, братец видно и вправду к Ладе склонность не только плотскую питал. И слова мои мудрые мимо ушей не пропустил, да и, помимо ударных занятий с отцом “по делу”, ударился в хобби одарённых, не слишком популярное, но и при том небезызвестное. А именно — тряпколёт некий. В целом, от дельтаплана Мира Олега сей летательный аппарат отличался: правдивостью названия (ну какая, к бесу, Δ-образная форма? Не бывает таких дельт), относительно малыми габаритами, не более пары метров в размахе. Ну и одарённым в погонщиках, что как объясняло малый размах крыла, так и поясняло не стыковку в названии: сей агрегат не “планировал” и именно полноценно летал.

В общем, сам бы, если честно, полетал, ежели бы не был и так загружен без меры. Ну а выбирая между досугом с Милой и какими-то там тряпколётом, первую выбрал безоговорочно.

Так вот, явно не без помощи старших семьи, почтенных своден, в ликах Буреполка да Володимира, Эфихос повадился “передавать указания”, приветы и чуть ли не соль просить, прилетая в буреполков дом на тряпколёте. Исключительно в пору, когда Лада дома присутствовала, да ещё и красуясь всячески и фигуряя.

Лада сие надругательство выдержала седмицы две, после чего на невинный эфихосий вопросец “хочешь, покатаю?” чуть ли не с рычаниям выдала: “да!”

Ну и покатал её Эфихос. Уж на тряпколёте-то точно. Да и в полётах супницей они стали летать вдвоём. Так что есть практическая уверенность, что у этих двух всё сложится. Правда, возникают опасения, правда, не за семейство, а за будущее дела Тернов. Потому как ежели нравы родителей у отпрыска сего союза сложатся, будет это всем Тернам Терн. Тернище, можно сказать, хихикая про себя мыслил я.

Из довольно приятных моментов — мои посещения Артемиды Псиносфеновны стали уже не столько “распоряжением”, сколько доброй традицией. Я повадился таскать сладости (а зачастую и привозить из мест, куда меня леший посылал) к чаю, да и сам чай иногда. И беседовали мы с гетерой час, а иногда и долее, хотя и не каждую неделю.

Вот бес знает, что такого она во мне нашла, что в своем напряженном графике (а на ней было здравие душевное фактически всех сотрудников Управы, хоть и тройка подчиненных она на это имела) время на меня выделила. Но, видно, глянулся чем, чего я, если быть честным перед собой, толком не понимал. Скорее, обычный и не сказать чтобы слишком приятный человек.

Но нашла, консультировала, помогала и даже оказала немалую подмогу в штудиях “эфирной медицины”, к которой я приступил по книгам. Как минимум, дала мне перечень опытов и подопытных, вроде всякого зверья лабораторного, с которыми можно штудиями предаваться. А главное, как это делать, чтоб подвал внутренностями образца не забрызгать (был у меня неудачный опыт с лягухом, в саду откопанным. Еле успел прибрать, чтоб никто жуть, мной учинённую, не узрел).

Да и просто общались, даже несколько занятных случаев из практики мне поведала Артемида. Имён, естественно, не называя. И посетовала на немалое затруднение в работе, на удивление с внешностью связанное:

— Вы не поверите, Ормонд, — вешала она, прихлёбывая чаёк, — коль иногда бывают назойливы пациенты с их гормональными взбрыками. Излечишь от одного, а потом, подчас, от страсти дурной лечить потребно. Иной раз и даже рожу себе свиную хочется сотворить, да нельзя.

— Ну, Артемида Псиносфеновна, понять “гормональные взбрыки” в целом можно, хотя и не извинить назойливость, — подал голос я. — Да и портить ваш лик не можнó, преступно это пред Управой, Полисом, да и Миром в целом. Однако почему “нельзя”? — полюбопытствовал я.

— Восприятие пациентов, Ормонд. Нужна симпатия, доверие… А образ юницы смазливой, — обвела она обозримую часть себя. — наиболее этим целям соответствует. Банальная экономия времени, ежели на каждого наблюдаемого тратить время ещё и с преодолением недоверия, так вообще ни беса не успею. А на побочные явления я вам по-стариковски жалуюсь, иной раз нужно, — подмигнула она мне.

— Да прямо скажете ещё, “по-стариковски”, — отмахнулся я, но Артемида воззрилась на меня ехидным оком.

— А как вы думаете, Ормонд Володимирович, сколько мне годков? — ехидно уставилась на меня дама.

— А мне. Артемида Псиносфеновна, ежели позволите вульгарно ответить, — на что улыбающаяся гетера кивнула. — Похер. Вот прямо именно так, похер мне, сколько годов вам. Омоложение, плюс вы терапефт не из последних. Сотня? Две сотни? Все ваши, — улыбнулся я. — Но вы точно не старуха.

— Вы ещё, Ормонд, забыли добавить “не человек”, — ухмыльнулась собеседница, на что я пожал плечами.

Ну в общем — да, для меня она выделялась из моего определения “человеки”. Не в смысле “нелюдь” или пакость какая ещё, нет. Просто характер тернистый мой против “авторитетов” восставал принципиально. Однако разум упорно долбил, что вот, именно ента конкретная Артемида Псиносфеновна — именно авторитет, пусть не безоговорочный, но в ближайшие полвека мои “оговорки” будут жалки и смешны. Для меня самого, в первую очередь.

Соответственно, я её из ряда шкал, которыми окружающих оценивал, просто “вывел”, в силу бессмысленности и вредности такой оценки. Ну а что столь матёрый психолог и знаток душ человеческих сие подметит за срок немалый, так и вообще неудивительно.

— Не вполне так, — счёл уместным я указать на неточность формулировки.

— Но близко по смыслу, — подытожила Артемида. — Впрочем, Ормонд, вы невзирая на молодость, удивительно угодливый кавалер — столько удачных комплиментов мне даже мой мужчина не говорил, причём за всю его жизнь, — выдала она.

— А вы разве одиноки? — полюбопытствовал я.

— Естественно, — даже с некоторым удивлением уставилась на меня собеседница, впрочем, недоумение сменилась ехидством. — Ормонд Володимирович, припомните, в чем я подвизаюсь, — ехидно взглянула она на меня.

И я “припомнил”. Бес с ним, с “жистью половой”. Передо мной медик высочайшей квалификации и знаток душ. Который про каждое колебание гормона, поведение и привязанности определяющее не только знает. Она это чувствует, неоднократно корректировала, в общем “эксперт анатомии чувств”. И, в общем-то, ждать от неё привязанности к мужчине, или ещё чего-то похожего… да просто глупо. Ну и моё отношение “нечеловеческое” вполне оправдывает.

— Совсем никого? — всё же уточнил я.

— Поняли, — довольно констатировала гетера. — Но нет. У меня есть дети, да и внуки, да и… — лукаво подмигнула она, — неважно. Но семьи я, в традиционном понимании, не имею: она и вправду мне лишь мешала бы. Да и неинтересна, — пожала она плечами.

Вот честно, был бы чуть поглупее, так и пожалел бы собеседницу. Ну а в текущем состоянии зрелого разума остаётся лишь позавидовать: она ВЫБИРАЕТ (или НЕ выбирает) чувства и привязанности, соотносясь лишь со своим пониманием правильного. И никакие комплексы и программы над ней не довлеют — только собственный осознанный выбор.

Так и дожил я до весны, без аварий и бед, что меня если с безоговорочным и беспросветным гадством Мира не смирило, то дало время собраться с силами, да и маски погадостнее подготовить, оному Миру на страх.

И в штудиях немало продвинулся, себе на радость. Да Мила, мне на радость. Собственно, с нового года мы расчёты с ней вели купно, к февралю получив пристойные расчёты вывода беспилотного аппарата на геостационарную орбиту. Бес знает, насколько точно, но пока выходила у нас высота в тридцать три с половиной тысячи верст и скорость в десять тысяч триста шестьдесят верст в час. Данные вроде и верные, хотя, безусловно, перепроверять надо будет. Ну а в этих данных уже считали способы доставки, ускорители, стартовую площадку и прочие моменты.

Вот честно скажу, когда в зелёных глазах овечки моей звёзды засверкали, когда я о полётах во внеземье ей рассказал, на сердце потеплело. И окончательно убедился, что выбор спутницы, пусть и ситуативно-спонтанный, вышел у меня на диво удачным.

Да и с радиоволнами повозился, насколько нехватка времени и прямо скажем, скудность доступной техники позволяла. И вроде бы с радиосвязью никаких аварий и топологических сюрпризов учиниться не должно.

И вот, в один прекрасный весенний денёк, полный отдохновения после послатости меня лешим в очередные дали импортные, заваливаются ко мне в кабинет две дамы. С ликами, нужно отметить. решительными и очами, на мою персону взыскательно взирающими. Что мне в голову пришло, даже думать не хочу, но быстрое обращение к уму выдало ответ: “А бес знает, что делать, начальника!” Голосом молодцеватым и придурковатым, мда…

Так что решил я узнать, что подруге моей сердешной и подруге-коллеге из-под меня потребно. Ну и ежели то, что я надумал, бекать, мэкать, время тянуть, а то и прямо отсрочку потребовать на “подумать”.

Однако то ли я себя немножко слишком сильно переоцениваю, то ли всё впереди, но озвучена причина явки дам была, причём Люциной:

— Ормонд, у нас на седмице годовщина намечается, — выдала она.

Не в туда думающий я в первые секунды чуть ум к бесам не сломал, откуда “у нас” нарисовалась некая общая годовщина. Впрочем, здравая моя часть по бестолковке постучала и ехидно напомнила, что с Люциной мы, как бы, соученики в гимназиуме. И ежели бы моя полноватость думала отростком меж плечей, а не между ног, то осознала бы тот момент, что с момента окончания гимназиума прошел ни много ни мало, а год.

Ну а осознав сей факт, я покивал, улыбнулся и выдал:

— С чем тебя, Люцина, искренне поздравляю. А к чему столь представительное посольство пришло напомнить мне о сей знаменательной дате? — осведомился я.

— А с того, Ормонд, что у нас намечается торжество на годовщину. Традиционный бал, — провозгласила Люцина.

А я стал припоминать, что помнил. Само окончание “событием” не считалось. Ну отметят бывшие гимназисты в своём кругу (чего я успешно избежал) — дело их. А вот “юбилеи” были именно… ну не знаю, даже не праздниками, скорее “памятными днями”. На год, пять, десять лет и так далее гимназиум открывал свои двери бывшим ученикам двери “академической башни”, высочайшего здания в комплексе гимназических зданий. И там, в залах, обозванных “залами памяти”, проводился этакий бал, с банкетом. Смысл социальный сих посиделок был понятен, да и успешные бывшие соученики были очевидным стимулом для тех, у кого не сложилось. И помочь могли, да и вспомнить “славные гимназические деньки”. Много причин, вот только у меня таковых… нет. Я ни с кем не общался толком в гимназиуме, да имена и лики у меня в памяти поблекли за ненадобностью. То есть, лично мне сие толковище к лешему не сдалось. О чём я Люциану и уведомил:

— Не у “нас”, Люцина, а у “вас”, — улыбнулся я и глазками наивно полупал.

— Орм, а я в зале памяти никогда не была, — ответно “полупала” на меня очами моя овечка. — Интересно очень.

— Сговорились? — прокурорски воззрился я на девиц, на что последовали кивки. — Ну тогда присаживайтесь, дозволяю, — ехидно озвучил я, а после присяду продолжил. — Итак, тщитесь вы меня вытащить на сие разнузданное гульбище незнакомых мне людей. Вы, Милорада Поднежевна, ведомая естественным любопытством. Впрочем, говорят, и вправду вид из залов памяти на диво приятен. А вам, Люцина Перемысловна, подруга дней моих суровых, какая в том корысть? — полюбопытствовал я.

— Не совсем корысть… — замялась девица. — Хотя есть, что скрывать. Мне на праздник пойти не с кем, — поджала губы она.

— И в чём беда-то? — не понял я. — Сходи сама. Да и вообще, на кой тебе-то этот бал, Люцина? — полюбопытствовал я.

Девица несколько покраснела, постреляла глазами на меня и Милу, на что я оскалился глумливо — ну а что, ежели надо что-то, аж овечку мою подбила (так-то, мыслю, Мила бы и не вспомнила про это сборище, благо сама закончила “малый” курс), так при всех и вываливай. Задумалась в итоге Люцина, аж очи прикрыла, но в итоге, поджав губы, выдала.

— Да в том и дело Ормонд, что будет это поводом себя показать, да похвастать, — начала подруга.

— Ну, что ярмарка тщеславия там будет, это ясно, — ответствовал я. — В первые встречи уж точно, природа человеков такова. Потом помудреют, да не все. Но тебе-то это на кой бес?

— Вот же недогада, — в сердцах сказала Люцина, вздохнула, глаза прикрыла, явно собираясь, и выдала: — Прости, Ормонд. Просто ты всегда в гимназиуме был не от мира сего, ни с кем не общался, не интересно тебе это было, — озвучила она, в общем-то, известные вещи. — Я, признаться, — непонятно ухмыльнулась она, — жалела тебя, думала что от психиатров не вылезешь, если и доучишься.

— Ну, до терапефтов я “доотстранялся”, — не преминул уточнить я.

— Да. Но не в том дело. Я тоже не особо общительной была, но всё же приятелей и приятельниц имела, — выдала она, — Вот только… — замялась она. — Жалели они меня. Этак снисходительно взирали, мол, ничему в жизни твои знания подмогой не станут. А воспользоваться ими — милое дело, самим-то учить лениво, — оскалилась она.

— Хм, ну причина в таком разе-то ясна, — протянул я. — Самой-то себе оно надо? — уточнил я, на что последовал энергичный кивок. — Ну тогда пусть Мила решает, — нашёл я крайнюю. — В принципе, я не против, но ты не прямо подошла, о помощи попросив, а какими-то подходами хитрыми, к лешему не нужными, — укорил я подругу.

— Так, — собралась моя овечка, под взглядами двух пар глаз. — Сама я туда точно хочу. Интересно, да и на балах я, признаться, не бывала.

Тут нужно отметить, что “бал”, именно торжественное предприятие с танцульками, а не нормальное гульбище — дело этакое ритуально-торжественное, с протоколом, нормой одежды и прочими фильдеперсами с выкрутасами. Как по мне, очередной социальный выброс, к тому же у италийцев бездумно заимствованный, но прижился, никуда не денешься. Правда, проводили оные балы именно учреждения политические, редко когда богатей какой. Ну а Мила в должных кругах банально не вращалась, соответственно, на “балах” и не была. А беллетристика италийская сии танцульки превозносила как что-то “волшебное”, хотя по сути: ярмарка тщеславия, танцульки и пожрать. Любой Полисный праздник, с боями кулачными (на идиотов поглядеть), угощением немалым (его можно “неизысканно” слопать), да и танцами, когда партнёра можно тут же и увести для целевого использования, как по мне — приятнее. Но, с другой стороны, чтоб понять гадостность или глупость чего-либо, большинству это “что-то” пощупать надобно. Да и виды неплохие, напомнил я себе.

— Насчёт интереса своего, могла и сказать, — укорила подругу Мила, на что та виновато склонилась. — Но, наверное, тебя понять могу. Завистники они гадкие, да и место им указать стоит, — явно несколько не туда, хотя и не факт, поняла моя овечка Люцину. — Так что я не против. Трио пойдём? — уточнила она.

— Видимо, — задумчиво выдал я. — Не знаю протокола. Но до кварт вроде бы позволительно. Хотя вот так и не понял, я-то, всё же, тебе, да ещё и в трио, зачем? — полюбопытствовал я у соученицы.

— Шутишь? — неверяще уставилась она на меня, на что я честно пожал плечами. — Ормонд, ты одарённый, причём обученный, что в возрасте твоём редкость неимоверная. Устроился в управу, на должность гражданскую, тотчас же, после гимназиума, — на что я буркнул “а сама-то”, но был отмахнут. — Децемвир в семнадцать лет. Медаль за заслуги перед Полисом. Ещё не понимаешь? — ехидно уставилась она на меня.

— Отрок к успеху шёл, — пробормотал я под нос. — Ладно, вроде понял. Ну в таком разе, — вздохнул я, — сходим, куда деваться.

После чего Люцина, довольная, откланялась. А Мила, изящно обогнув стол, устроилась у меня на колене, благо лёгонькая была. И начала поглаживать мне макушку, после чего выдала:

— А я и не знала, что ты и не общался ни с кем, Ормоша. Как так-то? — с некоторой жалостью выдала она, на что я плотоядно ухмыльнулся.

— А зачем? — вопросил я, на что овечка моя не нашла, что ответить. — У меня Мила, была цель. Глупая, не глупая, достижимая или нет — сие неважно. Я её достигал, времени же на прочее не имел. И не сказать, что жалею.

— И сейчас есть, — задумчиво покивала она.

— Есть, но скорее у нас, — улыбнулся я, потрепав руно, получив улыбку и ответную ласку. — Слушай, Мила, а скажи мне, как вы с Люциной подругами-то стали? Я в ваши отношения не лезу, просто интересно. Так что не хочешь — не говори, — уточнил я.

— Пожалуй, скажу, — после раздумий выдала подруга. — Только Люцине не говори! — нахмурилась она, на что я с улыбкой изобразил, что молчать аки камень буду. — Вот ты улыбаешься, а мне жалко её. И знать ей того не стоит, — подчеркнула Мила.

— А с чего жалко-то? — полюбопытствовал я.

— Даже не знаю, как сказать. Рваная она, раненая, — непонятно ответила Мила, увидела непонимание в моих глазах и продолжила. — Так, смотри, вот Люцина в гимназиум пришла. И захотела науки превозмочь и лучшей стать.

— Так, — покивал я. — И вышло у неё, кстати, лучшая выпускница.

— Вот только она не только лучшей в науках тщилась стать. А и подруг иметь, поклонников. Да и себя потешить восхищёнными взглядами, — продолжила моя овечка. — А получила лишь приятелей, её трудами пользующимися, да взгляды жалостливые. Ей бы за одно взяться, как ты, мой вепрь могучий, — выдала Мила совсем без ехидства, потрепав меня по пузу. — А ей всё потребно было. И порвалась. Не до конца, да и нестрашно сие, но… — промолчала девица.

— Кажется понял, — прикинул я. — И что, только из-за жалости?

— Нет, конечно! — аж возмутилась Мила. — Знает Люц много, интересная собеседница, да и ко мне неплохо относится. Хорошая подруга, просто я тебе про то, с чего мы столь плотно общаться начали. Понимание потом пришло, а первое время жалость была, да, — кивнула она.

— А она к тебе с чего притянулась? — задумчиво протянул я.

— Сначала — из-за тебя, — ответствовала подруга. — Тяжело ей с людьми сходиться, да и интерес имела, а может, и имеет, — протянула Мила. — А потом и со мной подружилась, по-настоящему.

— Думаешь, по-настоящему? — уточнил я.

— Мыслю, что да, — кивнула моя овечка. — Как умеет, конечно, но все мы, — хмыкнула она, — как умеем. Мне вот очень повезло, что во время с тобой познакомилась, — продолжила она.

— А поподробнее? Нет, что я замечательный такой, я знаю, — веско покивал я под смешок подруги. — Ты тоже ничего, — царственно покивал я. — Но почему именно “вовремя”? — уточнил я, потому как сам до сих пор считал начало нашего романа чертовски “несвоевременным”.

— А потому что ты вепрь могучий, — обозвалась овечка. — И не хмурься, не обзываюсь я, просто такой ты, — развела она руками. — Остановишься, взвесишь, посчитаешь, цель поставишь. А после уже ничего не важно, есть ты, есть цель. А что между вами встало — само виновато. А мне тебя встретить довелось, когда ты как раз думал. Вот меня и заметил. Взвесил, посчитал, а дальше мы уже вместе скачем, — потрепала она меня по голове. — А не вовремя бы было, так и не заметил бы.

— Так уж и не заметил, — не мог не возразить я, понимая немалую правоту подруги. — Да и как-то… “взвесил, оценил”, — передразнил я Милу.

— Ну да, так чудесно это! — с жаром(!) заявила девица. — Ты же не как меня попользовать взвешивал, а как жить нам. Не год и не два. И детишек, буде случится, как вырастить! Я вот так не умею. А научиться хочется: правильно так, — поставила она диагноз. — Да и не смотришь ты на меня более, давно уже, как на девчонку неразумную или формулу математическую.

— А смотрел? — задумчиво уточнил я, не то, что бы не так было, но мне казалось, что сие и незаметно.

— Смотрел, — покивала Мила. — Глазам незаметно, но я тут вижу, — положила на ладонь на грудь.

— А у тебя тут, моя милая овечка, и глаз есть? — делано изумился я. — А покажи! — зашебуршал я под смех Милы.

Как-то хватит на сегодня разговоров серьёзных, и так мало что не перебор вышел, думал я, неся подругу на руках к ложу. А с утра, безжалостно разбудив и надругавшись, провозгласил такую вещь:

— Раз уж участвовать нам в ярмарке тщеславия, то надобна к тому обёртка надлежащая, — мудро возвестил я. — Да и Люцине приятно будет. Посему, покуда меня опять леший не послал, — возгласил я под весёлый смех надруганной, — надлежит нам костюмы построить. Да и вообще — не помешает, — отметил я под довольные кивки подруги.

А то и вправду, у Милы не сказать что одёжи много, по меркам Мира олегова так и вообще слёзки. Да и мой гардероб… Можно бы и сказать, что ужался, да только наоборот — я для него маловат стал. Так что поехали мы к портному мастеру.