• Boosty Shared
• VMash

• T

• наруто: бессмертный макс
• наруто

На следующий день, едва первые лучи солнца окрасили зубцы гор в кроваво-алый, я призвал Сэйрю. Воздух уже привычно над свитком сгустился, вспыхнул голубоватыми искрами, и птица материализовалась на каменном подоконнике моей кельи. Её жёлтые, невероятно умные глаза сразу устремились на меня.

— Приветствую, Такэши, — её шелестящий голос был тише утреннего ветра. — Беспокоит что-то?

— Привет, Сэйрю, — я протянул ей кусочек вяленого мяса из дорожных запасов. Она аккуратно взяла его клювом. — Нет, всё по плану. Но хочу отправить весточку деду. Сам. Так надёжнее.

Сэйрю кивнула, расправив крылья.

— Говори. Запомню.

Я изложил кратко: прибыл благополучно, поместье Майто — каменная твердыня в горах, Ринтаро принял с должными почестями, первый разговор состоялся — правду о культе и “наследии” он воспринял как основу доверия. Упомянул спарринг и его оценку моих навыков. Рассказал о плане с утяжелителями. Упомянул, что ожидают Харуми. Без лишних деталей, но с нужной для деда информативностью.

— И последнее: передай пожалуйста, что я чувствую… потенциал здесь. И вызов. И что я помню его слова.

Сэйрю внимательно слушала, её острый взгляд фиксировал каждую интонацию.

— Передам дословно, Такэши. “Буревестнику” будет спокойнее. — Она тряхнула головой. — Будь осторожен в этих горах. Воздух здесь… старый и помнит много боли.

Не дожидаясь ответа, она взмыла в проем окна и растворилась в пронзительной синеве утреннего неба, оставив лишь завихрение холодного воздуха.

После завтрака меня ждал Ринтаро во внутреннем дворе. Рядом с ним лежали два комплекта утяжелителей: для запястий, лодыжек и жилет. Древесина тёмная, почти чёрная, металлические вставки тускло блестели.

— Примерь, — скомандовал Ринтаро, указывая на один комплект. — Сделан по меркам, которые прислал Арика-доно.

Я начал пристёгивать ремни. Он был прав. Вес был привычным для мышц, но давление… оно было не просто физическим. Оно будто замедляло не только тело, но и мысли. Каждое движение требовало сознательного усилия, преодоления этой новой, вязкой инертности.

— Цель, — голос Ринтаро резал утренний воздух, пока я ковылял под грузом, — не просто укрепить мышцы, с этим у тебя всё в порядке. Цель — научить твою Ки течь сквозь эту тяжесть. Чтобы тело запомнило ощущение постоянного сопротивления. Чтобы, когда ты снимешь эти утяжелители, ты рванул вперёд с удесятерённой силой. И… чтобы подготовить каналы к нагрузке Первого Шага. Он меняет привычные пути Ки. Тело должно быть готово выдержать это. Начнём с основ. Ката. Медленно. Ощути каждый сантиметр движения. Каждую каплю Ки.

Он показал первое движение — простой вертикальный разрез боккэном. Я повторил. Движение, которое обычно было простым и быстрым, превратилось в тяжёлый взмах. Мышцы начали гореть. Дыхание сбилось. Ощущение вязкого холода от утяжелителей проникало глубже, мешая концентрации Ки. Ринтаро наблюдал холодным, оценивающим взглядом, поправляя угол наклона руки, силу вложения Ки в момент “удара”.

Каждое ката, каждое перемещение было как борьба с самим собой. Я чувствовал, как моя Ки бьётся о каменные стены этой искусственной тяжести, пытаясь найти обходные пути. Но Ринтаро требовал не обходить, а продавливать. Напрямую. Через сопротивление. Это было трудно, но в этом чувствовался… смысл.

Перед обедом, когда солнце уже пекло, а я был мокр от пота, Ринтаро остановил меня.

— Достаточно на сегодня. Тело должно привыкать постепенно. Теперь о главном. О “настрое” для Первого Шага.

Мы сидели в тени под навесом, я начал пить воду большими глотками, отбиваясь от навязчивого чувства голода — плату за микротравмы мышц и постоянную борьбу с “тяжестью”. Ринтаро же смотрел вдаль, на заснеженные вершины.

— “Восемь Шагов к Смерти” — не просто техника. Это состояние духа, воплощённое в движении. Первый Шаг — рывок из небытия. Взрыв, который начинается здесь. — Он ткнул пальцем себе в грудь, чуть левее сердца. — Не в мышцах. В намерении. В ярости. В отчаянии. В абсолютной, незыблемой решимости. У каждого, кто овладел Шагом, есть свой ключ. Своя дверь в это состояние.

Он повернул ко мне свой тяжёлый взгляд.

— Мако… её ключ — гнев. Гнев на невозможность, на несправедливость её положения, на моё давление. Она фокусирует эту ярость, как линзу, и поджигает ею свою Ки. — Он помолчал. — Мой ключ — ответственность. Бремя клана. Осознание, что за моей спиной — вековая традиция, люди, которые на меня смотрят. Эта тяжесть… она сжимает пружину внутри, и когда я отпускаю контроль — я вхожу в нужное состояние. — Он покачал головой. — Это не быстрый путь, Такэши. Сначала ты учишься находить эту дверь внутри себя. Нащупывать её в медитации, в размышлениях, в воспоминаниях. Учишься вызывать то самое чувство — чистую, неразбавленную эмоцию, которая становится топливом для толчка или взрыва. А потом… потом ты учишься привязывать вход в это состояние к началу техники. К первому движению, к первому вдоху перед рывком. У кого-то это занимает месяц. У кого-то — годы. И это зависит не только от таланта, но и от того, насколько глубоко и искренне ты можешь заглянуть в себя и вытащить оттуда нужное пламя. Твоя задача на ближайшее время — искать свою дверь. Свой ключ. Всё остальное — утяжелители, спарринги, упражнения на контроль Ки — лишь подготовка тела к тому, чтобы оно не разлетелось на куски, когда ты эту дверь откроешь.

После обеда и короткого отдыха, когда тени начали удлиняться, во двор въехала небольшая повозка в сопровождении двух всадников Майто. Я стоял на галерее, наблюдая. Кузов открылся, и оттуда выпрыгнула… ну, не совсем та маленькая девочка из сада “Золотого Дракона”.

Харуми подросла. Лет девять сейчас, судя по всему. Её фигурка стала чуть вытянутой, детская пухлость щёк немного ушла, обнажив более чёткие, милые черты. Но глаза — большие, тёмные, полные бездонного любопытства и ума — были теми же. Она была одета в практичное, но добротное тёмно-зелёное кимоно с золотистой окантовкой и маленьким гербом клана у ворота. Увидев меня на галерее, её лицо озарилось широкой, сияющей улыбкой, такой же искренней, как тогда.

— Такэши-сама! — Она помахала рукой, забыв о всякой чинности, и бросилась к лестнице. Её компаньонка, та самая пожилая женщина с бесстрастным лицом, последовала за ней с достоинством, но без упрёка.

Я спустился им навстречу. Харуми, запыхавшаяся, остановилась передо мной и совершила старательный, но немного торопливый поклон.

— Приветствую вас, Такэши-сама! — выпалила она. — Я так рада! Папа сказал, я могу приехать! Горы такие большие! И здесь так… строго! — Она оглядела каменные стены широко раскрытыми глазами.

— Приветствую, Харуми-тян, — я ответил с лёгкой улыбкой, отвечая поклоном. — Рад тебя видеть. Да, поместье Майто… особенное место. — Я кивнул её компаньонке: — Добрый день.

Женщина ответила глубоким, безупречным поклоном:

— Хигаки-доно. Благодарим за гостеприимство. Юная госпожа Харуми желала увидеть вас.

Харуми уже вертелась на месте, её взгляд скользил по дворику, стенам, стражам у ворот.

— А где тренируются? Можно посмотреть? А библиотека тут есть? Ой, смотрите, какая птица! — Она указала на ястреба, кружившего высоко в небе.

Я понял, что вторая половина дня будет посвящена исключительно ей. И, как ни странно, мысль об этом не вызывала раздражения, а лишь лёгкую умственную усталость от утреннего напряжения и… что-то похожее на облегчение. Её неугомонная энергия была глотком свежего воздуха в этой каменной твердыне.

— Тренировочный зал там, — я показал направление. — Но сейчас там, наверное, пусто. Библиотека есть, но доступ туда ограничен. А птицы здесь действительно красивые. Горные орлы. — Я повернулся к её компаньонке: — Если позволите, я покажу юной госпоже сад? Он небольшой, но уютный.

Женщина кивнула с лёгким одобрением:

— Конечно, Хигаки-доно. Я прослежу за размещением вещей. Пожалуйста, присмотрите за юной госпожой.

Харуми тут же схватила меня за руку (её пальчики были тёплыми и цепкими) и потащила в указанном мной направлении:

— Ведите, Такэши-сама! Расскажите всё! Как вы сюда добрались? Страшно было? А правда, что у вас есть волшебная птица?

И понеслось. Мы бродили по крошечному саду камней и мха, где она засыпала меня вопросами о дороге, о Сэйрю (я осторожно подтвердил, что да, у меня есть договор с небесной мудрой птицей), о тренировках, о том, почему камни мокрые (роса), а сосны колючие. Её любознательность была неистребима, а умение задавать неожиданные, но точные вопросы по-прежнему поражало. Она расспрашивала о поместье Хигаки, о деде (“Он строгий? А добрый?”). Рассказала о своей учёбе — иероглифы давались легче, но стихи всё ещё были “скучными, как дождь в закрытой комнате”.

Вечером, после ужина, я проводил её до отведённых покоев — чуть более уютных, чем мои, но всё же суровых. Она устало зевнула, но перед тем как исчезнуть за дверью с компаньонкой, обернулась:

— Спасибо, Такэши-сама. За прогулку. И за разговоры. Здесь без Аки-нээсан скучновато. Вы… как старший брат. Интересный. — Она улыбнулась и скрылась за дверью.

Я остался стоять в холодном коридоре. “Как старший брат”. Слова деда о случайных встречах-семенах эхом отозвались в памяти. Харуми действительно подросла. Её детская непосредственность никуда не делась, но поверх неё уже проступал острый ум и удивительная для возраста эмпатия. Потраченная вторая половина дня не казалась потерянной.

На выходе из корпуса я столкнулся с Ринтаро. Он стоял в тени арки, наблюдая за тем, как слуги тушат последние факелы во дворе. Его взгляд скользнул по мне, затем в сторону дверей, где скрылась Харуми.

— Она… освежает это место, — произнёс он негромко, без прежней ледяной отстранённости. В его голосе звучала непривычная, сдержанная нежность. — Спасибо, что уделили ей время, Такэши-доно. Дети… они напоминают о том, ради чего мы, в конечном счёте, носим мечи.

Он посмотрел на меня прямо, и в его тёмных глазах мелькнуло что-то, помимо оценки воина. Понимание? Признание чего-то человеческого?

— Завтра продолжим. Ищи свой путь, — он кивнул и растворился в темноте коридора, оставив меня наедине с гулом горного ветра и странным, тёплым послевкусием от дня, начавшегося тяжестью камня и закончившегося лёгкостью детской улыбки.

⁂

Первый месяц в горах Майто пролетел в странном ритме, где суровость тренировок сплеталась с детской непосредственностью Харуми. Утро начиналось с утяжелителей, которые превращали каждое движение в испытание. Ринтаро не зря назвал их фундаментом. Он методично и с терпением впечатывал в меня понимание: сила Первого Шага требует не взрыва мускулов, а умения нести невыносимое. Моя выносливость и способность к восстановлению подвергались проверке ежедневно. Ки, привыкшая течь свободно, натыкалась на искусственное сопротивление, искала новые пути, уплотнялась, концентрировалась. Каждый блок, каждый взмах под этим сопротивлением был уроком смирения перед грядущим.

— Твой дар — это щит, Такэши Хигаки, — проговорил как-то Ринтаро во время короткой передышки. — Но щит бесполезен, если рука, держащая его, не знает, как встретить удар. Эти уроки научат твою плоть помнить тяжесть даже в невесомости рывка. Они подготовят каналы к тому, что тебе предстоит.

Параллельно шла другая, не менее изматывающая работа — поиск “ключа”. Двери в то состояние духа, что высвобождает Первый Шаг. Ринтаро был краток и загадочен: “Ищи внутри.” Я медитировал в свободные послеобеденные часы, сидя на циновке в своей каменной келье, вглядываясь внутрь себя. Гнев? На культ, на судьбу? Он был, но распылён, хаотичен, неконцентрирован. Отчаяние? Тоже было, но недостаточно сильно. Решимость? Она горела ровным пламенем — стать сильнее, обрести контроль над своей жизнью. Но было ли это тем самым ключом, что требовал Шаг?

Ответ пришёл неожиданно, из глубин памяти прошлой жизни. Персонажи на экране… их крики перед применением техники. Это был не просто боевой клич. Это был якорь. Фокус. Команда собственному подсознанию, привязывающая конкретное действие к конкретному состоянию. А мое состояние… что было моим абсолютом, моей неприступной крепостью? Остриё Сознания. Холодная, всевидящая ясность, где время начинало восприниматься иначе, а мир раскладывался на мельчайшие составляющие. Спокойствие. Не пассивное, а активное, боевое. Предельная концентрация, отрешённая от суеты эмоций. Вот он, мой ключ. Не ярость, не отчаяние — безмятежная мощь осознания.

Я начал экспериментировать. После изнурительной утренней тренировки, когда мышцы ещё горели огнём, я снимал утяжелители. Мгновение облегчения, почти невесомости. И в этот момент, стоя посреди двора, я намеренно входил в Остриё Сознания. Мир привычно менялся: звуки приглушались, каждый узор и пылинка на камне под ногами становились кристально ясны. И я произносил, чётко, без напряжения, но с полной внутренней убеждённостью: “Первый Шаг”. Ничего не происходило — не было взрыва силы, лишь глубокое, ровное дыхание и ощущение… готовности. Я повторял это снова и снова, день за днём, после каждой тренировки. Снимал тяжесть — входил в Остриё — произносил слова. Вырабатывал рефлекс. Привязывал состояние предельной концентрации и слово-триггер к ощущению освобождения от груза. Ринтаро наблюдал за этим ритуалом молча, его каменное лицо не выдавало мыслей, но я видел искру интереса в его глазах. Он не спрашивал, я не объяснял. Пока.

А после обеда появлялась Харуми. Первые дни ее присутствие было… забавным. Как яркая, шумная птичка, ворвавшаяся в мрачный замок. Она сыпала вопросами, как зёрнами из мешка. Её энергия была неиссякаемой, а ум, действительно острый для девяти лет, схватывал все на лету. Она могла десять минут увлечённо наблюдать, как кузнец бьёт молотом по раскалённому металлу, а потом выдать совершенно логичный вопрос о том, почему железо краснеет, а не плавится сразу. Это вызывало улыбку.

Но очень скоро эта “забавность” стала переходить в утомительную назойливость. Моё взрослое сознание, измотанное физическими нагрузками и ментальным напряжением поиска “ключа”, начало отчаянно нуждаться в тишине и покое. Но Харуми, видимо, искренне считала меня своим единственным развлечением в этой каменной пустыне.

Она появлялась сразу после обеда, как по расписанию, готовая к новым приключениям, которые сводились к прогулкам по тем же дворикам, разговорам на те же темы или её монологам о скучных стихах и сложных иероглифах. Её детская непосредственность, которую я сначала находил милой, начала раздражать своей неугомонностью. Я ловил себя на мысли, что мечтаю, чтобы её снова увезли в уютную долину.

Видимо, Ринтаро, этот проницательный старый лис, заметил и мою усталость, и нерастраченный потенциал дочери. Все изменилось примерно через неделю. Появились учителя. Сначала — старый, подслеповатый каллиграф, чьи руки дрожали, но чей ум был остр как бритва. Он усадил Харуми за изучение сложных философских трактатов, адаптированных для детского восприятия. Потом — строгая женщина, знаток истории кланов и Страны Железа, начавшая погружать девочку в хитросплетения самурайских традиций и политики. И, наконец, сам Ринтаро стал уделять Харуми время. Не для нежностей — для заданий.

Наблюдать за патрулями и отмечать маршруты на карте. Проверять запасы в амбарах и сверять со списками. Анализировать простые отчёты о состоянии дорог к деревне. Он вовлекал её в жизнь клана, давая посильные, но ответственные поручения, и Харуми расцвела. Её энергия нашла выход в учёбе и полезной деятельности. Она приходила ко мне не от скуки, а чтобы поделиться открытиями:

— Такэши-сама, а вы знали, что наш герб — это символ долголетия и бдительности? Вот почему папа такой строгий!

— Смотрите, я нарисовала карту нашего поместья! Вот здесь патруль ходит, а здесь — нет! Папа сказал, что это важно!

Наши прогулки стали реже, но осмысленнее. Мы могли молча идти по саду камней, и это молчание уже не было неловким, а наполненным её внутренней работой над новыми знаниями. А однажды вечером, когда мы сидели на краю внутреннего двора, наблюдая, как последние лучи солнца окрашивают заснеженные вершины в розовое золото, она неожиданно сказала тихо, без обычной своей оживлённости:

— Знаете, Такэши-сама… почти два года назад… с Аки-нээсан случилось плохое.

Она замолчала, копая палочкой щели между камнями. Я не стал торопить, чувствуя тяжесть её воспоминания.

— Мы были в долине. Гуляли в саду. Вдруг… тени. Из-за деревьев. Быстро-быстро. Как в страшной сказке. — Она сглотнула. — Ниндзя. Из Ивы. Четверо.

Харуми закрыла глаза на мгновение.

— Наши же телохранители… их было трое. Дядя Такуми и дядя Кен… они шагнули вперёд, заслонили нас. Завязался бой. Быстрый, непонятный. Я только слышала звуки… и крик Аки-нээсан.

Она умолкла, ее пальцы сжали палочку так, что костяшки побелели.

— В тот день дядя Такуми и дядя Кен… они погибли. Третий — дядя Рёта — был ранен, но успел оттащить Аки-нээсан и меня за укрытие. Ей попал кунай… тут.

Харуми тронула руку чуть выше локтя.

— Не сильно, но крови было… много. Потом подоспели наши стражи из поместья. Ниндзя же… успели скрыться.

Она подняла на меня большие глаза, полные недетской серьёзности.

— Аки-нээсан потом долго молчала. И папа… он стал еще строже. А дядю Рёту… его отправили на покой. Он теперь работает садовником в долине. Аки-нээсан его навещает. Она… она очень благодарна ему.

Этот рассказ, поданный с детской прямотой, но и с глубоким пониманием произошедшего, приоткрыл завесу над напряжением, которое я чувствовал в клане Майто. За внешней суровостью Ринтаро скрывалась боль потери и страх за оставшихся дочерей. И объясняло его внимание к безопасности Харуми здесь, в горной крепости.

Так же, помимо поиска “ключа” и адаптации к обществу энергичного ребёнка, я не забывал о своём Пути Пустоты. Вторая половина дня, если не была занята Харуми (теперь уже реже), посвящалась стихии: я уходил на дальний, продуваемый всеми ветрами край тренировочного плато. Здесь, среди голых скал, я отрабатывал Выпад и Разрез. Чистая стихия воздуха — без примеси Тьмы. Ки Ветра послушно сгущалась, направляемая волей и Остриём Сознания.

Я учился варьировать силу, дистанцию, фокусировку. Разрез мог быть тонким, как лезвие бритвы, оставляющим едва заметную линию на камне, или широким, рвущим ударом, выбивающим сколы; выпад — молниеносным рывком на несколько метров, оставляя лишь вихрь пыли. Прогресс был, но требовались годы, чтобы достичь уровня деда. Главное — стихия слушалась, и это было огромным облегчением. Использовать же Ки Тьмы я избегал. Даже крошечную каплю. Наблюдательность Ринтаро была феноменальной, и лишние вопросы с его стороны могли разрушить хрупкое доверие между учеником и учителем. Голод же, вечный спутник после тренировок и микротравм, приходилось терпеть или… утолять.

Мой аппетит стал причиной слухов в поместье Майто и, видимо, серьёзным ударом по его продовольственным запасам. После утренних мучений с утяжелителями и последующего ритуала с “ключом” я был способен съесть порцию, которой хватило бы трём-четырём взрослым воинам. Рис исчезал горками, мясо — целыми подносами, суп — литрами. Я видел, как поднимаются брови у слуг, разносящих еду, как шепчутся повара на кухне. Сам Ринтаро, присутствуя за обедом, наблюдал за этим “пиршеством” с каменным лицом, но в уголках его глаз читалось нечто среднее между изумлением и ужасом.

Однако он сдержал слово, данное в чайной комнате. Ни слова упрёка. Только лаконичное распоряжение:

— Увеличить пайки ученику Такэши. Вдвое. Нет, втрое.

И стойкое, самурайское терпение, с которым он наблюдал, как исчезают результаты труда его клана. Это стало нашей негласной шуткой. Иногда, встретив мой взгляд после того как я опустошал очередную огромную пиалу риса, он едва заметно качал головой — мол, “монстр”. И я мысленно соглашался.

Также, чтобы хоть как-то разнообразить свою жизнь, я делал редкие вылазки. Раз в неделю-полторы, с разрешения Ринтаро и под бдительным оком Кендзи, Сорато и пары стражей Майто, мы с Харуми отправлялись в небольшую деревушку, приютившуюся в долине у подножия гор. Дорога занимала пару часов, но оно того стоило. Сменить мрачные стены на деревянные домики под соломенными крышами, каменную тишину — на гомон рынка, мычание коров, крики детей. В этом месте Харуми преображалась. Она могла торговаться со старушкой за пучок редиски, с восторгом разглядывать грубые гончарные изделия, слушать сказки бродячего сказителя. Для меня это был глоток нормальности, напоминание о мире за пределами самурайских кланов и их тайн. Мы покупали сладости (я — чтобы заглушить Голод, она — просто потому что вкусно), сидели у старого колодца, слушая местные сплетни, и просто дышали свободой. В эти моменты пропасть между взрослым сознанием в детском теле и настоящим ребёнком казалась меньше. Мы были просто двумя людьми, сбежавшими из крепости на пару часов.

Дружба с Харуми, хоть поначалу и вынужденная, постепенно обрела новые очертания. Я перестал видеть в ней только надоедливого ребёнка. Она стала… интересным собеседником. Своеобразным. Её ум схватывал суть, а необычный ракурс мышления порой давал неожиданные инсайты даже мне. Я научился направлять её энергию в русло, полезное для нас обоих. Мы могли говорить о стратегии, разбирая ход мыслей Ринтаро на утренней тренировке (её наблюдательность была феноменальной). Или обсуждать философские идеи из её уроков каллиграфии, находя параллели с Путём Пустоты. Я рассказывал ей адаптированные истории из прошлой жизни — притчи о хитрости, храбрости, верности. Она впитывала их как губка, задавая умные, порой неудобные вопросы. Её детская непосредственность никуда не делась, но теперь она не раздражала, а… освежала. Она напоминала мне, что мир может быть простым и ярким, а не только суровым и полным скрытых угроз. И в её безоговорочном доверии, в её искренней привязанности (“Вы как старший брат, Такэши-сама! Интересный!”) была особая ценность.

Четыре месяца пролетели в этом странном, насыщенном ритме: камень утяжелителей, ледяная ясность Острия Сознания и слово-ключ; работа с ветром на краю пропасти; уроки мудрости и истории с Харуми; обжигающий голод и редкие глотки свободы в деревне. Я окреп. Моя база, заложенная дедом, была доведена Ринтаро до блеска, отточена под специфику Первого Шага. Рефлекс — вход в Остриё и произнесение команды при снятии тяжести — стал автоматизмом. Тело привыкло к экстремальным нагрузкам и мгновенно восстанавливалось. Я был готов к следующему этапу.

И вот очередным утром, как и каждую неделю, я призвал Сэйрю. Птица появилась в лучах восходящего солнца, её стальные перья отливали голубизной.

— Приветствую, Такэши, — её голос был как обычно спокоен. — Вести?

— Привет, Сэйрю. — Я протянул ей полоску вяленого мяса. — Деду. Сообщи: Горы Майто. Четыре месяца. Фундамент заложен. Ключ к Шагу найден. Ринтаро доволен прогрессом. Завтра… начинается следующий этап. Харуми… — я на мгновение запнулся, — …стала ценным союзником. И другом. Аппетит… — я усмехнулся, — …продолжает удивлять хозяев. Но справляются. Все хорошо. Скучаю. Передай, что помню его слова о контроле и осторожности.

Сэйрю внимательно слушала, её жёлтые глаза фиксировали каждое слово.

— Передам дословно. — И не ждя ответа, она взмыла в небо и растворилась в синеве.

Ответ пришёл быстрее обычного, всего через пару часов. Сэйрю села на подоконник, слегка взъерошенная быстрым полётом.

— От Арики, — выдохнула она. — “Горд тобой, внук. Держишь Путь верно. У нас всё хорошо. Земли в порядке. Жду вестей. Возвращайся сильнее.” — Она тряхнула головой. — И он ещё… добавил. “И скажи этому обжоре — пусть оставит хоть немного риса хозяевам. Честь клана обязывает.”

Я рассмеялся. Дедовский юмор, суровый и точный. Даже через расстояния он чувствовал. Чувствовал и гордился. Эти слова, эта поддержка, переданная через верный призыв, стали самым прочным камнем в моей мотивации.

P.S. Уважаемые читатели, если найдёте ошибки, напишите мне, пожалуйста, в ЛС (желательно) или хотя бы отпишитесь в комментариях.

P.S.S. В скором времени будет таймскип.