Ощущение падения было мгновенным и абсолютным. Секунду назад его сознание находилось в кресле Смотрителя, в самом сердце его технологического рая, а в следующую — оно летело сквозь беззвездную пустоту, чтобы с оглушительным, глухим стуком врезаться в новую реальность. Боль была короткой, острой, сосредоточенной в затылке, а за ней пришла лавина. Лавина чужой жизни.
Это не было похоже на холодную, структурированную интеграцию знаний при ассимиляции. Это был необузданный, эмоциональный поток, четырнадцать лет чужих чувств, пронесшихся через его разум за несколько секунд. Он не просто видел — он переживал.
Он чувствовал липкий, унизительный страх ребенка, запертого в темном, пыльном чулане под лестницей. Голод, который был не просто физиологической потребностью, а постоянным фоном его детства на Тисовой улице. Одиночество, такое глубокое и всепоглощающее, что оно казалось физической болью.
Затем — ослепительный, головокружительный восторг. Первое письмо, адресованное лично ему. Первый взгляд на Косой переулок, полный магии и чудес. Первый полет на метле, когда ветер свистел в ушах, а земля казалась далекой и незначительной. Тепло и уют Большого зала, вкус первой в жизни настоящей дружбы, верность Рона, ум Гермионы.
А потом снова тьма. Леденящий душу ужас при виде безносого, змееподобного лица Волдеморта. Жгучая боль от клыка василиска, пронзающего его руку. Высасывающий душу холод сотен дементоров, заставляющий заново переживать худшие моменты. Вся жизнь Гарри Поттера, полная трагедий и чудес, стала его собственной.
Его ассимилированные личности, его внутренний пантеон гениев и монстров, отреагировали мгновенно. Бэтмен с холодной отстраненностью каталогизировал детские травмы как ключевые факторы формирования личности. Фабий Байл с клиническим интересом отметил уникальный магический резонанс в крови носителя, особенно след от проклятия и яда василиска. Волдеморт, обитавший теперь в его сознании как пассивная библиотека знаний, ощутил свой собственный крестраж в этом теле и презрительно скривился от такой небрежной работы. А Злой Морти просто вынес вердикт: «Субъект был идеальной пешкой. Ключевое слово — был».
Когда шторм утих, Николай, теперь уже неразрывно связанный с Гарри, медленно сел. Он лежал на холодном каменном полу у подножия винтовой лестницы. Рядом, на ступеньке ниже, валялись разбитые вдребезги круглые очки. Та самая исчезающая ступенька, о которой предупреждали первокурсников. Оригинальный Гарри, видимо, погруженный в свои мысли о предстоящем Турнире, просто шагнул в пустоту. Глупая, нелепая смерть для героя магического мира.
Он поднялся на ноги, отряхивая мантию от пыли. Новое тело ощущалось непривычно. Легким, хрупким, на голову ниже того, к которому он привык. Но внутри него, словно жидкий огонь, пульсировала магия — живая, теплая, послушная его воле. И еще одно, самое главное. Он видел. Видел идеально. Каждую царапину на камне, каждую паутинку в углу, каждую пылинку, танцующую в косом луче света из высокого стрельчатого окна. После десятилетий, проведенных в мире размытых пятен, эта кристальная четкость была сродни откровению.
Он невольно улыбнулся. Что ж, первый плюс от этого переселения он уже получил.
Его взгляд упал на разбитые очки. Он понимал, что это не просто прибор для коррекции зрения. Это был символ. Часть образа Мальчика-Который-Выжил. Избавиться от них — значит привлечь ненужное внимание.
— *Акцио, очки*, — его голос прозвучал тихо, но слова были наполнены силой, и они сорвались с губ так, словно он произносил их всю жизнь.
Осколки и искореженная оправа взмыли в воздух и плавно опустились в его протянутую ладонь.
— *Окулус Репаро*, — еще одно движение воли, и магия послушно сделала свое дело. Оправа выпрямилась, трещины на стеклах исчезли. Но он не спешил их надевать. Сосредоточившись, он применил простое, но изящное трансфигурационное заклинание, почерпнутое из знаний Волдеморта. Стекла в очках перестали быть линзами, превратившись в идеально прозрачные, простые стекляшки. Теперь это была лишь часть маскарада.
Он водрузил очки на нос. Образ был восстановлен. Гарри Поттер был готов к выходу. Но мир еще не знал, что это уже совершенно другой Гарри.
Память вела его безошибочно. Он шел по гулким коридорам Хогвартса, и его новые, множественные сознания жадно впитывали информацию. Двигающиеся портреты, болтливые привидения, архитектура, пропитанная тысячелетней магией. Это было похоже на возвращение домой, в место, где он никогда не был.
Массивные двери Большого зала были открыты. Он вошел внутрь, и на него обрушился гул сотен голосов, запах жареной курицы и тепло от тысяч свечей, паривших под заколдованным потолком, который в точности повторял хмурое октябрьское небо. В центре зала, у преподавательского стола, возвышался грубый деревянный Кубок Огня, из которого вырывались языки синего пламени. Вокруг него сияла золотая Возрастная линия, барьер для тех, кто был слишком юн.
Он нашел взглядом своих «друзей» за гриффиндорским столом. Рон Уизли, с набитым ртом что-то горячо доказывающий Симусу Финнигану. И Гермиона Грейнджер, с головой ушедшая в какой-то толстый фолиант. Он подошел и молча сел рядом с ними.
Николай/Гарри слушал этот бессмысленный треп, а сам смотрел на Кубок. На линию. И в его голове, в которой теперь соседствовали гении тактики, магии и стратегии, начал формироваться план. Безумный, театральный, но абсолютно необходимый.
Он не мог просто жить дальше как Гарри Поттер. Не мог быть тем же испуганным мальчиком, которого все жалели и которым все манипулировали. Ему нужно было заявить о себе. Показать всем — и друзьям, и врагам, и особенно Дамблдору, — что правила игры изменились. Что на доску вышла новая, неизвестная фигура.
Он должен был не просто принять участие в Турнире. Он должен был сделать свое появление в нем легендой.
Его взгляд стал холодным и расчетливым. Он совершеннолетний. Ему тридцать лет, не считая сотен лет суммарного опыта его ассимилированных личностей. Возрастная линия для него — не преграда.
Он резко встал.
Он подошел к свободному месту за столом, вырвал из какой-то тетради чистый лист пергамента и, достав перо, четко, каллиграфическим почерком, который никогда не был свойственен оригинальному Гарри, вывел на нем свое имя: «Гарри Поттер».
Затем он решительно направился к Кубку Огня.
Его действия не остались незамеченными. Разговоры за столами начали стихать. Сначала за гриффиндорским, потом за остальными. Все смотрели на него. На Мальчика-Который-Выжил, который шел к запретной черте.
Он не слушал никого. Он подошел к сияющей золотой линии и остановился. Весь зал затаил дыхание. Даже преподаватели за своим столом выпрямились, с интересом наблюдая за происходящим. Дамблдор смотрел на него поверх своих очков-половинок, и в его глазах плясали любопытные огоньки. Лже-Грюм, сидевший рядом, замер, его магический глаз бешено вращался, фокусируясь на Гарри.
Николай/Гарри сделал глубокий вдох. И шагнул.
Он пересек линию.
Ничего не произошло. Ни вспышки, ни удара. Он просто переступил ее, как будто это была обычная черта, нарисованная мелом.
В зале повисла мертвая тишина. Сотни студентов и десятки взрослых волшебников смотрели на него с откровенным шоком. Он доказал. Доказал, что по законам этой древней магии он — совершеннолетний.
Он поднял руку с листком пергамента, готовясь бросить его в синее пламя Кубка. Он почти сделал это. Но в последнюю секунду его губы тронула едва заметная, хитрая улыбка.
«Шоу начинается».
Он вложил в эту мысль всю мощь иллюзорных техник Итачи Учихи и магию разума Волдеморта. Он не просто создал иллюзию. Он заставил всех в нее поверить. Он наложил на весь зал, на каждого человека, включая Дамблдора и Барти Крауча-младшего, одно всеобъемлющее, ментальное внушение.
В тот же миг, когда он почти бросил пергамент, Кубок Огня взревел. Из него вырвался не маленький язычок пламени, а мощная, ревущая струя огня высотой в несколько метров. Бумажка выпала из пальцев Гарри и безвольно спланировала на пол, так и не коснувшись пламени.
Огненная струя ударила в пол перед Гарри, и из огня, словно сотканное из пламени и тени, выросло огромное, в человеческий рост, зеркало в витой раме.
Зал ахнул. Этого не было в правилах. Этого не могло быть.
Гарри, «настоящий» Гарри, с удивлением и опаской посмотрел на зеркало. Он медленно протянул руку и коснулся его гладкой, холодной поверхности.
И в ту же секунду зеркало вспыхнуло. Оно, как живое, схватило его руку и с силой утащило внутрь. Гарри исчез в зеркальной глади, словно утонул. А через мгновение из зеркала шагнул другой человек.
Это был он, и не он. Тот же рост, то же лицо. Но оно было другим. Более взрослым, более хищным, более уверенным. Элегантная, стильная прическа вместо вечного «вороньего гнезда». Никаких очков. Пронзительные зеленые глаза смотрели на мир холодно и властно. Он был одет не в школьную мантию, а в дорогой, идеально сидящий черный костюм-двойку. Верхние пуговицы белоснежной рубашки были расстегнуты, галстука не было. Поверх костюма было накинуто длинное темно-коричневое пальто.
Этот новый, Стильный Гарри посмотрел на зеркало. А из-за его поверхности на зал с ужасом смотрел прежний Гарри — растрепанный, в очках, в школьной форме. Он беззвучно кричал и колотил по невидимому стеклу, но его никто не слышал.
И в этот момент в мертвой тишине зала зазвучала музыка. Мелодичная, печальная, но полная скрытой силы. И Стильный Гарри запел.
Он пел на русском, но магия, вплетенная в его голос, делала слова понятными для всех. Англичане слышали английский, французы из Шармбатона — французский.
> — Я выхожу такой пафосный из разбитого зеркала!
> — Ты что разнылся, сопляк? Собирайся, поехали!
> — И, кстати, где моя трость, хочу добить это стекло?
> — И не смотри на меня так, будто я чистое зло!
Его голос, усиленный магией, был сильным и чистым. Он обращался к своему отражению, к тому испуганному мальчишке, что бился по ту сторону стекла.
> — Смотрю, ты как-то подобрел, хочешь казаться хорошим?
> — А ну-ка быстро вытри нюни, думал, я тебя брошу?
> — Что нас всегда было двое, ты им напомнить изволь!
> — И, кстати, каменное сердце всё ещё приносит боль!
На припеве он поднял руку, и в ней сформировался черный теневой клинок.
> — Моё каменное сердце всё ещё приносит боль!
> — Моё каменное сердце, значит, я ещё живой!
Он с размаху ударил по зеркалу. Оно разлетелось на тысячи осколков, которые растаяли в воздухе вместе с образом старого Гарри.
Музыка сменилась. Стала резкой, электронной, зловещей. Он пошел между столами, и его аура давила, заставляя студентов съеживаться.
> — Вы все — фигуры в моей игре!
> — Вы заперты здесь, как в собачьей конуре!
> — Из тьмы фигуры перевожу,
> — И на достоинство и масть я не гляжу!
Вокруг него плясали иллюзорные тени, гигантские шахматные фигуры двигались по невидимой доске. Он был кукловодом, а они — его марионетками.
> — Я вам в бокал подсыплю яд!
> — Не сможет глупый Скотленд-Ярд
> — Меня найти, герой в пути,
> — Но ты на шаг всё позади!
> — Профессор зла, на сердце лёд,
> — Сегодня кто-нибудь умрёт!
> — И никого не спасти от Мориарти!
Он остановился напротив преподавательского стола, его взгляд впился в Дамблдора.
> — Но вдруг нашёлся мне оппонент,
> — Все знают точно: мне на поле равных нет!
> — Решил за белых он поиграть,
> — Противный сыщик, хватит мне мешать!
И снова припев, еще более мощный, еще более угрожающий. Зал замер в ужасе и восхищении.
Третья песня. Зазвучал навязчивый бой часов. Иллюзии стали грандиозными. Стены зала показывали картины сотворения мира и его гибели.
> — Прошёл ещё один век,
> — Как я обычный человек.
> — Как я обманут судьбой,
> — И каждый день для меня бой.
> — Я был игрушкой в ларце
> — И гнил годами во дворце.
Он пел о себе, о своей прошлой жизни, о своем перерождении. О предательстве и мести.
> — И я ждал,
> — Когда моё время придет.
> — И я ждал
> — Так долго, что потерял счет.
> — И вот настал этот день,
> — И я верну себе всё,
> — И отомщу им за предательство, ведь время их пришло!
> — Слышишь стук?
> — Тик-так, тик-так…
Бой часов стал оглушительным, а затем резко оборвался. Зазвучала новая мелодия — трагичная, надрывная.
«Система, мне нужен партнер для дуэта», — мысленно запросил он.
**[Ожидайте. Помощник будет предоставлен.]**
Он начал мужскую партию «Банши II».
> — Моя милая Банши, ты мне песню не пой,
> — Я дойду до вершины другою тропой…
И тут все почувствовали это. Ледяное дыхание смерти. Оно было настолько реальным, что даже привидения замка, казалось, съежились. Источник был за слизеринским столом.
Медленно, как во сне, оттуда поднялась Дафна Гринграсс. От нее исходила аура чистого, первозданного конца. Она пошла к нему, и ее глаза горели потусторонним огнем. Она подошла и вступила, ее голос был как звон погребального колокола.
> — Если всё же дойти до конца не успеть,
> — Тогда ты будешь петь, тогда мы будем петь…
Их голоса сплелись в невероятном, пугающем дуэте. Они пели о жизни и смерти, о судьбе и борьбе. Зал слушал, затаив дыхание, не в силах отвести взгляд от этой странной, могущественной пары.
Когда песня закончилась, тишина была недолгой. Зазвучала последняя мелодия. Страстная, романтичная, темная. «Ведьма и Экзорцист». Он протянул ей руку. Она вложила свою ладонь в его. И они закружились в танце.
> — Тысячи лет мы с тобой, дорогая,
> — Кружимся в танце взаимных убийств.
> — Будто бы вальс между адом и раем
> — Танцуют ведьма и экзорцист.
Они пели о вечной борьбе, которая была так похожа на любовь. Их танец был безупречен, их голоса сливались в одно целое. Это было представление, которое Хогвартс не забудет никогда.
Последний аккорд. Они замерли в центре зала. Он мягко отстранился, взял ее руку и поднес к губам.
— Благодарю за танец, миледи.
Затем он предложил ей руку. Она приняла ее. И они, величественные и отстраненные, пошли прочь из Большого зала, оставив за спиной сотни ошеломленных зрителей.
Они вышли во внутренний двор. Холодный ночной воздух ударил в лицо. И тут же все изменилось.
Дафна резко вырвала свою руку. В ее ладони мгновенно оказалась волшебная палочка, и ее кончик уперся ему в горло. Ее лицо исказила ярость, а в глазах полыхал смертельный огонь.
— Хватит играть, — прорычала она, и в ее голосе не было ничего от той девушки, что сидела за столом Слизерина. — Я не знаю, как ты это сделал, и мне плевать. Но ты не Гарри Поттер. Твоя душа… она чужая. Так кто ты, Мордред, такой?