16к символов
* * *
Песок хрустел под подошвами, пока я шагал вдоль берега Днепра, оглядывая то, что осталось от некогда могучей реки. Широкая водная артерия, когда-то питавшая города и сёла, теперь скукожилась до какой-то канавы — мутной, загаженной радиацией и прочей дрянью, что просочилась в неё после войны. Вода слабо поблёскивала под тусклым мартовским солнцем, но блеск этот был неживой, как у ртути.
По мелководью копошилась всякая мерзкая живность: мутировавшие сколопендры с чёрно-зелёными панцирями, жирные черви с красными прожилками, жуки размером с кулак, чьи крылья жужжали, как сломанный мотор. Иногда из ила высовывались тонкие змеиные головы с мутными глазами, но стоило мне сделать шаг ближе, как вся эта мерзость шарахалась в стороны, исчезая в грязи или под камнями. Мой пассивный навык отпугивания работал безотказно — мелочь боялась даже взгляда. Крупных тварей пока не встречал, хотя вдалеке, за полосой чахлых кустов, мелькнула стая серых кабанов. Их туши, размером с матизы, топали по земле с глухим гулом, поднимая облака пыли. Клыки торчали, как бивни, а шкура отсвечивала серым металлом. Они прошли в сотне метров от меня, не заметив, и я выдохнул с облегчением — проверять, выдержит ли моя система таких махин, не хотелось.
От Припяти я ушёл уже далеко. Сначала город-призрак цеплял своей мрачной притягательностью. Разбитые улицы, поросшие бурьяном, бетонные остовы домов, где когда-то кипела жизнь, — всё это будило во мне странный, почти извращённый кайф. Как от кислых жвачек из детства: берёшь белый невзрачный квадратик за пару рублей, раскусываешь, и кислая субстанция внутри бьёт по языку так, что лицо кривится, нервы ноют, а ты всё равно жуёшь, потому что в этом есть свой кайф. Припять была такой же — разруха, радиация, тлен, но что-то в этом завораживало. Только чем дальше я уходил по заросшим дорогам, через леса и пустоши, тем быстрее выветривался этот кайф, оставляя лишь уныние и пустоту.
Перспектив в этом мире — ноль. Выживать среди мутантов, аномалий и бандитов? Спасибо, не моё. Хотелось свалить куда подальше, в место, где есть хоть какой-то смысл, но для начала я решил добраться до Киева. Может, там найду ответы — как я тут оказался, что за система во мне, и, чёрт возьми, как отсюда выбраться.
Изначально я планировал спуститься по Днепру, как единственному вменяемому ориентиру, который я лично знал. Искал лодку или хоть какой-то плот, чтобы не топтать эти бесконечные пустоши пешком. Прошагал по внутренним ощущениям километров тридцать вдоль берега, вглядываясь в каждый изгиб реки, но ничего. Ни ржавой посудины, ни обломков причала, ни даже бревна с верёвкой. Только мусор — пластиковые бутылки, обрывки сетей, куски пенопласта, что качались на мелких волнах.
Вплавь? Да ни за что. Вода кишела гадостью: мутные пятна расплывались на поверхности, иногда из глубины всплывали пузыри, а в них мелькали тени чего-то живого и явно недружелюбного. Плавать в радиации, среди мутировавших тварей, — это не для меня. По воде ходить я не умел, а учиться на таком «полигоне» желания не было — один неверный шаг, и привет, дно. В итоге плюнул на водный путь и двинул к столице пешком, ориентируясь по течению. Берег тянулся однообразно: песок вперемешку с камнями, редкие островки бурьяна, пустые коттеджи и кафешки с выбитыми стёклами, за которыми начиналась лесополоса.
Март ещё не сдал позиций — местами лежал грязный снег, подтаявший и смешанный с землёй, а из зелени попадались только сосны с пожухлой хвоей да редкие ели, чьи ветки гнулись под ветром. До войны тут, наверное, были шикарные виды — река, леса, закаты. Теперь — пустырь с привкусом смерти, где каждый шаг напоминал о том, что мир сгнил.
В заброшенные дома я почти не заглядывал — смысла не видел. Полуразрушенные стены, голый бетон, всё ценное давно растащили мародёры или выжженное время. Но один раз любопытство всё же занесло меня в трёхэтажный коттедж, что стоял чуть в стороне от берега. Его окружал каменный забор, местами пробитый, с ржавой колючей проволокой поверху. Видно, что после войны тут кто-то держал оборону: на стенах дома — следы снарядов, глубокие выбоины и чёрные пятна копоти, будто от гранат. Окна первого этажа забиты досками, но доски прогнили и осыпались трухой.
Я толкнул дверь — она скрипнула и повисла на одной петле. Внутри было пусто, как в могиле. Пол — голый бетон, местами потрескавшийся, стены — такие же, с обрывками проводки, что торчали из дыр, словно кто-то вырвал её с мясом. Мебели ни следа, только кучки мусора в углах — окурки, битое стекло, рваная тряпка, что могла быть чьей-то курткой. Поднялся на второй этаж, и там нашёл санузел — единственное, что уцелело. Белая плитка с едва заметным синим узором, большая ванна с потемневшими краями, унитаз с навороченной системой подмывания. Всё покрыто пылью, но не тронуто. Смешно даже: в мире, где всё развалилось, эта штука стояла как памятник прошлому, насмешка над разрухой. Будь я обычным человеком, может, и спёр бы её на память — поставить в каком-нибудь убежище и вспоминать, как богато жили до войны. Но я — не совсем человек, да и таскать унитаз не собирался, так что хмыкнул про себя и ушёл, оставив комнату в покое.
День клонился к вечеру, солнце опускалось за лес, окрашивая небо в грязно-оранжевый цвет. Я решил срезать путь через лесополосу, направляясь от Днепра к северным окраинам Киева. Думал, так быстрее доберусь до города, чем топать по берегу. Ошибка.
Сначала всё было тихо — шаги гулко отдавались по мёрзлой земле, покрытой слоем хвои и шишек, сосны скрипели под порывами ветра, роняя редкие иголки. Воздух пах смолой и сыростью, но было в нём что-то тяжёлое, будто радиация пропитала даже лес. Я шёл, держась узкой тропки, что вилась между деревьями, пока не заметил движение под ногами. Сначала подумал, что это корень, но потом разглядел: слизняк. Вытянутый, болотного цвета, с гладкой влажной кожей и дрожащими усиками, что шевелились, как антенны. Он выполз из-под земли, оставляя за собой слизистый след, и замер, глядя на меня мутными глазками.
Я фыркнул — мелочь, не угроза. Но через минуту их стало больше. Десятки. Сотни. Они лезли из нор, сползали с деревьев, копошились в траве, окружая меня плотным ковром. Их усики дрожали всё быстрее, а потом в голове заорал писклявый хор:
— Уходи! Уходи! Уходи!
Система ожила, выдав строчки:
«125-я попытка ментального воздействия! Неудачно! Противник уничтожен о вашу защиту! ОП: +375»
Голоса били по мозгам, как молотки по наковальне.
Я ускорил шаг, но лес вокруг поплыл. Деревья будто наклонялись, их стволы изгибались, как в кривом зеркале, тропинка виляла то вправо, то влево, хотя я шёл прямо. Где север? Где Киев? Голова закружилась, ноги стали ватными, но я стиснул зубы и двинул дальше. Слизняки ползли гуще, их тела шуршали по земле, оставляя липкие полосы. Некоторые кидались на меня, но тут же дохли, размазываясь в жёлтую кашу о невидимый барьер моей защиты. Вдруг в голове кольнуло — резко, как иглой, — и перед глазами мигнуло уведомление:
Ментальный урон: -8 ЗД.
Текущее здоровье: 292/300
— Чёрт! — выругался я, хватаясь за виски.
Урон редкий, но неприятный, как пощёчина. Голоса не стихали, долбя без остановки:
— Уходи! Уходи! Уходи!
Я рванул вперёд, но лес сжимался вокруг. Сосны смыкали ветки, цепляя меня за одежду, корни вылезали из земли, будто нарочно подставляя подножки. Я споткнулся о толстый сук, едва удержав равновесие, и выругался громче:
— Да заткнитесь вы, бляди!
Хлопнул ладонью по ближайшему стволу — дерево треснуло с сухим хрустом, слизняк под ним разлетелся в брызги жёлтой слизи, но остальные не отставали. Ещё одна вспышка боли ударила по мозгам:
Ментальный урон: -10 ЗД.
Текущее здоровье: 282/300
Гул в голове нарастал, дезориентация брала своё. Я бежал, но не понимал, куда — лес кружился, как карусель, деревья мелькали, сливаясь в зелёно-коричневую кашу. Слизняки лезли изо всех щелей, их усики шевелились в такт их воплям. Некоторые врезались в меня, погибая, но каждый удар по защите отзывался лёгкой дрожью в теле. Система мигнула снова:
«128-я попытка ментального воздействия! Неудачно! ОП: +500»
*«Ментальный урон: -10 ЗД. Текущее здоровье: 272/300»*
— Да чтоб вас! — заорал я, перепрыгивая поваленный ствол.
Надо было валить, и быстро. Эти твари не просто орали — они били по мозгам, медленно, но уверенно выжигая мне здоровье. Если останусь, через пару часов превращусь в овощ, неспособный даже шаг сделать. Я мчался наугад, сшибая ветки плечами, проваливаясь в ямы с хвоей, пока впереди не мелькнула опушка. Сквозь ветки проглянула широкая трасса, а за ней — тёмные силуэты города в ночной мгле. Голоса стали тише, но не исчезли полностью:
— Уходи… Уходи… Уходи…
«131-я попытка ментального воздействия! Неудачно! ОП: +625»
Сухой сук хрустнул под ногой, я спрыгнул с небольшой насыпи и рванул к дороге, выжимая всё из своих новых ног. Земля подалась мягче, сменившись асфальтом, трещины которого поросли мхом. Слизняки отставали, их писк слабел, растворяясь в шуме ветра. Я перемахнул через трассу, чуть не врезавшись в ржавый остов грузовика, и оказался в Киеве.
* * *
Киев. Северные окраины
Спустя полчаса
Лес меня вымотал до предела. Голова гудела, будто в неё вбили колокол, в ушах звенело, перед глазами плыли мутные пятна, как от долгого взгляда на солнце. Ноги дрожали, хотя я этого не показывал даже себе. Система подвела итог встречи со слизняками:
«Получены дебаффы:
— Ментальная усталость (-10% к концентрации),
— Лёгкое головокружение (-5% к координации),
— Остаточный шум в голове (-5% к восприятию звуков).
Продолжительность: 6 часов»
Шесть часов этой дряни — просто подарок судьбы…
Я шёл по северным окраинам Киева, стараясь не спотыкаться о мусор и трещины в асфальте. Город встретил меня тишиной, но не той, что успокаивает, а зловещей, как затишье перед ударом. С севера в Киев вела старая трасса — широкая, когда-то оживлённая, а теперь мёртвая. По обочинам валялись остовы машин: «Жигули» с прогнившими кузовами, грузовик с раздавленной кабиной, автобус, чьи колёса давно сдулись, а стёкла покрылись паутиной трещин. Некоторые машины были обуглены, словно их подожгли, другие — раздавлены чем-то тяжёлым, оставившим вмятины в асфальте.
Между ними рос бурьян, сухой и колючий, цепляясь за ноги. За трассой начинались промзоны: склады с проваленными крышами, где торчали ржавые балки, заправки с обвалившимися навесами, покосившиеся билборды с выцветшей рекламой — надпись «Всё будет добре» читалась с трудом под слоем грязи и облупившейся краски. Вдалеке высились многоэтажки, их чёрные силуэты торчали на фоне ночного неба, как сломанные зубы великана. Уличные фонари не горели, только луна, бледная и холодная, бросала слабый свет на разруху.
Я шёл, держась теней, прислушиваясь к каждому шороху. Лес научил меня не расслабляться — после слизняков нервы были на пределе. Улицы были пустыми, только ветер гонял мусор: обрывки газет с выцветшими заголовками, пластиковые бутылки, чьи-то ботинки с оторванными подошвами, рваный рюкзак с выпавшим содержимым — пачка сигарет и пустая консервная банка.
На одном перекрёстке наткнулся на баррикаду: бетонные блоки, наспех сваленные в кучу, обмотанные ржавой колючей проволокой. Проволока рвалась, свисая клочьями, а блоки покрылись трещинами, будто по ним били чем-то тяжёлым. Рядом валялись гильзы — десятки, сотни, покрытые зелёной патиной. За баррикадой — ещё один перекрёсток, где болтался разбитый светофор. Его жёлтый корпус висел на одном проводе, поскрипывая на ветру, а линзы давно выбиты.
Тишина давила на уши, но дебафф «Остаточный шум» всё ещё гудел в голове, мешая разобрать звуки. Я чувствовал себя на прицеле, хотя вокруг не было ни души.
Дальше пошли жилые кварталы.
Пятиэтажки, девятиэтажки, панельные дома — все в шрамах от войны. Стены покрыты копотью, выбоинами от пуль и осколков, местами заросли чем-то зелёным — то ли мох, то ли мутировавшая плесень, что тянулась вверх тонкими нитями. Окна выбиты, только редкие стёкла торчали в рамах, отражая лунный свет. Балконы обрушены, их обломки валялись во дворах, засыпанные мусором и снегом. В одном дворе стояла детская площадка: качели скрипели на ветру, цепи звякали, как призрачные колокольчики, горка треснула пополам, а песочница заросла бурьяном. На асфальте виднелись следы когтей — глубокие, длинные, будто кто-то огромный прошёлся здесь, оставив борозды в бетоне. Я остановился, прислушиваясь. Ничего, кроме ветра и этого проклятого гула в голове. Но волосы на затылке встали дыбом, а в груди сжалось.
И тут я его увидел. На крыше девятиэтажки, метрах в ста от меня, мелькнула тень. Огромная, сгорбленная фигура, выше двух метров, с длинными лапами, что заканчивались когтями размером с кинжалы. Шкура отсвечивала чёрным, как сырая нефть, а глаза — два жёлтых огонька — горели в темноте, уставившись прямо на меня.
Оно стояло неподвижно, чуть наклонив голову, но я чувствовал его взгляд — тяжёлый, как удар молота. Система мигнула красным:
«Обнаружен противник: Неизвестное существо. Уровень: ??? Угроза: Высокая»
Сердце заколотилось, кровь ударила в виски. Это не слизняки, которых можно раздавить ладонью. Эта тварь была сильнее меня — намного сильнее, и система это подтверждала, и само тело. Я замер, медленно отступая к стене ближайшего дома, прижимаясь к холодному бетону. Тень шевельнулась, когти царапнули крышу, высекая искры, и низкий рык прокатился по улице, от которого у меня похолодели руки. Звук был глубокий, вибрирующий, как рёв двигателя, смешанный с хрипом умирающего зверя.
«Рекомендация: Избегать контакта. Вероятность выживания в бою: 12%»
— Охуенный совет… — пробормотал я сквозь зубы.
Двенадцать процентов — это не бой, это самоубийство. Тварь не двигалась, но я знал — она ждёт. Один шаг, одно неверное движение, и она спрыгнет вниз, разорвёт меня, такого крутого теневого, в клочья быстрее, чем я успею моргнуть. Бежать? С дебаффами далеко не уйду — ноги дрожали, координация хромала, а в голове мутилось от ментальной усталости. Драться? Смешно даже думать. Оставалось одно — тихо свалить, пока оно не решило поиграть в охотника.
Я скользнул за угол дома, держась в тени, стараясь дышать ровно.
Прошёл мимо сгоревшего киоска, где валялись банки с выцветшими этикетками — «Сардины в масле», «Тушёнка свиная», всё поржавевшее и пустое. Обогнул ржавый троллейбус — красно-жёлтый, с разбитыми стёклами и сорванной дверью. Внутри кто-то храпел, громко и с присвистом, но на меня не среагировал — то ли мутант, то ли какой-то бродяга, укрывшийся от холода в столь неординарном месте. Я не стал проверять, свернув к многоэтажке у небольшого озера. Оно виднелось за домами — чёрное, неподвижное, с тонкой коркой льда по краям, где плавали обломки веток и мусора. Дом был целее других: стены потрескались, но держались, окна выбиты, но вход не завален обломками. Лестница внутри скрипела под ногами, перила шатались, а на площадках валялись ошмётки — рваные обои, битые бутылки, чья-то куртка с оторванным рукавом.
Я поднялся на последний этаж, толкнул первую попавшуюся дверь. Она поддалась с хриплым скрипом, открывая тёмную квартиру. Внутри — голые бетонные стены, покрытые пятнами сырости, пол усыпан мелким мусором — осколки стекла, окурки, обрывки газет. В углу стоял потрёпанный кожаный диван, продавленный и с торчащими пружинами, но всё ещё целый. Окон не было, рамы зияли пустыми проёмами, через которые врывался холодный ветер, принося с собой запах озера и гнили.
Я рухнул на диван, массируя виски. Голова раскалывалась, дебаффы давали о себе знать:
«Ментальная усталость: -10% к концентрации. Лёгкое головокружение: -5% к координации. Остаточный шум в голове: -5% к восприятию звуков. Осталось: 5 часов 47 минут»
— Чёртов лес, — пробормотал я, глядя в потрескавшийся потолок.
Слизняки выжрали мне мозги своим «уходи», а та тварь на крыше добила нервы. Сильнее меня, и намного. Если такие бродят по Киеву, высовываться без плана–верная смерть. Я хлопнул себя по щекам, пытаясь прогнать муть из головы, но помогло слабо. Лёг на бок, подложив руку под голову, и уставился в темноту. Ветер гулял по комнате, шелестя мусором на полу, а где-то вдалеке — то ли в городе, то ли в голове — снова послышался низкий рык.
«Восстановление здоровья: +5 ЗД. Текущее здоровье: 227/300»
Мелочь, а приятно. Я закрыл глаза, слушая, как ветер завывает за стеной. Спать не хотелось, но сил не было совсем. Лес оставил свой след, а Киев, похоже, готовил мне сюрпризы похуже слизняков. Завтра двину дальше — может, в центре найду что-то полезное или интересное. Или хотя бы тишину. Но что-то подсказывало, что тварь на крыше — не последний мой гость в этом городе.