* * *
Утром, проводя положенные процедуры, медсестра ни словом, ни жестом не показала, даже не намекнула, что то, что было ночью, не было сном. Что мне весь этот жар не приснился. Что было это женское тело в лунном свете, и этот всесносящий, всепоглощающий оргазм.
Она меня игнорировала. Вела себя максимально сухо и профессионально. Однако, девочка-практикантка мной одна больше не занималась. Приходила и действовала, к заметному своему неудовольствию, только под её строгим надзором.
Не знаю уж, из-за чего: спалилась она сама со своими «шалостями», или это то самое хвалёное женское чутьё, но факт — практикантка одна больше не приходила. И сама штатная медсестра не перебросилась со мной ни единым словом. Даже на подмигивание моё не ответила.
При этом, следующей ночью, пришла опять. И всё повторилось. Только, теперь дольше и ещё ярче. И, каких-либо сомнений в том, что я своё тело чувствую, у меня уже не оставалось. И в том, что это всё не сон. Это. А не то мракобесие с призраками и вампирами. Про тот случай, сомнения у меня были. И, пока ещё, никуда не девались. Ведь то место на полу, я так увидеть своим собственным глазом и не смог — не успел. Туда принесли и положили новый ковёр, раньше, чем для проведения процедур меня начали ворочать с места на место. Так что, всё, что мне по итогу досталось, это вид новенького светлого и довольно дешёвого коврика рядом с немного подкопчённой тумбочкой, которую, со временем, Сергей Сергеевич тоже обещал заменить.
Кстати, о нём: ему я про изменения в своём состоянии ещё не сказал — тоже не успел. Он уехал на какой-то симпозиум, который продлится около трёх или четырёх дней. В больнице его остался заменять другой врач — хмурый, вечно усталый и, одновременно с этим, довольно апатичный мужчина, который, судя по его виду и поведению, был настолько перегружен своими и чужими делами, что тратить время и вникать в что-либо не относящееся к категории ЧП или сверхсрочных вопросов жизни и смерти, не собирался. Мои осмотры он проводил максимально формально: жив, дышу, не убежал, кровью не истекаю, прямо сейчас не помираю — и достаточно. Поднимать одеяло? Осматривать тело? Проводить какие-то функциональные тесты, как то даже просто иголочкой в ногу потыкать на предмет реакции? Да на фига? Ответственный лечащий врач вернётся — он и проведёт. Его же задача проследить, чтобы в его отсутствии пациент коньки не откинул. Этого вполне достаточно. Ну, а даже, если и откинет — составить достаточно правдоподобный и нейтральный отчёт о «естественности причин смерти», чтобы под суд не пойти.
Такой вот типаж. Осуждать его, вроде бы, не за что, но и симпатию к такому испытывать — это не ко мне.
Я занимался собой. Усиленно. С удесятерённым рвением. Теперь уже, не просто так, от нечего делать и в качестве борьбы со скукой. Теперь — целенаправленно.
Не так, как мне показал «Вася». А так, как меня, получается, научила моя первая в этой жизни женщина, имени которой, я, до сих пор, так и не узнал. Не называли его при мне. А сама она не знакомилась. Ну и правильно: секс же — не повод для знакомства, да…
Я теперь не только заставлял своё «фантомное тело» виртуально повторять заковыристые движения с упражнениями, как в самом начале, я сосредоточился на ином: всё больше старался максимально состыковать фантом с реальным моим телом. Состыковать, прочувствовать, потом ощутить текущие по нему (теперь уже единому) слабые потоки энергии. Нащупать их и разогнать настолько, насколько, это возможно. Заставить её течь быстрее, сильнее, пробивая и прожигая все препятствия, возникающие на пути, мешающие нормальному её, легкому и плавному движению. Заставить эту энергию ходить по нему равномерно, проникать везде и всюду, не только по крупным магистралям, но и прокатываться по всем самым мельчайшим и незаметным трактам, трактикам, путям и сосудикам. Не говоря уж о каких-то участках, по тем или иным причинам, ранее вовсе обделённым этим движениям, тёмным и «иссохшим», неживым.
Старался удерживать это состояние и это напряжение, как можно дольше. А плотность потока повышать, повышать и повышать, выводя её на самый-самый только и возможный максимум.
Временами это было мучительно. Хотя, кой хрен, «временами»?! Это было мучение постоянное! Ежесекундное, неотступное и неизбывное: ведь вместе с чувствительностью тела возвращалась и боль. Боль в каждом шве, которых в моём организме многие десятки. Боль в каждом стыке переломанных костей. Боль в каждом разрыве нервных каналов. Боль в каждом рубце и каждом ожоге. Боль в каждом «оживающем» тёмном «сухом» участке.
И боль эту остановить, выключить было уже никак. После того, как вскрылась в ту ночь некая внутренняя плотина, сдерживавшая все процессы, вернуть всё, как было, стало решительно невозможно. Как и приостановить или заглушить.
Единственное, что было возможно, что я мог — это продолжать ломиться вперёд. Гнать, гнать и гнать, прикладывая всё больше, больше и больше усилий, чтобы ускорить всё это в глупой надежде, что, когда-нибудь-то это всё закончится! Что надо просто перетерпеть «кризис», и, чем мощнее, быстрее будет течь процесс, тем короче окажется время этого «перетерпеть».
К исходу третьего дня такой вот «работы», я уже выть готов был от этой боли, что не отступала теперь ни днём, ни ночью. Она пульсировала, она накатывала волнами. Она била по мозгам, резала заживо при случайном неловком движении. И да — я теперь мог двигаться. Правда, только в тех пределах, какие мне позволяли спицы, гипсы, бондажи и растяжки, но мог! Раньше о таком и мечтать не смел… что, не смотря на боль и временами накатывавшую дурноту, давало мне видимое, ощутимое, материальное доказательство эффективности «лечения». Давало мне силы продолжать. Сцеплять зубы (фигурально) и продолжать.
Заставлять моё тело гореть. А оно реально горело! Я чувствовал жар постоянно. Я обливался потом. Моя температура, если судить по ощущениям, на постоянку приближалась к тридцати девяти — сорока градусам, спадая только тогда, когда ко мне должны были приходить её замерять. Тогда приходилось сознательно, волевыми усилиями её понижать до нормального уровня, благо техник для этого существовало в Боевых Искусствах достаточно, и многие из них я, оказывается, знал — вспомнились постепенно сами собой. Ну и график таких замеров я прекрасно знал, так как он не менялся неделями, оттого всегда успевал подготовиться.
Зачем «прятался»? Возвращение Сергея Сергеевича ждал. Без него то, без основного моего лечащего врача, никто ж не станет брать на себя ответственность и кардинально менять метод лечения. Максимум, что бы они сделали, обнаружь у меня повышенную температуру, так это обкололи бы меня антибиотиками, посчитав, что у меня где-то воспаление началось. А я уже понимал, что это не так.
Я мог двигаться! Мог то, о чём раньше только мечтать оставалось! Так пошли они на хрен с их антибиотиками! Я готов и дальше продолжать гореть, мысленно подвывая от боли, лишь бы столь многообещающий процесс не останавливался.
Я мог двигаться…
И, в связи с этим, добавилась ещё один аспект пытки: неподвижность. Вы, здоровые люди, пробовали когда-нибудь заставить себя хоть сколько-то долгое время сохранять неподвижное положение тела? Если да, то и как оно вам? Приятно? Вот и вот-то! Говорю же — это пытка!
Когда я не чувствовал своего тела, то и этой пытки я не чувствовал. Но теперь… мне выть хотелось от невозможности двигаться, от ограничения моей подвижности!
Мне хотелось разорвать все бинты, разломать гипс, посрывать бондажи и растяжки, чтобы вскочить, свалиться с этой грёбаной койки и… чесаться! Разрывать, раздирать ногтями зудящую кожу.
А ещё, как я уже и упоминал в связи с высокой температурой, моё тело стало потеть. Много потеть. Обильно потеть. Часто потеть. И запах этого пота сводил меня с ума. Он был просто отвратителен! Ужасен. Сильный, едкий, всепроникающий, мощный, удушливый.
А ведь количество помывочных процедур и их частота не увеличивались — распоряжения врача-то не было, а младший медицинский персонал инициативу проявлять не любит. К чему им лишней работой заниматься? Это ведь врачу хорошо: он сказал, распоряжение отдал, в документы вписал и всё, пошёл дальше по своим делам, а медсёстрам с сиделками это всё: мыть, переворачивать, обтирать — самим, ручками. А приятного в этих процессах мало. Хорошо ещё, что утку хоть выносят по мере необходимости, а не по прямому указанию врача, а то бы даже и не знаю, насколько сильнее стали бы мои муки. Ведь количество актов мочеиспускания и их обильность тоже значительно увеличились. Подозреваю, мой общий обмен веществ был ускорен просто запредельно.
В общем, вспоминать тот период своей жизни я буду когда-нибудь очень вряд ли. А, если и буду, то только с отвращением и содроганием: вонь собственного пота, всё тело чешется, всё тело болит, повернуться самостоятельно невозможно, отвлечься не на кого и не на что — комп в ремонте, секундная стрелка на настенных часах изводит своей издевательской медлительностью, а солнце не хочет спешить садиться, и всё это не кончается, а только продолжается, продолжается, продолжается, выматывая и сводя с ума.
И только ночью приходила она — моя нимфа в белом халате, моя Афродита в лунном свете, моё лекарство от всего на свете, моя мука и моя сладость.
Три ночи. Три ночи она приходила. Три ночи билась на моём колу в оргазмических конвульсиях. Три ночи засыпала на груди. Три ночи уходила под утро.
А потом вернулся со своего симпозиума Сергей Сергеевич. И привёз мой отремонтированный компьютер. Да ещё и телефон новый с рабочей сим-картой, каким-то способом зарегистрированной на мой паспорт. Радость моя просто не имела границ!
Я ему всё рассказал: и про то, что вспомнил одну «секретную» лечебную технику из своих Боевых Искусств. И про то, что неустанно её практиковал эти дни. И про то, что теперь чувствую своё тело. И про то, что могу шевелиться. И про то, как же у меня всё чешется!!!
Как рассказал? Ну, понятно как: на виртуальной клавиатуре отремонтированного ноутбука пальцем по тачпаду нащёлкал.
На самом деле, может это и глупо с моей стороны, но я ему даже ролик запустил показал, тот самый, который был последним в серии. Тот, где «настоящий Вася Кирин» демонстрировал «бесконтакт», «ки-ай» и «железную рубашку».
Сергей Сергеич, кстати, не впечатлился. Совсем. Очень скептически он отнёсся к просмотренному. По-моему, он… даже не понял, что именно увидел. Или, увидел не всё? Во время просмотра ролика, в самых интересных, по моему мнению, моментах у него как-то странно стекленел взгляд. Да и эмоций каких-то сильных по поводу увиденного он не испытывал. Так, посмотрел из вежливости. На наличие боевого оружия в руках моего предшественника только неодобрительно головой покачал, но потом, видимо, вспомнил, что тот ФСБ-шные погоны носил и в немалом звании был, после чего успокоился. Им — оружие иметь, по его мнению, можно. А значит, всё в порядке.
Сами мои «волшебные техники» его тоже не заинтересовали. Он к ним и к их эффективности довольно скептически отнёсся.
А вот то, что я тело своё почувствовать смог и шевелиться начал, его сильно обрадовало. Говорю же — он ко мне, чуть ли не лучше, чем родители, относится! Радуется моим успехам и достижениям. Гордится мной, как своим творением. И выздоровление моё он тоже на свой счёт, как своё достижение, отнёс. Решил, что просто всё делал правильно, а ошибся только в первоначальном диагнозе — подумал, что всё хуже, чем оказалось на самом деле.
А так: в тот день, мне был устроен внеплановый максимально полный осмотр. Со снятием всех возможных функциональных проб, тестами на чувствительность, пальпированием и даже отправкой на рентген, УЗИ и томографию.
По итогам, я был торжественно переведён из разряда «лежачих безнадёжных» больных в «ограниченно-подвижные активно выздоравливающие». С меня были сняты несколько растяжек, гипс и самые неудобные бондажи, а, кроме койки и «лежачей» каталки, у меня появилось новое положение: кресло-каталка с перспективой скорого перехода на костыли. А, кроме постоянного лежания в палате, в моём расписании появилось новое занятие: ЛФК. Или, как оно нынче правильно называется — АФК. То есть, адаптивная физическая культура. Это, когда ты под руководством инструктора, разрабатываешь потихоньку пострадавшие части тела, с которых сняли швы или ограничивающие повязки-устройства.
Понятно, что АФК — это, в целом, более широкое понятие. И включает в себя кучу-кучу всего: от массажей и различных типов физиотерапии до непосредственно упражнений на тренажёрах, эспандерах и без оных, с собственным весом. Но меня конкретно касался именно этот аспект.
Инструктор мне… был не нужен. Я ж сам себе инструктор! Причём, даже имеющий вполне официальные «корочки» для этого. Как и что мне разрабатывать какими упражнениями, получше всех этих штатных инструкторов знаю — вспомнил. Да и «видеописьма» «Васины» в качестве справочника и освежителя памяти чудо, как хороши.
А вот от услуг массажистов и мануальных терапевтов я отказываться не стал — дело нужное, полезное, а самому себя, как следует промять — это надо быть очень гибким и здоровым человеком. Гибким и изворотливым.
В общем, жизнь закипела, в ней появились перспективы.
А вот ночью… она не пришла. Да и следующим днём я её не видел в больнице. А на прямой вопрос о ней Сергей Сергеевич пожал плечами и сказал, что она уволилась. Точнее, перевелась в свой «Мухосранск», из которого когда-то приехала. Документы оформила, договорилась обойтись без отработки положенных двух недель, благо замену на своё место подыскать сумела заранее, собрала вещи и уехала.
Резонно возник вопрос: а мы-то вообще где? Глупо, конечно, но как-то раньше меня этот вопрос не сильно волновал: больница и больница. Точнее, я даже не вникал: больница ли это или, всё-таки, госпиталь?
Оказалось — госпиталь. И находимся мы в Москве.
Не удивительно теперь, почему родители этого тела меня так редко навещали: из их провинции в столицу особенно не наездишься.
В общем, уволилась и уехала.
Я выпросил у Сергей Сергеича номер её телефона и написал ей сообщение.
— «Здравствуй, Лариса. Это Кирин из 86-ой палаты», — одно сообщение. Больше не успел — она ответила. Перезвонила. Я вызов принял и к уху аппарат поднёс, благо с правой руки мне гипс, наконец-то сняли.
— Забудь! Не звони мне больше! Я — замужняя женщина! Не знаю, что ты там себе напридумывал, но ничего не было! Понимаешь? Тебе всё приснилось! Не ищи меня! Не звони и не пиши мне больше! Я, всё равно, не отвечу, — и молчание. Она, наверное, ответа какого-то от меня ждала. Да только зря: с челюсти у меня всего того оборудования, что там было навинчено, никто не снимал ещё. Да и с речевым аппаратом оказались наибольшие проблемы во всём организме. По прогнозу Сергей Сергеича, даже с учётом всех моих чудодейственных «техник» и безумного темпа выздоровления, говорить я смогу начать ещё очень нескоро… если вообще смогу.
Я не ответил. Она повесила трубку. А следующее моё сообщение до неё уже не дошло — она отправила мой номер в свой «чёрный список». И понимай, как хочешь.
Я больше названивать или написывать не стал. Потом, немного позже, когда вызванные в палату специалисты мне карточку банковскую восстановили и помогли её к новому телефону привязать, денег ей отправил. Много.
Без подписей и пояснений. После чего, уже её номер в свой «чёрный список» занёс. Пусть понимает, как хочет: как благодарность или, как оскорбление — мне всё равно. Я эту страницу своей жизни перешагнул. Мой путь теперь лежит дальше. И пойду я его один. Без неё.
* * *