Вот снова ночь, снова угрюмое небо Железных островов нависает тяжёлыми облаками, словно пропитанными безысходностью. Ветер стонет над мрачными скалами, и океан неустанно бьётся о берега, будто напоминая о суровой природе этого края. Всего несколько дней назад мне пришлось штурмовать эти стены, рискуя жизнью и бросая вызов врагу. Теперь же я вернулся не ради нового боя и не ради завоевания. Сегодня меня сюда привела другая цель — я пришёл забрать лишь одну жизнь. Сегодня я должен убить.
Эурон Грейджой. Само его имя вызывало во мне леденящую душу ярость. Его звериная жестокость превосходила любую жестокость, что я когда-либо видел за годы сражений в этом мире. Он наслаждался болью и страданиями других, жадно питаясь чужими криками и страхом, словно это давало ему извращённое наслаждение. Каждый раз, когда я слышал его имя или видел перед глазами результаты его злодеяний, во мне поднималась волна ненависти, почти осязаемая и живущая сама по себе.
Я до сих пор ясно помню ту злополучную палубу захваченного корабля, когда «Штормовые Клинки» — столкнулись с его жестокостью. На этой палубе лежали тела моряков, изувеченных и замученных до смерти. Их пустые взгляды, искажённые болью лица всё ещё иногда приходят ко мне в ночных кошмарах. Я вспоминал и другие, более давние ужасы, которые Эурон обрушивал на своих жертв.
Но самым невыносимым оставалось моё воспоминание о том, как я сам, ещё ребёнком, пережил один из рейдов железнорождённых на наш Чаячий городок. В тот день я увидел кромешный ад. Пришельцы врывались в дома, хватали беззащитных людей и глумились над ними, не останавливаясь ни перед чем. Крики матерей, пытавшихся спасти детей, утонули в треске пламени, которое охватило крыши домов. Меня до сих пор преследует звук ломающихся дверей и предсмертные стоны. А её глаза… глаза моей бабушки, близкого мне человека, — они до сих пор снятся мне в самых тёмных снах. Я видел, как клинок одного из этих нелюдей пронзает её, видел ужас и боль, смешавшиеся в её взгляде. В тот миг мой спокойный мир рухнул окончательно и бесповоротно.
Потом была война. Шли годы, и я стал сильнее, познал все грани боли и научился сражаться, чтобы выживать и мстить. Однако даже после того, как я смог пленить Эурона, когда моя рука уже держала его судьбу, я проявил излишнюю сдержанность. Я привёл его к королю, рассчитывая, что Вестерос найдёт в себе силы сурово покарать этого монстра. Но вышло иначе: политические игры, чьи-то интересы и интриги сделали его в глазах людей не столь опасным. Он вышел сухим из воды, насмешливо скаля зубы за королевским столом. И я корил себя за проявленную тогда слабость. Моя ошибка преследовала меня последнее время , словно наваждение: я мог прикончить его сразу, но вместо этого поверил в справедливость, которую, как оказалось, никто не собирался вершить.
Больше я не позволю себе подобных колебаний. Сегодня я исправлю всё, что сделал не так. Я отправлю Эурона Грейджоя на встречу с его Утонувшим богом, и ничто в этом мире не остановит меня. Ни королевские указы, ни упрёки союзников, ни даже сама смерть — ничто не сможет отговорить меня от этого шага.
Сцепив зубы, я продолжал подниматься по отвесной стене замка Пайк. Внизу слышался злобный рёв океанских волн, которые разбивались о скалы, словно пытаясь докричаться до меня или сбить меня вниз. Ветер срывал капюшон с моей головы, норовил вырвать из пальцев опору, но я намеренно усиливал хватку — магия, текущая в моей крови, делала камень податливым, словно мягкую глину.
Осторожно перемещаясь вверх, я вспоминал, как Рикард сумел раздобыть сведения о покоях Эурона внутри замка. Я не спрашивал его о подробностях: возможно, была подкуплена какая-нибудь служанка или кто-то из стражников, а может, применялись угрозы. Неважно. Главное — я знал, где находится моя цель, и теперь у меня не было сомнений в том, что я смогу пробраться туда.
Подтянувшись на узком выступе, я перевёл дыхание и посмотрел на тускло освещённое оконце. Тепло мерцающей свечи вырывалось из каменных щелей, а за окном виднелась широкая тень Эурона, сидящего за столом. Он не спал. Видимо, какие-то мысли тревожили его разум даже в столь поздний час. Или, возможно, воспоминания о недавней войне и его позорном пленении не давали ему покоя. Но скорее, это могла быть очередная выдумка или план, которые он замышлял в своей темной голове.
Я ощутил, как гнев начинает переполнять меня. В ушах зазвенела кровь, а перед глазами проплыли мрачные образы прошлого: мой родной городок, горящий под натиском железнорождённых, боль, крики и смерть близких. Этот человек несёт за собой хаос, словно сам его воплощает. Я вспомнил и свои собственные страшные годы рабства в Миэрине — куда Эурон продал меня, словно безвольную куклу, обрёк на бои в бойцовских ямах, где я видел, как люди умирают за один миг развлечения толпы. Сколько бессонных ночей я провёл, проклиная его имя и клянясь, что однажды верну каждую каплю пролитой крови.
Сегодня я исполню эту клятву. Мне не нужна была никакая увертюра, никакие слова. Месть уже витала в воздухе, и я просто шёл за ней. Отпустив любые сомнения, я снова применил магию. Камень около моих ладоней и ног дрогнул, став ещё более послушным моей воле, словно я становился частицей этой древней стены. Так я смог переместиться внутрь, шагнув сквозь толщу камня. Это было похоже на погружение в ледяную воду, когда дыхание замерло, и сердце на миг остановилось, но я знал, что должен пройти сквозь эту преграду ради своей цели.
Эурон сидел ко мне спиной, ни о чём не подозревая. В комнате царила спокойная тишина, нарушаемая лишь негромким поскрипыванием его пера по грубой бумаге. За окнами мрачно шипел ветер, терзая высящиеся над морем башни, но тут, внутри покоев, царил обманчивый покой. Я молча смотрел на его небрежно расправленные плечи, на развевающиеся пряди волос, и осознавал, что ещё чуть-чуть — и долгие годы моей ярости обратятся в этот единственный, роковой миг.
Несколько ударов сердца назад я ещё чувствовал, как в груди бушует слепая ненависть, но стоило мне увидеть его перед собой, как всё внутри внезапно обрело ледяное спокойствие. Казалось, я застыл во времени и пространстве, ощущая лишь холодную решимость. Все потоки гнева, копившиеся во мне с самого детства, теперь сошлись в одной точке. Я находился так близко, что мог бы протянуть руку и ощутить тепло его кожи.
Лёгкая, тёмная улыбка тронула мои губы. Я сделал намеренно громкий шаг вперёд, и звук моих шагов, отразившись от каменных стен, прозвучал в тишине, как внезапный удар колокола. Эурон вздрогнул, стремительно обернувшись, и испуганно отшатнулся, наткнувшись взглядом на мою фигуру.
— Ты! — выпалил он, и голос его дрогнул от изумления. Он резко откинул стул, хватаясь за край стола, словно ища спасительную опору. — Как ты здесь оказался? Кто тебя впустил?
Я уже не собирался отвечать. Сейчас не было места никаким разговорам и уж тем более оправданиям. Я видел, как в его глазах застыли растерянность, ужас и гнев одновременно. Но в моих собственных глазах отражалась только радость близкого возмездия. Без колебаний я ринулся к нему, пересёк разделявшее нас расстояние почти мгновенно. Эурон попробовал отшатнуться, но я был быстрее. Моя рука сомкнулась на его горле с такой силой, что он не успел ни увернуться, ни даже сделать полноценный вдох.
Он задыхался, дико выпучив глаза, хватая ртом воздух. Я приподнял его над полом одной рукой, чувствуя, как в груди вскипает безжалостное удовлетворение. Все те годы, когда я ждал этого момента, ожили в моей памяти со страшной яркостью: огонь, пожирающий крыши домов в Чаячьем городке, крики моей бабушки, умоляющей о пощаде, и холодный клинок, прервавший её жизнь. Я вспомнил и собственные муки в бойцовских ямах Миэрина, вспомнил, как всё тот же Эурон, продал меня в рабство без тени сомнения. Всё, что я пережил и потерял из-за него, стало топливом для этой короткой, но беспощадной расправы.
— Приветствую тебя на пороге смерти, Эурон, — произнёс я тихо, чувствуя, как он судорожно бьёт меня по предплечью, пытаясь освободиться из беспощадного захвата. — Разве ты не этого заслужил? Разве не к этому шёл всю свою жизнь?
Он судорожно выдавил нечто похожее на хриплое проклятие, но звуки тонули в его же захлёбывающемся дыхании. Я видел, как на его лице проступает отчаяние, как из широко раскрытых глаз, где ещё минуту назад плескалось самодовольство, уходит жизнь. Он всегда считал себя непобедимым, опьяняясь властью и страданиями других. Но теперь перед лицом неминуемого конца он выглядел таким беспомощным и жалким, что я ощутил почти острую горечь.
— Тебе страшно, да? — процедил я, не разжимая хватку. В моих словах сквозило презрение. — Страшно понять, что настал конец твоей вседозволенности? Ты думал, что я забыл про Чаячий городок? Или про то, что ты продал меня в Миэрин?
Я говорил это почти шёпотом, и Эурон слышал каждое моё слово так же остро, как его горло чувствовало стальную хватку моей руки. Он пытался сопротивляться, царапал мне запястье, колотил по плечу, но удары его походили на слабые взмахи крыльев раненой птицы — никакой реальной силы за ними не стояло.
— Ты всегда считал себя выше всех остальных, думая, что тебе всё сойдёт с рук, — продолжал я, заглядывая ему прямо в глаза. — Но всё, чему ты научил меня, — это быть ещё жестче и не сомневаться, когда приходит время наказать зло. Я должен был сделать это тогда, как только захватил тебя в первый раз. Но сегодня никаких колебаний не будет.
Его лицо налилось багровой краской, а губы судорожно пытались что-то произнести, но воздух уже не поступал в лёгкие. Я ощутил, как он дёрнулся в последний раз, прежде чем его руки обессиленно упали.
— Ты не король морей, Эурон, — сказал я, чувствуя, что в моём голосе звучит холодная твёрдость. — Ты обычный трус, привыкший мучить беззащитных, но перед настоящей силой ты ничто.
Я ещё несколько секунд продолжал сжимать его горло, словно проверяя, действительно ли жизнь покинула его. Потом ослабил хватку и позволил безжизненному телу упасть на пол. Глухой стук отразился от каменных стен, и в тишине комнаты на миг стало слышно только моё тяжёлое дыхание.
И тут до меня донёсся тихий звук. Опустив взгляд, я увидел, как по его ногам тонкой струйкой текут остатки жалкой жизни, которые он не сумел удержать, — последняя, унизительная деталь его судьбы. Этот человек, который когда-то был страшен и неуловим, теперь лежал в лужице собственных выделений, униженный так, как он сам унижал других.
Я сморгнул, стараясь понять, что же я чувствую в этот миг. Внутри меня, казалось, разливалась странная пустота, но вместе с ней — и тихое, глубокое облегчение. Я добился того, чего жаждал много лет.
— Так закончилась твоя история, Эурон Грейджой, — тихо выдохнул я, машинально вытирая руку о край своей куртки, словно желая стереть с пальцев его мерзкое прикосновение. — Вот и всё.
Злобная ухмылка скользнула по моему лицу, когда я осознал, что больше не связан клятвами мести. Мной владела странная смесь гордости и измождённости, словно мне пришлось взобраться на высокую гору и теперь я сижу на вершине, вглядываясь в далёкий горизонт. Я медленно развернулся к окну, собираясь покинуть эту проклятую комнату. Тихий ветер из узкого окна колыхнул скомканные бумаги на столе, и пламя свечи задрожало, ещё ярче высвечивая мёртвое лицо Эурона. Казалось, даже крепкие каменные стены замка Пайк вздохнули с облегчением.
«Это конец для тебя, Эурон», — подумал я, глядя, как его тело лежит без движения. В нём не осталось ничего, кроме пустоты и загубленных жизней, которые он когда-то отнял. На душе у меня было ощущение, будто я наконец-то выплатил старый, кровавый долг.
Годы ненависти и боли, следовавшие за мной повсюду, теперь перестали тяготить так остро. Я чувствовал, что оставляю за спиной тяжкий груз, который тащил с собой с самого детства. Прошлое не воскресить, но по крайней мере я смог отомстить за свои незаживающие раны.
Возмездие свершилось.
* * *
На следующий день после казни Эурона, в тот самый день, когда наши корабли должны были отплыть с острова Пайк, меня переполняло странное чувство облегчения. Казалось, само утро принесло свежий ветер перемен: шёпот волн у причала звучал чуть мягче, чем обычно, а крики чаек над серыми скалами не казались такими зловещими. Но сильнее всего грела мысль о том, как яростно Бейлон Грейджой метался в каменных коридорах своего замка, бешено пытаясь понять, кто осмелился убить его младшего брата в самом сердце Железных островов.
Рикард рассказал мне, что подозрения Бейлона сперва пали на его же собственных людей: представителей рода Грейджоев и близких союзников. В конце концов, мало кто мог пробраться в крепость, миновать всю стражу и бесследно исчезнуть. Слуги шёпотом передавали друг другу обрывки историй о том, в каком состоянии нашли Эурона, но никто не знал истины. Возможно, кое-кто догадывался о причастности «чужака», однако молчаливая тень страха и негласных железнорождённых законов заставляла их держать язык за зубами.
И меня это устраивало. Пусть грызутся друг с другом, пусть ищут вымышленного предателя среди своих. Для меня же всё было кончено: я сошёл с их сцены тихо и бесследно — так, словно меня там никогда не было.
У причала я стоял, закутавшись в тёплый дорожный плащ, отчего мне было почти не страшны холодные порывы морского ветра. Пресный запах водорослей и солёных брызг обволакивал всё вокруг. Корабли, что должны были доставить нас на материк, уже готовились к отплытию: матросы бегали по палубе, сверяясь со списками провизии, таскали бочки и тюки с провиантом в трюмы. Чуть в стороне мои воины, «Штормовые Клинки», делали последние приготовления, затягивая ремни доспехов и укладывая оружие.
Но ждал я не их. Ждал одного человека, для меня очень важного. И когда он появился, я невольно ощутил, как внутри становится теплее.
Лорд Эддард Старк, Хранитель Севера, подходил неторопливой, уверенной походкой. Его серый плащ развевался за спиной. Я поймал себя на том, что улыбаюсь при виде этого человека, который так много сделал для меня в детстве.
— Хранитель Севера, — произнёс я негромко, склоняя голову в уважительном поклоне. — Рад вас видеть, лорд Старк. Благодарю, что нашли время и пришли.
Нед на миг остановился и внимательно посмотрел на меня своими серыми, словно стальные клинки, глазами. Но в них я различил и мягкую теплоту, которая всегда казалась мне неожиданной для такого сурового и сдержанного человека.
— Я помню тебя ещё маленьким мальчиком, — тихо проговорил он, чуть приподняв уголки губ в едва заметной улыбке, — когда ты был на руках у своей матери. Ты всегда смотрел на мир серьёзным взглядом, будто знал, что однажды тебе придётся противостоять самому жестокому противнику. А теперь вижу перед собой взрослого рыцаря и лорда. Время летит быстро, Деймон.
От его слов в душе возникло тепло. В памяти всплыли дни, когда он, благородный северный лорд, относился к моей семье лучше, чем многие.
— Я запомнил вашу доброту, лорд Старк, — ответил я, понизив голос. — Вы никогда не делили людей по их рождению или статусу, и за это я благодарен вам по сей день. Но у меня есть просьба. Надеюсь, вы сможете мне помочь.
— Говори, — кивнул он спокойно. — Если это в моих силах, я не откажу.
Я вынул из-за пазухи свёрнутый листок пергамента, запечатанный моей личной печатью. Подав его Неду, я почувствовал, как внутри что-то сжимается: в письме, которое я просил доставить, содержалась мот чувства.
— Передайте это моей матери, — попросил я негромко. — Сейчас у меня нет возможности навестить её лично. А на Роберта Баратеона надежды мало. Он слишком охвачен праздными мыслями и вином, и я опасаюсь, что он просто забудет о моей просьбе.
Эддард Старк принял пергамент с серьёзным выражением лица, словно это было для него делом чести. Он убрал письмо под плащ, бережно придерживая его рукой.
— Я выберу самого верного своего человека, чтобы он доставил письмо в руки Джане, — заверил лорд Старк. — Можешь не сомневаться, она получит его.
— Благодарю вас, Лорд Старк. — Я поклонился чуть глубже, потом осмелился улыбнуться. — До встречи, дядя Нед.
— До встречи, воин. Да хранят тебя боги.
Он развернулся и зашагал обратно к замку, оставляя за собой ощущение спокойной решимости. Я смотрел ему вслед, размышляя о том, неплохой он человек. А затем вздохнул, спрятав в глубине души все беспокойные мысли, и двинулся к своему кораблю, предвкушая плавание прочь с мрачных Железных островов.
* * *
Прошёл примерно месяц, и в городе, который я когда-то называл своим домом, жизнь текла в привычном ритме. Там по-прежнему пахло дымом из труб деревянных домиков, а узкие улочки были полны рыбного духа и невзыскательных разговоров местных жителей. Возле самой окраины скромно стоял наш старый семейный дом — невысокий, но ухоженный, с небольшой оградой и зелёным палисадником и кузницей рядом.
В этом доме жила моя мать, Джана, вместе со своим отцом, моим дедом Бернардом. Небогатая, но уютная жизнь, спокойствие и скромный быт.
В тот день, когда гонец, отправленный лордом Старком, добрался до порога нашего дома, Джана была занята привычными заботами: развешивала на верёвке постиранное бельё и негромко напевала песню, которую когда-то пела мне в детстве. Увидев незнакомца верхом на усталом коне, она невольно насторожилась: гости нечасто забредали в их район, а уж верховые — и подавно.
— Вы Джана? — спросил гонец, спешившись и вежливо поклонившись.
— Да, — ответила она, продолжая пристально смотреть на него. — В чём дело?
— У меня письмо для вас, — промолвил он, вытягивая вперёд руку с пергаментом, запечатанным незнакомой ей печатью. — Личное. Прошу, возьмите.
Она медлила, словно боялась услышать плохие новости, но в конце концов подошла ближе и осторожно приняла письмо. Запах воска и незнакомый символ на печати заставили её сердце глухо сжаться. Осторожно развернув пергамент, она стала читать. С каждой строкой глаза её всё расширялись, а в груди что-то щемило сильнее и сильнее.
Строчки были короткими, но воистину бесценными для матери, чья душа уже не раз болела от неизвестности о судьбе сына:
«Дорогая мама,
Я жив и со мной всё хорошо. Прости, что так долго не мог дать о себе знать. Знай, что я никогда не забывал о тебе и дедушке. Я очень скучаю и часто думаю о том, как мы жили, о детстве, которое ты мне подарила. Верю, что однажды смогу вернуться и обнять тебя. Но сейчас не могу — слишком многое ещё не закончено.
Я слышал о твоей свадьбе и счастлив, что ты вновь обрела семью и нашла радость. Мне приятно знать, что у меня есть братья и сёстры, пусть мы и не знакомы. Обними их за меня и скажи, что у них есть старший брат, который будет думать о них.
И, мама… Я должен сказать: я отомстил за бабушку. Тот, кто отнял её жизнь и погубил моё детство, больше не причинит никому вреда. Пусть душа бабушки теперь покоится с миром, а я могу двинуться дальше.
Люблю тебя, мама.
Твой сын, Деймон.»
Прочитав последние слова, Джана не удержала слёз, но это были слёзы облегчения и тихой радости. Она прижала письмо к груди, словно боясь, что оно испарится, если она хоть на миг отпустит его из рук. От переполнявших её чувств горло сдавило, и она не сразу смогла заговорить, выдохнув только сломленным шёпотом:
— Деймон… мой мальчик…
Из дома вышел старик Бернард, встревоженный внезапной тишиной. Он увидел, как дочь сидит, склонившись над каким-то пергаментом, и как её плечи сотрясаются от взволнованного плача. На лбу старика пролегла морщина тревоги.
— Что стряслось, дочь? — спросил он, усаживаясь рядом с ней на деревянную скамью.
Джана подняла на него заплаканные, но светлые глаза:
— Деймон жив, отец! — выдохнула она, чуть сжимая лист в руке. — Он не забыл нас. Он отомстил за нас. Он пишет, что вернётся, когда сможет.
Старик на миг зажмурился. Его жилистая рука легла на плечо дочери, и он неслышно вздохнул, борясь с волной собственных воспоминаний. Потери, которые когда-то постигли их семью, навсегда наложили отпечаток на его суровом лице.
— Слава небесам, что парнишка жив. Я всегда это чувствовал, — проговорил он наконец, и голос его дрогнул. — Он сильный, выдержал все невзгоды. И он вернётся, Джана. Вернётся обязательно.
Она слушала его, сжимая письмо так, будто оно было самой дорогой вещью на свете. Перед её мысленным взором теперь уже не стоял образ сына в беспомощном детстве. Пусть далеко, но он жив — и этого оказалось достаточно, чтобы наполнить её душу тихим счастьем и надеждой.
Джана крепко прижимала к груди письмо, понимая, что тот, кого она считала потерянным, всё это время хранил их в своём сердце. Теперь она знала, что он жив, и это знание давало ей силы ждать и надеяться дальше.