• Boosty Shared
• Motorola

• T

• демон

Ад. 1435 год до Н.Э.

К сожалению, неудачи с осадой преследовали меня. Командование Григори не было глупым и, понимая, что я представляю основную угрозу, всеми правдами и неправдами старалось отвадить меня от Фейнеса. И я, как последний простофиля, повелся на примитивный развод. Моя ненависть к трём Архангелам, участвовавшим в уничтожении Вавилона, выходила за рамки здравого смысла и не всегда приводила меня в неистовство. Этим воспользовался Азазель, банально выманив меня от моей армии. Желая снять его голову, я забрёл в неправильное место, где меня подорвали святой бомбой. Было неприятно, но теперь хоть знаю, что меня бомбы не берут. Максимум — ослабляют на тридцать процентов из-за ударной дозы света.

Пока я отвлекался на игры в «кошки-мышки» с Азазелем, его собрат по расе не сидел на месте и провёл контратаку. В обычных обстоятельствах только Люцифер смог бы остановить архангела смерти, однако Беллеон был воплощением физического потенциала демонов и был достаточно силён, чтобы не подохнуть в первые же минуты противостояния. С поддержкой Ризевима и Полинтелионы показатель «сдохну за три минуты боя» превратился в «продержусь пару часов». И эти трое чудом умудрились дотянуть до моего возвращения. Как такое получилось — не знаю.

Настроение было ниже коцита, так что я не стал церемониться с бесившей меня расой. Влетел со всей доступной мощью прямо в центр поля боя и наглядно показал, почему меня боится весь мир. В предыдущем сражении Азраил сохранял паритет со мной из-за помощи пушек и поддержки. Только пушки были далеко, а подмогу перехватывали мои побитые генералы. Произошла настоящая бойня. Азраил попытался предотвратить резню своего войска, но даже находясь в ослабленном состоянии он не был мне соперником. Битва была выиграна.

Однако она стала серьёзным испытанием для моих демонических легионов. Жертв было много, но ещё больше было раненых и истощённых. Отрастить ноги-руки было несложно, но избавиться от отравления светом — тут надо капитально запариться. Нужна была минимум неделя, чтобы солдаты смогли оклематься и вернуть боеспособность.

— …Сообщение уже отправлено в Иркалл. Эрешкигаль заверила меня, что припасы придут через два дня. На этом всё? — смотря на уставшие глаза собравшихся, решил закончить совещание. — Отдыхайте.

Первой вылетела отдыхать Квереша, главная любительница безделья. За ней убежала Полинтелиона и Ризевим, оставив не шелохнувшегося Беллеона наедине со мной.

— Что? — настроение после попадания под святую бомбу было на нуле.

— Эм… Ваше Величество, произошла ситуация, и я не знаю, как к ней подступить. — впервые за долгие столетия Беллеон потерял свою невозмутимость. Передо мной мялось более трёх метров чистой силы и не знало, как доложить о «проблеме».

— Говори, как есть. — секунды понадобились для подавления раздражения. Беллеон — мой доверенный воевода, он заслуживает хотя бы хорошего отношения.

— …Во время битвы Азраил всучил одну вещь и «попросил» передать её вам. — мда, слушать скороговорку могучим басом — то ещё удовольствие. Было бы забавно послушать его пение… Не успела мысль окончиться, как до моей облучённой светом головы дошёл смысл сказанной фразы, и пазл сложился.

— Значит, вас не зарубили только из-за этой посылки? — латная перчатка изобразила жест «типа того». — Проверял? Диверсия, яд, бомба — я готов поверить во что угодно.

— На ней нет магии. Простое послание. — это, мягко говоря, странно.

— Эх… Показывай. — за сохранение жизни моих подчинённых надо хотя бы прочесть написанное.

Из малого чёрного марева выпала простенькая коричневая шкатулка. Доспехи Беллеона — один из сложнейших артефактов, что когда-либо создавала Вивиан. Помимо стандартных защитных свойств от всего и вся со значительным физическим усилением, в латы было встроено малое карманное измерение. До Баб-илу, с которого и брали плетения, ему было далеко, но пара квадратных метров в них всё же помещалось. От тактильных ощущений я непроизвольно нахмурился. Шкатулка была сделана из кедра. Казалось бы, ничего страшного, однако это был необычный кедр, а шумерский. Тот, ради которого Гильгамеш отправился сражаться с Хумбабой. Сейчас этот кедр считается вымершим вместе с месопотамским пантеоном. Такое «тонкое» напоминание меня слегка разозлило, но это не могло сравниться с яростью от того, что лежало внутри шкатулки.

— Я ненадолго отойду. Беллеон, ты — за главного.

* * *

— Если ты хотел меня разозлить — поздравляю, у тебя получилось, — с раздражением произнёс я. Очень уж сильно хотелось свернуть шею стоящему напротив разумному, который додумался до такого. Месопотамская глиняная табличка с просьбой о переговорах, оформленная по всем правилам того времени, это… я даже не знаю, что. Я бы на плевок в лицо меньше злился.

Во время битв полный доспех Азраила не давал разглядеть внешность своего владельца и, увидев его «небоевой облик», первые мгновения я не верил, что это тот самый Ангел Смерти. Без своих лат Азраил выглядел как старый бродяга, коих можно найти в любом большом городе. Лицо покрыто старческими пятнами (тот ещё сюр от бессмертного существа), которые появляются с возрастом, когда кожа уже неспособна бороться со временем. Падший был худ и почти измождён внешне, хотя ещё днём он успешно противостоял мне в полную силу. Азраил был максимально далёк от «совершенных» архангелов, коих создавал Яхве. И причиной столь непотребного вида падшего не были мои проклятия. Я бы почувствовал. Значит, его «здоровье» было подорвано задолго до нашей встречи.

— По-другому ты бы не пришёл, — пока я проводил сканирование, спокойно, я бы даже сказал, с некой меланхолией, заметил падший. Результаты были удивительными.

— Удивлён. Храбрости тебе не занимать: твои подпевалы далеко, да и пушки сюда не достанут. Что же мешает мне снять твою голову сейчас? — только благодаря последним двум сей падший раньше смог мне противостоять. Сейчас — сомнительно.

— Твоя гордость, как у жителя Урука, уважающего свои законы. — моё лицо скривилось, будто сожрал самый кислый лимон в мире. Дожили — демона шантажируют моралью.

— Я демон. Мне законы не писаны.

— Тогда давай. Если выложишься по полной, то до того, как я убегу, сможешь серьёзно ранить меня. — архангел с явным безразличием развёл руки в стороны, призывая меня атаковать. Только я ничего не сделал — любопытство перевесило раздражение. — Хм… Я так и думал.

— И что же за «гениальные» мысли посетили твою голову? — раздражение пёрло, но снять его голову можно было бы и в другой день. Редко удаётся в небоевой обстановке поговорить с объектом своего раздражения.

— Смотря на тебя, я понял твою ценность — ты дерьма собачьего не стоишь. — вот это оскорбление я уже стерпеть не смог. То, что я не атаковал его, уже считалось величайшей милостью с моей стороны. Мана вырвалась наружу и начала продавливать защиту падшего ангела. Только Азраил, несмотря на неиллюзорную опасность, не спешил убегать. Такое поведение ещё сильнее подогрело мой интерес.

— Ты, похоже, не осознаёшь, с кем разговариваешь. Если считаешь, что я стерплю оскорбления и провокации, то ты сильно заблуждаешься. — надо напомнить Азраилу, с кем он имеет дело. Интерес интересом, но нарываться ему всё же не стоит.

— Не угрожай направо и налево с позиции силы. Коль тебя так задело слово «дерьмо», то почему бы не обсудить это со мной? Мы же на переговорах, как-никак.

— Давай, расскажи мне, почему я такой «плохой». — от количества сарказма Левиафан удавилась бы от зависти.

— Всё просто. Вторгаешься в другие пантеоны и отнимаешь, что можешь: земли, богатства, историю, культуру, людей и даже их души. Всё больше и больше — бесконечная резня во имя своей жадности. Ты словно ненасытный безмозглый зверь… На самом деле, даже хуже зверя. Словно само воплощение жадности. — последнее было особенно забавно со стороны выбора моего основного греха.

— Глупо. Твои слова — закономерная реакция вражеской стороны на мои действия. Все так делали, делают и будут делать. Весь мир завязан на войне, и ты в том числе. — порицание падшего ангела за развязывание войны? Смех, да и только.

— Согласен. Однако давай копнём немного глубже. Я называю тебя дерьмовым не из-за твоих вторжений, а из-за твоих противоречий. Ты, Маммон, выглядишь бесчувственным, но у тебя есть и сердобольная сторона. Скольким ты пожертвовал ради людей? А сколько людей отдали свои жизни ради лучшего будущего? Наверное, ты сам уже не помнишь.

В начале своей жизни, когда из-за статуса полукровки меня чуть не убили, я ненавидел свою человеческую сторону. Однако благодаря непонятной вере Мефисто я был просто изгнан из Ада, а не убит, как остальные полукровки. Скитания по просторам Месопотамии ещё больше убеждали меня в моей правоте. Люди были слабы, глупы и зависимы от милости богов. Как можно любить ничтожеств, которые в случае какой-либо проблемы сразу же начинают ныть о ней тем, кому плевать на них? Никак.

Люди постоянно спотыкались, вновь совершали одни и те же ошибки в своей бесконечной полосе неудач. Я считал людей безнадёжными, Гильгамеш же верил в обратное. И царь Урука доказал — человечество могло учиться. Мы выросли, стали чем-то большим, нежели забавными зверушками. И сделали это сами, без руководства богов. Наше развитие достигло такого масштаба, что мы смогли противостоять Драконьему Богу.

А что было после? Разочарование. Самое жестокое презрение приходит сразу после непомерной веры. Человечество деградировало и не хотело меняться. Для того, кто жил во время рассвета людей, видеть сегодняшние народы… Печаль да злоба. Азраил тем временем продолжал свои рассуждения:

— Если тысячи людей и даже такой, как ты, шли умирать за свои идеалы, то возможно ли, что человечество по своей природе доброе? С другой стороны, некоторые совершают такие грехи, которых бы не посмел коснуться чернейший из демонов. Делает ли это людей по природе плохими? Мне интересно, что думал об этом величайший из людей, царь Гильгамеш. — имя моего короля из уст падшего резало ухо.

— Откуда мне знать, как думал Гильгамеш?

— Верно. Поэтому я хочу спросить тебя. — его бесчувственный тон приобрёл стальные нотки, достойные полководца. — Ты тот, кто был с царём от начала и до конца. Коль пойму тебя, то смогу понять и царя Гильгамеша. Более того, у тебя предостаточно опыта, которого я получить не могу. Поэтому хочу спросить: первоначальная природа человека — добро или зло?

— Добро… Зло… ХА! Что именно это значит? Был ли Гильгамеш «добрым»? Он привёл людей к небывалому величию, но перед этим народ не считал его «добрым». Вечные войны, вечный голод, вечный страх. Для них он был в тысячу раз злее любого капризного бога.

— Хм… Хочешь сказать, что сложно определить добро и зло.

— Образ мышления и восприятие людей могут быстро меняться в зависимости от условий ситуации. За всю тиранию Гильгамеша ненавидели. Это факт. Но ведь за подаренное процветание и новый путь за царём шли на смерть. — особенно в короткой человеческой жизни, где каждое мгновение происходит столкновение идеалов со всем миром. Понятие добра и зла неуместны при столь малом сроке.

— Я хочу думать, что они уместны.

— Тогда повторюсь вновь — нет. У людей нет возможности думать об этой чепухе. Этот жестокий мир не позволял им подобного. Не в момент, когда вы с товарищами можете умереть в любую секунду.

— Мне, как существу с неограниченным сроком жизни, непривычно это слышать, но такова реальность, которую нам, бессмертным, не понять. — его тусклые глаза были обращены к звёздному небу, но взгляд выдавал задумчивость. — Я хотел бы услышать именно подобную, столь интересную историю. В этом ненормальном мире, в котором невозможно различить добро и зло. Какова же, по твоему мнению, истинная природа человека, Меродах?

— Истинная природа человека… Я считаю, что её нет. Понятия добра и зла относительны и могут меняться в зависимости от личности. Сама по себе концепция изменчива и может претерпевать изменения. Соответственно, будет нелогично определять человеческую природу как добро или зло. Но есть постоянная величина, характеризующая людей.

— Не добро и не зло. Ха! Значит, у людей есть нечто помимо общей схожести?

— Да. Будь они хорошие или плохие, враги или союзники. Оно есть у всех без исключения.

— И что же это?

— Воля. — это был ответ, к которому я пришёл за тысячи лет жизни. — Когда кто-то умирает, его жизнь затухает, но желания могут быть переданы другим. Желания наследуются и передаются дальше. И не только от союзников. Воля может передаваться также и от врагов.

— Воля нескольких может объединяться. — начал понимать Азраил.

— Верно. Каждая унаследованная воля закаляет твою собственную, делая её сильнее.

— Даже воля врагов может объединяться… Если всё так, как ты говоришь, то стремления каждого в конце концов сольются.

— Да. Я верю, что придёт время, когда люди, ведомые единой волей, смогут по-настоящему понять друг друга.

Я искренне верил в это. Верил со времён Урука. Слова Гильгамеша были подкреплены тысячелетиями наблюдений. Могут пройти века, минуть целые эпохи, но когда-нибудь я увижу это. Звучит утопически, только кто сказал, что единая воля обязательно должна быть благом для людей? Всеобщее почитание богов — не то, что я хочу видеть в людях. А чтобы правильная воля жителей Урука передавалась из поколения в поколение, должны быть люди, унаследовавшие её. Однако в современных людях нет того задора, что сподвигнул народ Урука на восстание против богов.

— Понятно… Ты меня разочаровал. Сказанное тобой чрезвычайно жизнерадостно. Не этого ожидаешь от сильнейшего представителя самого порочного племени. — его взгляд был устремлён на бескрайнюю тьму ада. — Значит, добро… Ты считаешь добро истинной природой людей. Вера в это является попыткой уйти от правды об истинной природе человека. Допустим, пройдут тысячи лет, прольются океаны крови, и люди объединятся, создавая мир без ужаса войны. Но тот мир не будет тем местом, которое ты представляешь. Без сомнения, люди разрушат этот мир, пируя на его руинах для удовлетворения своих желаний и жадности.

— А кто сказал, что «жадность» и «зло» — синонимы? Покуда людям можно указать направление, в котором они могут применить жадность, всё будет в порядке.

— Ха… АХ-ХА-ХА, невообразимо! В жизни не вёл более удивительной беседы… и не чувствовал большего негодования. — Азраил поднялся на ноги и неторопливо направился в сторону лагеря падших. — Я пришёл сюда за ответами и ничего не получил. Воистину, ты самое жадное создание.

— Человек без жадности — ещё хуже, чем волк без зубов.

— Теперь я желаю увидеть тот мир. — падший ангел развернулся, и впервые я увидел в его глазах огонь желания. — Увидимся на поле боя, Меродах!

Падший сын Яхве, съедаемый философией демона, улетел. Его переполняло разочарование напополам с задором. Впервые ему дали ответ. Не самый хороший, но и не самый плохой. Кто же знал, что простой разговор столь сильно растормошит падшего. Мысли Маммона же были проще:

"Хотя я оказал милость, поделившись своей мудростью, однако Азраил, ты не сможешь воспользоваться ее плодами. Ибо завтра настанет твоя смерть".

(Азраил без доспехов)

P.s. Гильгамеш внес огромный вклад в становление Маммона, как личность. Золотце хотело объединить всех людей на борьбу против богов. Поэтому неудивительно, что гг разделяет его идеи с единством.