• Boosty Shared
• Виталий Петров

• T

• геншин. последняя воля
• глава

88.docx

88.fb2

37к символов

(иной подход к заполучению большой капусты)

* * *

Тьма обволакивала сознание, словно густой, вязкий туман, пропитанный запахом сырой земли и металлическим привкусом озона. Она цеплялась за мысли, будто корни древнего древа, не позволяя вырваться. Тело казалось неподъёмным, словно его придавило невидимым валуном, а в голове гудело, как после удара молнии, раскатившегося эхом в пустоте. Холодный ветер хлестал по коже, оставляя ощущение тысяч крошечных игл, а где-то на краю восприятия рокотал гром, сливаясь с её голосом — мягким, но настойчивым, как далёкий раскат грозы, зовущий вернуться.

— Саша, ну же, очнись! — голос Макото пробивался сквозь пелену, звенящий, как звон клинков в руках мастера, но с тёплой, почти человеческой интонацией. — Я, конечно, богиня вечности, но даже мне нужно знать меру! Александр!

Я попытался ответить, выдавить хоть слово, но губы не слушались, словно их сковал ледяной холод Инадзумы. Горло сжалось, будто зажатое в тисках, а в груди пульсировала тягучая боль. Память была подобна разбитой мозаике, рассыпанной по полу храма: обрывки воспоминаний мелькали перед глазами, но ни один кусочек пока не складывался в цельную картину.

Что произошло?

Почему я не могу пошевелиться?

Где я вообще?

— Ну ладно, раз ты такой упрямый, попробуем по-другому. Сам напросился, — в голосе Макото мелькнула игривая искорка.

Внезапно что-то тёплое, мягкое коснулось моих губ, и по телу пробежал лёгкий электрический разряд. Сердце дёрнулось, будто его встряхнули, и тьма начала отступать.

Я резко открыл глаза.

Мир ворвался в чувства, как буря, сметающая всё на своём пути: тяжёлое серое небо, затянутое тучами, готовыми разразиться ливнем; мелкие капли дождя, холодящие лицо, словно слёзы; запах влажной земли и озона, пропитавший воздух. Я лежал на сырой траве, пальцы судорожно вцепились в узловатые корни старого дерева, чьи ветви скрипели и стонали под порывами ветра, роняя крупные капли на землю.

Над головой нависала Макото, чьи фиолетовые глаза сияли, как грозовые всполохи в ночи. Её лицо было так близко, что я ощутил тепло её дыхания, а в памяти всплыло: она только что меня поцеловала. Её губы, ещё мгновение назад касавшиеся моих, дрогнули в лёгкой, почти неуловимой улыбке, но тут же её щёки, обычно бледные, как фарфор, окрасил яркий румянец. Макото поспешно отстранилась, поправляя выбившуюся прядь тёмных волос, струящихся, как шёлк, и отвела взгляд, будто внезапно заинтересовалась мокрой травой, усеянной каплями дождя.

— Н-ну, вот, очнулся же! — пробормотала она, и её голос, всегда звучавший как громовой раскат, теперь дрожал, выдавая смущение. Она кашлянула, скрестив руки на груди, и её тонкие пальцы нервно теребили складки кимоно, будто пытаясь спрятать неловкость. — Не смотри на меня так, Саша! Это… это был просто способ тебя разбудить, ясно? Ничего такого! Я же порядочная богиня, Архонт Инадзумы, между прочим! Не смей думать, что я тут… ну… в общем, ничего такого!

Я моргнул, всё ещё пытаясь осознать происходящее.

Тело ломило, будто я сражался с ордой хиличурлов, а потом, не переводя дух, разгружал с ними же баржу с углём. Одежда промокла насквозь: плотный плащ и штаны липли к коже, сапоги хлюпали, полные воды, а холод пробирал до костей. Вокруг простиралось поле высокой травы, колышущейся под ветром, словно море перед штормом. Старое дерево, под которым я лежал, выглядело иссохшим, его кора потрескалась, а редкая листва, покрытая сероватым налётом, дрожала под порывами ветра. В воздухе висел тяжёлый запах озона, смешанный с чем-то горьким, почти металлическим, и где-то вдалеке рокотал гром, как предвестник надвигающейся бури.

И всё же, несмотря на слабость и путаницу в голове, я не мог сдержать улыбку. Её смущение было до невозможности умилительным. Макото, грозная Райдэн, сейчас выглядела как обычная девушка, пойманная на чём-то неловком. Я чуть приподнялся на локтях, игнорируя ноющую боль в мышцах, и сказал, стараясь, чтобы голос звучал легко, несмотря на хрип, пропитавший горло:

— Знаешь, Макото, когда я ещё только осваивал тейватский язык, попалась мне одна книжица в библиотеке… про Спящую Красавицу и рыцаря Ордо Фавониус. И я так понимаю, умудрённая веками богиня тоже зачитывалась этой сказкой и решила примерить роль доблестного рыцаря, спасающего спящего героя? Или решила взять пример с Яэ?

Её глаза расширились, и румянец на щеках стал ещё ярче.

Райдэн-старшая открыла рот, чтобы возразить, но тут же захлопнула его, бросив на меня взгляд, в котором смешались возмущение, смущение и что-то ещё, почти уязвимое. Она выпрямилась, гордо вскинув подбородок, но её пальцы всё ещё нервно теребили край кимоно.

— Это была экстренная мера! — заявила она, чуть надув губы, что делало её ещё более человечной. — Другие способы не сработали, а позволить тебе лежать вот так вечно я тоже не могла. Как бы странно это ни звучало от богини вечности! Но главное — сработало! Так что я порядочный Архонт, а не развратная лисица!

Я усмехнулся шире, чувствуя, как её реакция прогоняет часть слабости, словно тёплый луч солнца, пробивающийся сквозь тучи.

— Угу. Порядочный Архонт, который целует спящих людей под дождём и крадёт их первый поцелуй, — поддразнил я, и Макото бросила на меня взгляд, в котором мелькнула искренняя уязвимость, тут же сменившаяся её привычной гордостью. — Но должен признать, поцелуй вышел… невероятным. Прямо как в сказке.

— Вот как? — хмыкнула она, вставая с грацией, присущей лишь богине. Её кимоно колыхалось под ветром, а в глазах зажглись искры, как молнии перед ударом. — Думаешь, можешь дразнить богиню и остаться безнаказанным? Если «спящий принц» так уверен в себе, то, может, я подумаю о том, чтобы практиковаться в этом деле чаще… но только если он сумеет встать и доказать, что достоин этого!

Сердце застучало быстрее, будто отозвалось на её слова электрическим разрядом. Силы, казалось, вернулись, и я, хоть и с трудом, сумел сесть, опираясь на ствол дерева. Мир вокруг стал чётче, но от этого только мрачнее.

Я оказался в столице Сумеру, но это место было… неправильным.

Всё вокруг утопало в серых оттенках, словно кто-то выжал из мира краски. Не просто пасмурно — само пространство казалось лишённым жизни. Не было ни привычного гомона торговцев на базаре, ни звона колоколов Академии, ни шороха листвы, которую так любили кошки Сумеру. Только гнетущая тишина, нарушаемая редкими раскатами грома. Деревья вокруг были покрыты маслянистыми чёрными наростами, блестящими, как смола, стекающая по коре. По стенам домов, полуразрушенным и покрытым трещинами, тянулись чёрные вены, будто живые, проникающие внутрь зданий, как паразиты.

Макото заметила перемену в моём лице.

Её взгляд смягчился, и она шагнула ближе, протягивая мне руку.

— Выглядишь потерянным, — произнесла она с ноткой тревоги, её голос был мягким. — Что последнее ты помнишь? Я знаю всё, что произошло, и смогу развеять твою тревогу.

Я потёр виски, пытаясь собрать осколки памяти, которые ускользали, как песок сквозь пальцы.

— На самом деле… как будто всё помню, — признался я, чувствуя странное ощущение, будто воспоминания были на месте, но я не мог их ухватить.

Я крепко сжал её руку, её тепло дало опору.

— Но всё расплывается…

Я встал, чуть пошатнувшись, и огляделся. Мир не стал лучше.

Огромное древо в центре города — Великое Древо Мудрости, символ Сумеру — выглядело больным, его кора была изъедена тёмными пятнами, а листва пожухла, лишь редкие зелёные листья цеплялись за ветви, как последние искры жизни. В воздухе висел тяжёлый, почти осязаемый запах гниения и это ощущение давило на грудь, как невидимый груз.

— Но вот этого, — я указал на древо, и память начала возвращаться, словно пелена спадала с глаз. — Точно не помню… Зато вспомнил, как я отправился искать свои конфискованные вещи — всё, что отобрала Академия. По пути заглянул в бимарстан, где встретил Каву. Я помогал там какое-то время, лечил людей, экспериментировал с твоими знаниями и своей силой, научившись, вроде бы, на расстоянии лечить. Потом… через терминал Акаши на ухе со мной связалась Нахида. Она просила о помощи. Мы говорили о чём-то важном, и я отправился за ней. Помог ей выбраться из святилища, где её держали мудрецы. Она была такая… маленькая, но решительная, хех, — говорил я медленно, вспоминая события прошлой ночи. — Потом Нахида помогла мне добраться до хранилища с моими вещами. Я там вспомнил наш с тобой разговор о Руккхадевате и Ирминсуле, о том, что можно попробовать повторить подвиг — украсть Архонта, как я когда-то вытащил тебя из Священной сакуры. И… Нахида повела меня куда-то глубоко под землю. Мы спускались всё ниже и ниже, пока не вышли к Ирминсулю. Там было… ярко. Тепло. Как будто само сердце мира билось рядом. А дальше — пустота. И вот я здесь, целуемый Электро Архонтом, как в сказке, в каком-то мёртвом, выцветшем месте.

Макото слушала внимательно, её глаза, сияющие, как аметисты, не отрывались от моего лица. Когда я закончил, она удивлённо вскинула бровь.

— Не думала, что ты вспомнишь так много, хоть и без деталей, — сказала она, её голос стал серьёзнее, но в нём всё ещё чувствовалась теплота. — И раз твоя память на месте, какой вывод напрашивается сам собой?

Я усмехнулся, пытаясь разрядить атмосферу, несмотря на гнетущую пустоту вокруг.

— Я больше не буду пить то, что пьёт Бэй Доу, — заявил я, глядя на Макото.

Она фыркнула, но тут же посерьёзнела, её взгляд стал острым.

— Хм. Это, конечно, важный вывод, но я имела в виду мир вокруг нас. Понимаешь, что это за место?

Я ещё раз огляделся, вдохнул тяжёлый, пропитанный ядом воздух. Сердце сжалось от вида мёртвого города, от чёрных вен, оплетающих дома, от увядающего древа.

— Мы в Ирминсуле, верно? — спросил я, чувствуя, как правда начинает проступать сквозь пелену.

— Да, — кивнула Макото, её голос стал тише, но в нём чувствовалась стальная решимость. — В той его части, где покоится осколок души Руккхадеваты. Этот мир соткан из её воспоминаний и воли, но посмотри вокруг, — девушка обвела рукой мёртвый пейзаж. — Всё говорит о том, что ситуация здесь намного сложнее, чем была со Священной сакурой. Там моя душа оставалась чистой и нетронутой, пока корни впитывали скверну. Здесь же… Наоборот — Ирминсуль чист, как слеза, но душа Руккхадеваты отравлена ядом Бездны. И это не обычная скверна, а нечто гораздо более древнее и разрушительное. Я поражена, как долго она держится в таком состоянии…

Я стиснул кулаки, чувствуя, как решимость разгорается в груди, несмотря на усталость.

— Значит, мы прибыли вовремя, — уверенно сказал я, глядя ей в глаза. — Если мы хотим исцелить Тейват от Бездны, это станет хорошим началом. Спасём Руккхадевату — спасём Сумеру.

Макото на мгновение замерла, её глаза расширились от удивления, но затем она кивнула, и уголки её губ дрогнули в лёгкой улыбке.

— Ты прав. Пора идти и спасать Архонта в беде!

* * *

Город мёртв, и эта смерть не выглядела внезапной — скорее, она растянулась на века, как болезнь, которая пожирает тело медленно, начиная с самых корней.

Мы шли по улице, когда-то ведущей от торговых кварталов к Академии, и каждый шаг отзывался глухим эхом под ногами. Камни мостовой, изъеденные временем и скверной, потрескались, и из их швов сочилась густая чёрная влага, похожая на смолу. Она тянулась по трещинам, пульсировала, словно в ней текла жизнь, но жизнь чуждая, неправильная.

Шли медленно, стараясь не смотреть по сторонам слишком долго — взгляду не на что было зацепиться, кроме следов того, что погибло. Лавки с выщербленными прилавками, над которыми всё ещё висели таблички с именами торговцев, покрытые сетью трещин. Пустые сосуды из-под масел и настоек, засохшие букеты трав, оставленные кем-то на подоконнике. Крошечные стеклянные ампулы, перекатившиеся в канаву, — в них еще блестели капли некогда священных зелий, ныне потерявших силу.

Сумеру всегда дышал звуками — его городские террасы напоминали музыкальные ступени, где каждая улица играла свою мелодию: гомон торговцев, шорох листвы, звон медных колокольчиков, запахи трав и пряностей, смешивающиеся в одном потоке. Сейчас всё это исчезло. Остались лишь обломки прошлого, и даже они, казалось, начали забывать, кем были. Вывески над лавками висели перекошенные, обросшие серым налётом, а окна домов зияли провалами, словно ослепшие глаза. Где-то в глубине улочки валялась детская игрушка — деревянная птичка с обломанным крылом. Она медленно раскачивалась на ветру, и это слабое движение, едва заметное, вдруг пронзило тишину сильнее любого крика.

— Остаточные очаги сопротивления, — негромко произнесла Макото, остановившись у фонтана. Каменный дракон, когда-то изрыгающий чистейшую воду из подземных источников, теперь ронял мутные, вязкие капли, падавшие с глухим звуком, как счётчик последних мгновений. — Видишь этот поток? Он всё ещё жив. Руккхадевата не сдаётся, даже когда всё вокруг умирает.

Я опустился на колено, провёл пальцами по воде — она холодила кожу, но под этой стужей чувствовалось биение, едва различимое, как дыхание спящей души.

На дне что-то шевелилось: крошечный зелёный листок, будто застрявший между двух миров, пытался подняться к поверхности. Я поймал его ладонью — и в тот миг он словно ожил, расправил крошечные жилки, напитавшись теплом человеческой руки.

— Жизнь всегда ищет путь, — сказал я тихо, не зная, кому именно — ей, себе, или этому месту.

— И всегда находит, — ответила Макото, и в её голосе прозвучало не утешение, а твёрдая уверенность.

Мы шли дальше. Чем ближе к Академии, тем явственнее ощущалась странная закономерность: чем выше поднимались улицы, тем слабее становились краски. Дома, обросшие лианами, словно сами пытались удержать жизнь, постепенно теряли этот зелёный покров, и лианы превращались в сухие, мёртвые жгуты. Иногда попадались участки, где жизнь всё ещё теплилась — маленькие оазисы: клумба, где пробивался цветок; стена, по которой тянулась тонкая зелёная нить, словно жила древа. Но всё это казалось хрупким, как воспоминание, готовое раствориться при одном прикосновении.

Над городом висел серый купол неба. Тучи медленно текли, и сквозь них пробивался свет, но он не согревал, а скорее напоминал бледное отражение солнца — словно мир утратил не только жизнь, но и саму идею света. Ветер приносил запах сырости и гнили, отдалённо напоминавший болотный — смесь мха, старой бумаги и затхлой земли. Иногда казалось, что где-то в переулках кто-то шепчет, словно голоса прошлого пытались пробиться сквозь плоть мёртвого города.

Когда мы подошли к подножию Академии, Макото остановилась.

Её взгляд скользил по разрушенным фасадам, по колоннам, изъеденным трещинами. На мраморных стенах, где когда-то были выбиты изречения великих мудрецов, теперь виднелись чёрные следы, словно рука времени пыталась стереть память о тех, кто учил других искать истину. На барельефах, где раньше изображали богиню мудрости, лица были стерты — не сломаны, не разбиты, а именно вытерты, как будто кто-то методично стирал само присутствие божества из ткани мира.

— Она пыталась спасти знания, — сказала Макото тихо, почти беззвучно. — Но Бездна начала не снаружи. Она проросла изнутри.

Я посмотрел на город, раскинувшийся внизу. С высоты он напоминал тело исполина, поражённого гнилью: улицы — это вены, по которым текла чернота, а среди них, как слабые импульсы сердца, теплились крошечные пятна света — живые осколки. Они пульсировали неровно, будто мир дышал с трудом, но всё ещё боролся.

— Она не сдаётся.

— Потому что помнит, — ответила она. — Даже если память — последнее, что у неё осталось.

Дальше дорога поднималась вверх.

Чем выше, тем сильнее менялось окружение — небо становилось плотнее, свет — тусклее, а город — тише. На лестницах, ведущих к верхним ярусам, огибая огромное древо, стояли деревья без листвы. Их стволы сохранили форму, но кора потрескалась и потемнела, словно выжженная изнутри. Из трещин вытекала вязкая зелёная жидкость — не сок, а что-то другое, отдалённо напоминавшее кровь, если бы у леса могла быть своя.

Дорога вывела нас к старому саду. Когда-то это место, вероятно, было сердцем столицы — здесь пересекались все пути, здесь начинались разговоры, дискуссии, рождались идеи. Теперь же от него остался лишь каменный круг и высохший пруд, в центре которого торчал обломок статуи. На воде плавали серые лепестки — не живые, но всё ещё сохраняющие форму.

Я зачерпнул их рукой — и почувствовал слабое тепло, будто в них хранилось нечто — память, обрывок света, остаток того, что когда-то звали благословением Руккхадеваты.

— Она ещё здесь, — сказал я тихо.

— Или её тень, — ответила Макото, и её голос прозвучал неуверенно.

Мы поднимались всё выше. Город постепенно редел, уступая место каменным уступам и узким лестницам. Дома становились реже, а воздух — свежее, хотя в нём всё ещё чувствовалась та же глухая тяжесть, как перед бурей.

И тут случилось то, чего я не ожидал: по мере того как мы поднимались, мир вокруг постепенно оживал, словно мир перевернулся. Серая трещина на стене проросла зелёным побегом, и от этого едва заметного цвета всё вокруг начало меняться. Тонкие нити зелени тянулись между плитами, пробивались сквозь трещины в стенах. По склонам, у подножия колонн, появились мхи, едва заметные цветы. Воздух стал другим — чище, свежее, в нём слышался запах влажной земли и молодой листвы. Ветер донёс тихий шелест — будто кто-то тронул ветви над нами.

— Как интересно… — сказала Макото, замедляя шаг.

На последнем ярусе улицы сошлись в одну дорогу, и перед нами открылся вид на верхнюю террасу, где стояло Святилище Сурастаны. Верхняя терраса на самой вершине гигантского дерева действительно была иной. Прямо посреди мертвого города — оазис: деревья с мягко светящейся листвой, ручей, текущий между камней, и лёгкий, почти неуловимый свет, струящийся сверху. Цвета здесь были настоящими — глубокими, сочными, почти живыми. Всё вокруг дышало покоем и чем-то неизъяснимо родным, словно сама земля знала, кто мы и зачем пришли.

Среди густых, ещё не тронутых дыханием увядания крон, где листва переливалась изумрудными и нефритовыми оттенками под рассеянным светом, возвышалось Святилище Сурастаны.

Оно словно вырастало из самой земли, наполовину укрытое в объятиях древнего ствола дерева, чьи ветви, толстые и узловатые, сплетались вокруг него, будто стражи, хранящие вековые тайны. Величественные ветви, тяжёлые от листвы, склонялись над святилищем, создавая живой полог, который шептался на ветру, словно рассказывал о давно забытых временах. Белый камень, из которого было сложено здание, не поддался разрушительному течению времени, как другие постройки этого мира.

Напротив, он сиял мягким, почти неземным светом, будто впитал в себя внутреннее сияние самой жизни, отражая его в каждом своём изгибе. Зелёные купола, венчавшие святилище, были покрыты бархатистым мхом и тонкими, изящными лианами, которые не выглядели иссохшими или мёртвыми. Они казались живыми, пульсирующими, словно питались невидимой энергией этого места, росли прямо сейчас, в этот самый миг, обвивая купола, как нежные объятия самой природы.

— Она здесь, — тихо произнёс я, ощутив знакомое, почти магнетическое притяжение, которое вело меня вперёд, словно невидимая нить, натянутая между моей душой и чем-то неизмеримо большим, древним и могущественным. Это чувство было одновременно знакомым и пугающим, как зов, который невозможно игнорировать.

Мы стояли на краю этого странного, живого острова, окружённого морем смерти и пустоты.

Ветер мягко колыхал листву, и её шелест сливался с низким, едва уловимым гулом, похожим на дыхание самого мира. Воздух был пропитан тонким ароматом свежей зелени, влажной земли и цветов, но в нём витала едва уловимая нота тревоги, словно само пространство знало, что скрывает в себе. Тени от листвы плясали на земле, создавая узоры, которые казались живыми, движущимися, словно пытаясь что-то рассказать.

Святилище Сурастаны…

Его имя эхом звучало в моей голове, вызывая смесь благоговения, тревоги и странного предвкушения. Мы медленно приближались к массивным вратам, вырезанным из тёмного дерева и украшенным сложными узорами, напоминающими переплетённые ветви и листья.

В памяти всплывали воспоминания о том, как я уже бывал здесь — почти тайком, пробираясь сквозь тени, используя свою духовную энергию, чтобы усыпить стражу и учёных Академии, охранявших это место. Тогда это было почти игрой, авантюрой, подогретой волшебным алкоголем Бэй Доу, который бурлил в крови, придавая всему происходящему лёгкий налёт безрассудного веселья. Я вспомнил, как смеялся, уклоняясь от патрулей, как мои пальцы искрили от энергии, когда я заставлял стражников погружаться в сон. Но сейчас ничего подобного не было.

Внутри меня всё напряглось, как струна, готовая лопнуть от малейшего касания. В этом священном месте я чувствовал эхо боли и страха той, кто была его хозяйкой. Это ощущение было новым, острым, как нож, вонзающийся в грудь. Оно не походило ни на что, что я испытывал в реальном мире — смесь тоски, отчаяния и чего-то невыразимо древнего, что сжимало сердце и заставляло дышать чаще.

— Получается, мы сейчас во «внутреннем мире» Руккхадеваты? — уточнил я у Макото, пока мы подходили всё ближе к вратам. — В том самом, о котором говорила Чан Шэн, рассказывая о шаманстве и связях с духами?

Макото посмотрела на меня с лёгкой задумчивостью.

— Да, можно сказать и так, — ответила она, её голос был мягким, но в нём чувствовалась стальная уверенность, словно она уже не раз сталкивалась с подобными загадками. — Хотя слияние Руккхадеваты с Ирминсулем создаёт уникальную ситуацию, которую сложно загнать в рамки привычных определений. Ирминсуль — это не просто дерево или артефакт, это живая сеть, хранящая память мира, его суть. То, что Ирминсуль отозвался на тебя и позволил войти сюда, уже говорит о многом. Я полагаю, Руккхадевата сознательно изолировала себя в этом пространстве, отгородившись от внешнего мира, как в духовной крепости. Это её убежище, её последняя линия обороны, которая не позволила тебе так легко, как с Сакурой, захватить её осколок души.

— Значит, нам нужно найти её, освободить и… — я замялся, посмотрев на Макото в поисках подсказки, чувствуя, как моё сердце бьётся быстрее от неопределённости.

Она слегка улыбнулась, и в этой улыбке сквозила смесь мудрости, тепла и лёгкой иронии, как будто она знала, что я ищу чёткий план, которого просто не существует.

— Довериться своей интуиции, — закончила она за меня, её голос был мягким, но твёрдым. — Нет учебников, древних свитков или мудрецов, которые бы подробно расписывали, как спасать богинь, поглощённых Бездной, или как вытаскивать их души из таких мест. Моя гипотеза — найти её, вынести из этой области и пожелать вернуться в своё тело, удерживая её душу рядом. Но это лишь предположение. Если у тебя возникнут другие идеи, это уже будет твоя история, и я верю, что ты найдёшь верный путь.

— Понял. Импровизация — наше всё, — усмехнулся я, стараясь скрыть внутреннее напряжение за лёгкой бравадой. Мы уже стояли у массивных врат, и я положил ладони на их холодную, шершавую поверхность. — Но иметь хоть какой-то план — уже неплохо. Готова?

Макото молча кивнула, её лицо стало серьёзнее, а в глазах зажёгся решительный огонёк, как будто она готовилась к битве. Я глубоко вдохнул, чувствуя, как воздух наполняет лёгкие, и с силой толкнул тяжёлые двери. Они поддались с низким, протяжным скрипом, который эхом разнёсся по залу, словно само святилище нехотя открывало нам свои тайны.

В нос тут же ударил резкий, почти осязаемый запах сырости, затхлости, смешанный с чем-то тяжёлым, удушающим — гнилью и маслянистой гарью. Этот аромат был настолько неприятным, что я невольно поморщился, ощутив, как тошнота подкатывает к горлу.

Я сделал ещё один вдох, пытаясь привыкнуть, но запах не отступал — он был густым, липким, словно пропитал само пространство. За этим ароматом пришло осознание, что всё вокруг было обманчивым, как мираж, скрывающий мрачную правду. За воротами открывался огромный зал, выдержанный в глубоких зелёных тонах, напоминающий тот, что я видел в реальном мире.

Две каменные дороги, вымощенные гладкими плитами, извиваясь, уходили вправо и влево, огибая центр зала и теряясь в его дальнем конце, где тени сгущались, создавая ощущение бесконечности. Сверху, поддерживая массивный купол, возвышались наклонённые колонны, толстые и мощные, словно корни гигантского дерева, вросшие в камень. Их поверхность была покрыта тонкими трещинами и мхом, который казался живым, шевелящимся под тусклым светом зелёных фонарей, висевших вдоль стен. В центре зала, как и в реальности, находилось сердце святилища — большая беседка, похожая на бутон цветка, сотканная из зелёного камня и переплетённых лоз. Именно в ней в реальном мире содержалась Нахида, и именно здесь, как я чувствовал каждой клеткой своего тела, находилась Великая Властительница Руккхадевата.

Но сходство с реальным миром заканчивалось на этом.

В реальности сердце святилища парило в воздухе, окружённое пустотой, к нему вёл узкий каменный мостик, начинавшийся от входа. Здесь же всё пространство под бутоном было заполнено чёрной, маслянистой водой, от которой исходил тот самый тошнотворный запах гниения. Мостик, который должен был вести к центру, был полностью скрыт под этой жижей, и её поверхность слегка колыхалась, будто живая, отражая тусклый свет зелёных фонарей и держа на воде десятки неизвестных книг. Вода казалась не просто жидкостью — она была густой, почти вязкой, и в ней чувствовалась какая-то зловещая энергия, словно она была пропитана самой Бездной.

Источник этой чёрной воды был ещё более пугающим.

Она сочилась из самого сердца святилища, из Руккхадеваты, которая лежала внутри, без сознания, наполовину погружённая в эту мерзость. Её тело покоилось на груде древних книг, чьи страницы, пожелтевшие и истончённые, казалось, растворялись в этой жидкости, становясь частью неё. Тонкие чёрные полосы, словно ядовитые ручейки, текли из её закрытых глаз и приоткрытого рта, стекая вниз по её лицу и шее, просачиваясь сквозь бутон и питая эту чёрную воду. Её белые волосы, длинные и спутанные, были частично погружены в жижу, и их концы растворялись, становясь частью этой тьмы.

Зрелище было настолько гнетущим, что я почувствовал, как внутри всё сжалось, словно моё сердце стиснули ледяные пальцы. Это была не просто картина страдания — это была мука, воплощённая в реальности, мука богини, чья сила и мудрость воспевались веками.

— Какой ужас… — прошептала Макото, прикрыв рот рукавом своего кимоно. Её голос дрожал от потрясения, а глаза расширились, отражая тусклый свет зала. — Это гораздо серьёзнее, чем я думала. Она использует себя, свою душу, как фильтр… как резервуар, чтобы сдерживать эту скверну и не дать ей распространиться по Ирминсулю… Это жертва, которую невозможно осознать.

— Не продолжай, — хмуро оборвал я, не отводя взгляда от Руккхадеваты. Мой голос прозвучал резче, чем я хотел, но я не мог сдержать эмоций. — Я и сам всё вижу.

Я знал, что такое мученичество.

Читал о нём в книгах, видел на фресках, где герои и святые приносили себя в жертву ради высшей цели. Но одно дело — сухие строки и абстрактные образы, и совсем другое — видеть своими глазами, как богиня, чья сила и мудрость воспевались веками, лежит в этом «бутоне», истязаемая скверной, которая медленно пожирает её. Её лицо, даже в бессознательном состоянии, было искажено болью: брови слегка сдвинуты, губы дрожат, а кожа бледна, почти прозрачна, как у призрака. Чёрные ручейки, стекающие из её глаз, казались слезами, но не обычными — это были слёзы Бездны, ядовитые и живые. Это зрелище пробирало до костей, вызывая смесь гнева, жалости и решимости.

Бездна… Воистину дьявольская сила, способная сломить даже богов.

Оглядев зал ещё раз, я заметил, что он всё же отличался от того, что я видел с Нахидой в реальном мире.

— Это место не совсем такое, каким было в реальности, — сказал я, обращаясь к Макото, пытаясь отвлечься от гнетущего зрелища.

— За столетия Мудрецы вносили изменения, — ответила она, внимательно оглядывая зал, её взгляд скользил по колоннам и куполу. — Но это место — проекция воспоминаний Руккхадеваты, таким, каким оно было при её жизни. Это её внутренний мир, её убежище, сотканное из её памяти и боли.

— Понятно, — кивнул я, чувствуя, как решимость затмевает страх. Не раздумывая, я шагнул в чёрную воду, ощутив, как она обволакивает мою ногу, холодная и липкая.

Вода тут же зашипела и забурлила, словно моя нога была раскалённым металлом, брошенным в холодную жидкость. Я почувствовал жжение, неприятное, но терпимое, напоминающее элеазар, но в более концентрированной, жидкой форме. Оно было не просто физическим — оно проникало глубже, в саму душу, вызывая лёгкое головокружение и ощущение, будто что-то пытается забраться внутрь меня, в голову и что-то сказать.

— Саша! Что ты делаешь?! — крикнула Макото, её голос был полон тревоги, и она быстро шагнула ко мне.

Я отступил на шаг назад, чувствуя, как вода нехотя отпускает мою ногу, и спокойно повернулся к ней, подняв руку в успокаивающем жесте.

— Я делаю то, что подсказывает мне интуиция, — сказал я, стараясь говорить уверенно, хотя внутри всё ещё боролся с подступающим страхом. — Это единственный путь.

— Мы явно недооценили, что происходит с душой Руккхадеваты, — возразила Макото, её глаза сверкали беспокойством, а пальцы нервно сжимали ткань кимоно. — Эта скверна… Она слишком опасна, даже для тебя. Нужно подумать…

— Возможно, но безопаснее со временем точно не станет, — пожал я плечами, стараясь выглядеть спокойнее, чем чувствовал. — А её состояние может ухудшиться в любой момент. Только я могу ей помочь сейчас, и только в моей душе она найдёт покой. Макото, прошу, останься у входа и будь готова ко всему. Эта скверна может быть опасна для тебя, но не для меня. Я уже спас одну маленькую богиню Дендро, теперь очередь за той, что побольше, — я ухмыльнулся, стараясь разрядить напряжение, хотя моё сердце билось, как барабан.

Макото посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом, затем неохотно кивнула. Она развела руки, и из её ладоней в фиолетовом сиянии возникли два светящихся шара, мерцающих, как звёзды в ночном небе. Они стремительно подлетели ко мне, зависнув рядом, излучая мягкий, но уверенный свет.

— Здесь моя сила ограничена, но подстраховку я могу обеспечить, — сказала она, и её голос стал чуть мягче, хотя в нём всё ещё звучала тревога.

— Спасибо, — подмигнул я, чувствуя, как её поддержка придаёт мне уверенности.

Я снова шагнул в воду, ощутив под ногами твёрдую поверхность каменного мостика, скрытого под чёрной жижей. Вода бурлила и шипела, сопротивляясь каждому моему шагу, но не могла остановить меня. Светящиеся шары Макото плыли рядом, освещая путь лучше, чем тусклые зелёные фонари святилища, чей свет едва пробивался сквозь мрак.

Чем дальше я продвигался, тем гуще становилась жидкость, обволакивая ноги, словно пытаясь удержать меня, замедлить. Она была холодной, но жгла, как кислота, и я чувствовал, как она пытается проникнуть в меня, но моя духовная энергия отталкивала её, создавая невидимый барьер. Я не останавливался, сосредоточившись на цели.

Наконец, я добрался до сердца святилища. Сквозь полупрозрачные зелёные барьеры, сотканные из дендро-энергии, я видел Руккхадевату. Вблизи она выглядела ещё более измождённой: её лицо было бледным, почти прозрачным, как у призрака, а чёрные ручейки, стекающие из глаз и рта, казались живыми, пульсирующими, словно змеи, питающиеся её сущностью.

Я приложил ладони к барьерам, чувствуя, как моя духовная энергия вливается в них, словно поток света, борющийся с тьмой. Через несколько секунд барьеры начали таять, словно лёд под тёплым солнцем, растворяясь в воздухе с мягким шипением. Я шагнул внутрь.

Руккхадевата была жива, но пребывала в глубоком сне, её грудь едва заметно поднималась от слабого дыхания. Она действительно была похожа на взрослую версию Нахиды — те же тонкие черты лица, но более зрелые, с длинными ушами и белыми волосами, струящимися по её телу, как водопад. Её одеяние, некогда великолепное, было изорвано и пропитано чёрной водой, которая превращала ткань в подобие цепей, сковывающих её с полом.

— Всё в порядке?! — крикнула Макото с другого конца зала, её голос дрожал от беспокойства.

— Да! — отозвался я, стараясь звучать уверенно.

Резким движением я начал разрывать её одежду, что приросла к полу под водой, обнажая её тело — полную, округлую грудь, плоский живот, изящные бёдра.

Наконец, я смог поднять её на руки. Она была тяжёлой — неудивительно, учитывая её рост и формы, но мои мысли были заняты не этим, а тем, как быстрее выбраться отсюда. С ношей на руках я двинулся обратно. Вода жгла сильнее, становилась гуще, словно пыталась удержать нас, её поверхность бурлила, поднимая пузыри, которые лопались с отвратительным звуком. Я чувствовал, как она сопротивляется, как будто живая, но продолжал идти, стиснув зубы.

— Кха-кха! — внезапно закашлялась Руккхадевата, её тело сотряслось в моих руках.

Она на мгновение открыла глаза — зелёные, мутные от боли, как лесное озеро, затянутое тиной. Она посмотрела на меня, и в её взгляде мелькнула искра узнавания, но тут же угасла, и она снова потеряла сознание.

— Вероятно, твоя духовная энергия уже передаётся ей, — крикнула Макото, стоя у врат. Её голос звучал твёрже, но в нём всё ещё чувствовалась тревога. — Это хороший знак, но не здесь. Поторопись, скверны слишком много!

— Угу… — выдавил я, пробираясь через жижу, которая теперь доходила мне почти до колен.

Спустя долгие, изматывающие полминуты я наконец выбрался на «берег».

Руккхадевата, вне чёрной воды, стала казаться легче, словно часть её тяжести осталась в той жиже. Мы быстро покинули святилище, закрыв за собой тяжёлые двери, которые захлопнулись с гулким эхом. Мы отошли подальше, к краю площади, где воздух был чище, а серый свет крон казался теплее. Только тогда Макото подошла ко мне вплотную. Она сначала коснулась лба Руккхадеваты, её пальцы светились мягким фиолетовым светом, затем провела рукой по её телу, от груди до живота, словно сканируя. Её лицо было сосредоточенным, но в глазах мелькнуло облегчение.

— Её душа сильно отравлена, но критический порог не пройден, — сказала Макото, выдохнув. — У нас есть шанс очистить её полностью.

— Почту за честь заняться исцелением такой значимой фигуры, как Великая Властительница, — сказал я с мягкой улыбкой, прижимая Руккхадевату к груди.

Её тело, всё ещё тёплое, несмотря на слабость, казалось, излучает едва уловимую энергию, как угасающий свет звезды, который всё ещё борется с тьмой. Её белые волосы, спутанные и влажные от чёрной воды, касались моей кожи, и я чувствовал, как через это прикосновение её боль, её борьба становятся частью меня. Это было не просто физическое ощущение — это была связь, глубокая и необъяснимая, словно её душа уже начала шептаться с моей.

Макото посмотрела на меня, и её лицо озарила тёплая, но сдержанная улыбка, в которой смешались гордость и лёгкая тревога.

— Я рада твоему энтузиазму, — ответила она, и её голос был мягким, но тут же стал серьёзнее, словно она готовилась произнести слова, которые должны были запечатлеться в моей душе. — Но я обязана предупредить тебя: этот процесс не будет быстрым. Исцеление такой души, как у Руккхадеваты, не свершится за одно прикосновение. Принимая в себя осколок её души, ты примешь и часть той скверны, что отравляла её веками. Эта тьма, пропитанная Бездной, въелась в её суть, как яд, который медленно растворяет всё, к чему прикасается. Ты уже доказал, что способен противостоять Бездне, но эта скверна… Она может стать для тебя бременем, подобным проклятию элеазара, что терзало жителей Сумеру, пока ты не явился, чтобы освободить их. Она может приносить боль, ограничивать твои силы, влиять на разум, вызывать видения или слабость в моменты, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

Её слова эхом отдавались в моей голове, но я смотрел на Руккхадевату, чьё лицо, несмотря на следы мучений, всё ещё хранило отпечаток божественной красоты. Да, риски были велики — гораздо выше, чем в случае с Священной Сакурой, не столь пропитана тьмой.

Но в тот момент, когда я взял Руккхадевату на руки, почувствовал её вес, её тепло, её слабое дыхание, я понял, что не смогу её оставить. Не после того, что увидел в святилище — её одинокую борьбу, её жертву, её боль, которая была настолько осязаемой, что, казалось, пропитала само пространство вокруг. Это зрелище врезалось в мою память: богиня, лежащая в сердце святилище в полном одиночестве, окружённая чёрной водой, с ядовитыми ручейками, текущими из её глаз и рта, как символ её мученичества.

Отпустить её теперь было бы предательством — не только её, но и самого себя.

— Я понимаю твоё беспокойство, Макото, но не отступлю, — сказал я твёрдо, встретив её взгляд. Мой голос был спокойным, но внутри я чувствовал, как решимость разгорается, словно пламя. — Я приму с честью все вызовы, что бросит мне судьба. Мы с тобой в конце концов собираемся бросить вызов этой напасти, и этот шаг станет первым и ключевым на нашем непростом пути. И я верю, что всё будет хорошо, — я улыбнулся, стараясь вложить в эту улыбку уверенность, которая поддержала бы не только меня, но и Макото.

Макото ничего не ответила, но её губы тронула тёплая, почти материнская улыбка, в которой было столько веры и поддержки, что я почувствовал, как тяжесть в груди немного отступает.

Это было последнее, что я увидел, прежде чем окружающий мир начал стремительно светлеть, растворяясь, как утренний туман под лучами солнца. Воздух вокруг стал невесомым, а звуки начали затихать, уступая место тишине. Я почувствовал, как моё сознание выскальзывает из этого мира, возвращаясь в реальность, словно выныривая из глубин тёмного, но живого сна.