Наруто: Бессмертный Макс. Глава 20.
Глава 20.
Полтора года. Время, измеренное не днями, а ударами боккэна, каплями пота на песке площадки, глубиной вечерних медитаций. Пустота внутри меня из вымученного состояния превратилась в тихую гавань, куда я мог отступить даже посреди самого жестокого спарринга.
Ки, тот самый поток жизни, о котором говорил Арика, перестал быть редким, трудноуловимым гостем. Он стал дыханием. Фоном существования. Тёплая волна в животе, прохладная ясность в голове — они текли теперь постоянно, откликаясь на движение, на намерение, усиливая удар, уплотняя тело в момент блокирования, делая шаг чуть легче под чудовищным весом утяжелителей.
Три столпа Ку:до — Ку:ё Кёка (Усиление Пустоты), Ку:то Синсэй (Остриё Сознания) и Ку:ё Тайка (Усиление Тела) — перестали быть просто названиями. Они стали инструментами, пусть пока и неотточенными до блеска. Я мог наполнить клинок Ки для сокрушительного удара, чувствовать поле боя с орлиной зоркостью и «натягивать кожу буйвола» на мгновение, принимая удар. Дед больше не ломал мне кости на тренировках — не потому что жалел, а потому что моё тело, усиленное инстинктивным потоком Ки, стало крепче, а защита — осознаннее. Его удары теперь били по мастерству, по ошибкам в стойке, по нерасторопности мысли, а не просто калечили плоть.
Однажды, ближе к середине этого второго, уже не такого адского года, я сидел в его кабинете после особенно изматывающей серии упражнений на Ку:то Синсэй. Солнце клонилось к закату, окрашивая сад в багрянец. Арика курил трубку, его взгляд был задумчивым.
— Ты прогрессируешь, внук, — произнёс он наконец, выпустив колечко дыма. — Быстрее, чем я ожидал. Фундамент заложен прочно. Стены растут. Но… — он прищурился, — …я вижу попытки. Ты пытаешься копать глубже. Не туда.
Я насторожился. Он видел. Конечно, видел. В минуты уединения, когда тело отдыхало, а разум блуждал, я пытался вспомнить уроки Кагами. Попробовать сознательно собрать чакру в ладони, как для простейшего упражнения, которое помнил из аниме — тот самый Расенган или хотя бы его подобие. Но ничего не выходило.
Вместо привычного, пусть и слабого, сгустка энергии, я чувствовал лишь… сопротивление. Как будто теперь само моё естество отвергало этот путь. Ки текла свободно, откликаясь на намерение, но попытка «слепить» её, как глину, заканчивалась ничем. Энергия просто ускользала, как вода сквозь пальцы, оставаясь фоновым потоком, но не подчиняясь прямому приказу разума.
— Чакра… — вырвалось у меня, больше вопрос, чем констатация. — Я пытался… как меня учили раньше. Не получается. Только Ки.
Арика усмехнулся, коротко и беззвучно.
— И не должно получаться, глупец, — отозвался он, но без обычной строгости, скорее с оттенком… терпения учителя, объясняющего азы. — Ты же самурай, Такэши, а не тайком пробирающийся ниндзя в маске. Ки и чакра… в корне — одна сила. Но подход… как небо и земля. — Он сделал паузу, собирая мысли. — Чакра ниндзя — это инструмент. Сложный, многосоставной. Они лепят её сознанием, как гончар глину. Формуют в печати, в техники, в иллюзии. Это работа ума. Тонкая, требующая невероятной концентрации и знаний. Как хирург с скальпелем. — Он провёл пальцем по воздуху, будто рисуя сложный узор. — Наши же врачи в Ра… те, что лечат ниндзя… менталисты, что копаются в чужих головах… мастера фуиндзюцу, что запечатывают демонов… все они — ремесленники чакры. Они контролируют её. Осознанно. Принудительно.
Он ткнул трубкой мне в грудь, чуть ниже солнечного сплетения.
— Ки самурая — это не инструмент в руках. Это ты сам. Твоя воля, твоя жизнь, выплеснутая в действие. Ты не лепишь её. Ты зовёшь. И она откликается. Инстинктивно. Потому что тело знает, что ему нужно в бою, быстрее, чем успеет подумать голова. Сила для удара? Ки приходит в руку. Защита? Ки уплотняет тело. Уклон? Ки толкает в сторону. Это поток, Такэши. Естественный, как кровь в жилах. Ты учишься не контролировать его, а сливаться с ним. Доверять ему. Чувствовать его ритм. Пустота — это сосуд, а Ки — вода, которая его наполняет сама, когда нужно. — Он покачал головой. — Твои попытки «контролировать» чакру — это как пытаться поймать реку руками и заставить течь вспять. Бесполезно. И вредно. Ты мешаешь естественному потоку. Забудь ниндзяйские штучки. Доверься Пути. Доверься Ки.
Его слова легли на подготовленную почву. Они объяснили внутреннее сопротивление, которое я чувствовал. Ки была моей природой сейчас. Осознанный контроль чакры казался чуждым, насильственным. Как заставлять сердце биться по команде.
— Значит… техники вроде хождения по воде или деревьям… — начал я осторожно. — Для самураев они невозможны?
Арика усмехнулся уже громче.
— Возможны. Иначе как бы наши лучшие курьеры пересекали реки или преследовали врага в лесу? Но учатся им иначе. Не через печати и концентрацию чакры в стопах. Через Ки. Через то же слияние, доверие потоку. — Его взгляд стал оценивающим. — Ты крепко стоишь на Пути. Пора добавить новые ступени. С завтрашнего дня, после основ кендзюцу, добавим воду и дерево. Используем твоё… уникальное свойство не тонуть окончательно, — он хмыкнул, — для ускорения обучения.
Обучение хождению по воде началось на тихой заводи реки за стенами поместья. Холодная, быстрая вода Сайгавы стала моим новым, безжалостным учителем.
— Не концентрируйся на стопах! — прогремел голос Арики с берега, пока я по шею погружался в ледяной поток в очередной раз. — Чувствуй воду! Чувствуй её поток, её сопротивление! Ки — это продолжение тебя в мир. Протяни её вниз, к воде! Не толкай! Стань тяжелее её не весом, а волей! Наполни пустоту под ногами своей решимостью стоять!
Первые дни были чередой бесконечных погружений. Ки, столь послушная в ударе или защите, упрямо не желала «течь» вниз нужным образом. Я тонул, захлёбывался, отчаянно барахтался, чувствуя, как бессмертное тело восстанавливается, но морально изматываясь от неудач. Арика не позволял сдаться. «Вставай! Снова! Чувствуй! Доверяй потоку!»
Перелом наступил неожиданно. После особенно долгого и унизительного погружения, когда я уже почти смирился с очередным провалом, внутри что-то щелкнуло.
Не отчаяние, а смирение. Я перестал пытаться заставить. Просто встал, закрыл глаза, ощутил ледяное течение вокруг. И… отпустил. Представил, как Ки, этот теплый поток из хары, растекается не только вверх по телу для Ку:ё Тайка, но и вниз, через ноги, встречаясь с холодным напором воды. Не как стена, а как… продолжение. Как корни дерева, уходящие в землю.
И в тот момент, когда я сделал шаг, не думая о технике, а лишь о намерении стоять и доверии к Ки, стопа не провалилась. Она коснулась поверхности, как будто наткнулась на упругую, невидимую подушку. Я продержался секунду, не больше, и снова рухнул в воду, но это была не неудача. Это было откровение.
— Вот! — крикнул Арика, и в его голосе я услышал редкое одобрение. — Почти! Запомни это чувство! Доверие, а не контроль!
После этого прогресс пошёл быстрее. Секунды превратились в минуты шаткого стояния, потом в неуверенные шаги. Вода перестала быть врагом, стала партнёром в этом странном танце.
Я учился чувствовать её ритм, подстраивать поток Ки под её движение, находить точку равновесия не только физического, но и энергетического. Падал еще часто, но уже понимал почему. Не из-за недостатка силы, а из-за потери связи, из-за мимолётной попытки взять контроль силой разума.
С деревьями было иначе. Твёрдая, неподатливая кора сосен в нашем саду казалась проще воды. Но Ки нужно было направлять не для создания «подушки», а для мгновенного, точечного «сцепления». Как капля смолы, удерживающая жука.
— Не впивайся! — наставлял Арика, наблюдая, как я соскальзываю с гладкого ствола, оставляя на коре лишь царапины от ногтей. — Чувствуй дерево! Его жизнь, его силу! Ки — это мост. Протяни её из стопы в кору. Намерение — стоять. Доверие — что Ки создаст связь. Мгновенно! Как удар!
Здесь помогло Ку:то Синсэй — состояние острого сознания. Я учился в момент касания стопой коры полностью фокусировать намерение и поток Ки в одну точку. Не распределять, а сконцентрировать. Как острие клинка. Первый раз, когда я сделал шаг вертикально вверх по стволу и удержался, не соскользнув, это было похоже на маленькое чудо.
Ощущение микроскопического, но невероятно прочного сцепления, созданного чистой волей и потоком жизненной силы. Дальше — шаг за шагом, медленно, с неизбежными падениями (которые под утяжелителями были особенно болезненны), я учился «ходить» по вертикали, доверяя Ки создавать эту мгновенную связь с каждым шагом.
К концу второго года я уже мог пересечь Сайгаву по быстрине, пусть и не так изящно, как ниндзя, но уверенно, и взобраться на высокую сосну у стен поместья, чувствуя, как Ки отзывается на каждое движение, на каждое намерение. Это было не умение ниндзя, это был навык воина Пути Пустоты. Основанный не на контроле, а на слиянии и доверии.
И вот, в один из таких вечеров, когда я возвращался с реки, все ещё мокрый, но с непривычным чувством лёгкости в движениях, несмотря на утяжелители, слуга встретил меня у ворот:
— Маленький господин? Господин Арика ждёт вас в кабинете. Срочно.
Я ускорил шаг, гадая, что случилось. В кабинете дед сидел за столом, перед ним лежал изящный лаковый свиток с красной печатью. Его лицо было серьёзным, но в глазах горел знакомый огонь — огонь предвкушения битвы.
— Садись, Такэши, — указал он на циновку. Я опустился, слыша, как утяжелители глухо стукнули о пол. — Пришло. — Он отодвинул свиток ко мне. — Приглашение на «Турнир Восходящих Клинков». В Сэйрен-дзё. Через две недели.
Сердце ёкнуло. Два года… они пролетели в каком-то странном, изматывающем, но и очищающем вихре. Турнир… он казался чем-то далёким, почти мифическим, когда дед говорил о нем в начале пути. А теперь…
— Ты поедешь со мной, — продолжил Арика, не задавая риторических вопросов. — Как представитель клана Хигаки. Как мой ученик. Время проверить сталь в настоящем горне. Не среди друзей, а среди равных и сильнейших.
Он посмотрел на меня оценивающе, его взгляд скользнул по утяжелителям на моих запястьях и лодыжках.
— Завтра, — сказал он, и в его голосе прозвучала некая… торжественность, — ты снимешь их. Впервые за два года. И мы проведём спарринг. Настоящий. На специальных боккэнах, что не ломаются. — Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки. — Ты сам увидишь, Такэши Хигаки, чего достиг. Какой путь прошёл от того израненного щенка на пороге. Готовься. Завтра покажешь мне всё.
Я поклонился, низко и глубоко, чувствуя, как в груди смешиваются волнение, азарт и та самая пустота, готовая наполниться действием.
— Хай, сэнсэй.
Возвращаясь в свои покои, я шёл медленно, ощущая каждый шаг под привычным, чудовищным грузом. Но сегодня этот груз ощущался иначе. Не как ярмо, а как часть меня. Как тренировочные веса, которые завтра снимут перед боем.
Комната была тихой, озаренной мягким светом бумажного фонаря. Я остановился перед большим, овальным зеркалом в резной деревянной раме — подарком деда на прошлое новолетие. Два года… Я подошёл ближе.
В отражении смотрел не семилетний мальчик, каким я пришёл сюда. Передо мной стоял… юноша. Рост заметно прибавил, плечи развернулись, очертания тела под простым тренировочным кимоно потеряли детскую мягкость, обретя жёсткие, рельефные линии мышц, выкованных адскими тренировками. Лицо… оно тоже изменилось. Детская округлость щёк ушла, обнажив более чёткие скулы, сильную линию челюсти. Но главное были глаза.
Глаза того потерянного, циничного Макса, полные страха и расчёта, уступили место взгляду спокойному, глубокому, с тяжёлым стальным отливом. В них читалась усталость — не сиюминутная, а накопленная за годы борьбы, — но и твёрдость. Уверенность, выкованная в боли и дисциплине. И та самая Пустота, тихая и бездонная, готовая в любой момент наполниться яростной волной Ки или холодной ясностью боя.
Я провёл рукой по коротко остриженным, чёрным волосам, ощущая их шероховатость. Каждая деталь, каждый налитый силой мускул был страницей в летописи этих двух лет. Я был сильнее. Быстрее. Выносливее. Я чувствовал Ки как своё дыхание. Я владел основами стиля, который мог сокрушать. Я научился ходить по воде и стенам, доверяя своей силе, а не контролируя её.
«Завтра… — подумал я, глядя в глаза своему отражению. — Завтра я увижу разницу. Увижу, во что превратился кусок мяса, выброшенный на порог.»
Я снял утяжелители, один за другим. Ощущение невесомости было почти головокружительным. Руки и ноги сами рвались в движение, настолько непривычно лёгкими они стали. Я положил тяжёлые браслеты и наголенники на низкий столик. Они глухо стукнули о дерево. Два года моего ада… в нескольких килограммах металла.
Погасив свет, я лёг на циновку. Тело, освобождённое от привычной тяжести, мгновенно начало погружаться в пучину восстановительного сна. Последней мыслью перед тем, как сознание растворилось в темноте, был спарринг завтра. И лицо Арики «Буревестника», моего деда, моего сэнсэя, смотрящего на меня с ожиданием мастера, готового оценить выкованный клинок.
⁂
Сон оборвался сам, без привычного удара в дверь или властного голоса деда. Я открыл глаза в предрассветных сумерках, и первое, что ощутил — непривычную, почти пугающую лёгкость. Воздух будто стал плотнее, а тело — невесомым, словно сбросил каменные одежды.
Руки, ноги, каждое движение отзывалось непривычной свободой. Два года постоянного гнёта утяжелителей — и вот они лежали на столике, безмолвные куски металла, хранящие память о поту, крови и сломанных костях.
«Как странно… Будто крылья выросли.»
Я поднялся без усилий, каждое движение отточено годами дисциплины. Умылся ледяной водой из таза — привычный ритуал бодрости. Потом подошёл к стойке с одеждой. Рука сама потянулась к сложенному хаори. Не к привычному синему или серому — цветам клана, в которых я тренировался. А к красному.
Память ожила: несколько месяцев назад, после особенно кровавого спарринга, когда очередное кимоно стало похоже на окровавленные тряпки, дед, осматривая свежие, уже затягивающиеся синяки, хмыкнул:
— Переходи на красное. Цвет жизни. И крови. Меньше видно будет. Да и… тебе идёт. — Он тогда быстро отвернулся, но я уловил тень чего-то, похожего на одобрение, в его стальных глазах.
Красный. Цвет пламени, силы, неугасимой воли. Цвет, который нравился мне ещё в прошлой жизни. Цвет, который стал моим щитом и вызовом на этом Пути. Я облачился в хаори из прочной, но мягкой ткани глубокого, как запёкшаяся кровь, оттенка.
Оно сидело идеально, подчёркивая недетскую ширину плеч, рельеф мышц спины и груди, проступивших за два года адских тренировок. В зеркале глядел не мальчик, а юный воин — поджарый, жилистый, с взглядом, в котором детская неуверенность сменилась спокойной, выкованной тяжестью.
Без приглашения, без зова, я направился в кабинет деда. Он уже сидел за своим массивным столом, пиала дымящегося чая перед ним. Взгляд его, острый как клинок, скользнул по мне с ног до головы, задержавшись на красном хаори, на непривычно свободной походке, на руках, не отягощённых железом. Уголки его строгих губ дрогнули в едва заметном подобии улыбки.
— Проснулся сам? — спросил он, голос ровный, но без привычной утренней резкости. — Небось, как пьяный муха от непривычной лёгкости?
— Да, дед, — ответил я, опускаясь на циновку напротив. Непроизвольно расправил плечи под его оценивающим взглядом. — Непривычно. Будто часть себя оставил на том столике. Но… хорошо. Чувствую каждую мышцу, каждое сухожилие. Спасибо. За всё.
Арика фыркнул, отхлебнув чаю.
— Благодарности потом. Когда покажешь, что эти два года — не впустую потраченное время. Самочувствие? — Его взгляд стал пристальным, профессиональным. — Голова не кружится? Координация? Центр тяжести не потерян?
— Всё в норме, сэнсэй, — уверенно ответил я. — Тело помнит вес, но радо свободе. Готово.
— Хм. Посмотрим. — Он отставил пиалу и поднялся. Его движения, как всегда, были экономичны, лишены суеты. Сухонький, невысокий старик в простом сером кимоно — и в то же время ощущалась невероятная, сконцентрированная мощь, как у сжатой пружины или затаившегося тигра. Он взял со стены два боккэна — не учебные дубовые палки, а специальные, усиленные полосами железа, обмотанные прочным шнуром. Такие не сломаешь. Один протянул мне. — Пойдём. Покажи, что выковано за эти годы.
Площадка встретила нас прохладой утра и запахом утрамбованного песка. Мы заняли позиции в центре. Арика стоял расслабленно, боккэн опущен остриём вниз. Его взгляд был пустым, безэмоциональным — взгляд Мастера, оценивающего материал. Я принял тюдан-но камаэ, ощущая невесомость боккэна в руке. Невесомость всего тела.
«Покажи всё. Скорость. Силу. Технику. Пустоту.»
Я двинулся. Не с места в карьер, а с плавного сближения, как он учил.
Вот только скорость… Она была ошеломляющей. Для меня самого. Воздух свистнул в ушах. Песок не успел взметнуться под ногами. Боккэн взвился в срединном горизонтальном ударе (йоко-гири), цель — предплечье деда. Быстрее, чем когда-либо мечтал два года назад.
«Тхэк!»
Его боккэн встретил мой удар точно, с коротким, резким звуком. Не отводя оружия, он чуть сместил корпус, и мой мгновенный последующий тычок (цуки) прошёл в сантиметре от его ребра. Но он не отскочил. Не отпрянул. Лишь брови чуть приподнялись в знак… удивления? Одобрения?
— Быстрее, — констатировал он ровным голосом. — Значительно. Но предсказуемо. Один шаблон — укол после реза.
Я не стал спорить. Отскочил, используя лёгкость, и тут же ринулся вновь. Серия ударов — вертикальных, диагональных, тычков. Быстрых, как удары кобры, сильных, как удары кузнечного молота. Каждый удар сопровождался едва уловимым импульсом Ки — Ку:ё Кёка.
Боккэн свистел в воздухе, оставляя размытые следы. Арика парировал. Минимальными движениями. Точно. Экономично. Его боккэн казался вездесущим, создавая непробиваемую стену. Но теперь я видел больше. Чувствовал больше.
Ку:то Синсэй — Остриё Сознания — работало.
Мир замедлился.
Я видел мельчайшую игру мышц на его лице, микродвижение плеча перед парированием, траекторию его боккэна за мгновение до того, как он начинал движение.
Я предугадывал.
Уворачивался от его контрударов не инстинктивно, а осознанно, с холодной ясностью.
Его быстрый выпад в живот я встретил не отскоком, а мгновенным уплотнением Ки в точке удара — Ку:ё Тайка. Боккэн Арики словно ударил в упругую резину, отскочив с непривычным для дерева по металлу звуком. На его лице впервые мелькнуло нечто, похожее на искреннее изумление.
— Неплохо, — пробормотал он, но атака его не ослабла, а стала жёстче, точнее.
Я использовал всё пространство площадки. Не просто бегал по песку. Отступая под напором, я сделал шаг назад… прямо на вертикальную стену конюшни. Ку:ё Тайка в стопах сработало инстинктивно. Сцепление. Я не упал. Стоял на стене, как паук, на мгновение застыв выше деда. Его глаза сузились. Я оттолкнулся от стены, используя момент неожиданности, и ринулся вниз, вложив в удар всю силу падения и мощь Ки.
Удар меча!
Арика не растерялся. Он не стал парировать лоб в лоб. Сделал микрошаг в сторону, его боккэн скользнул по моему, отвел силу в пустоту, а свободной рукой… толкнул меня в грудь в момент приземления. Толчок был не сильным, но точечным, в момент потери равновесия. Я кувыркнулся через голову, но мгновенно вскочил на ноги, не выпуская боккэна.
«Так вот оно какое… настоящее мастерство. Не грубая сила, а точность и расчёт.»
Бой продолжился.
Я заставлял его напрягаться.
Заставлял двигаться быстрее, чем в первые минуты. Мои комбинации стали сложнее, менее предсказуемыми. Я использовал вертикальные поверхности для неожиданных углов атаки, мгновенно переключался между защитой и нападением, пытался читать его замыслы сквозь призму Ку:то Синсэй.
Я даже сумел провести чистый тычок, который он парировал в последний момент, и услышал его короткое, одобрительное.
«Хм!»
Но разрыв в мастерстве был непреодолим. Он видел мои замыслы раньше, чем я их полностью осознавал. Его парирования были не просто защитой, а началом контратаки. Он бил не туда, где я был, а туда, где я должен был оказаться. Его боккэн находил микроскопические бреши в моей обороне — момент задержки дыхания, микродрожь в запястье после мощного удара, едва заметный перенос веса.
И вот, после особенно яростной серии с моей стороны, когда я попытался обмануть его финтом и прорваться сбоку, его боккэн молнией блеснул в моём периферийном зрении. Не в руку. Не в ногу.
Он вписался в крошечный просвет между моим блоком и корпусом и лёгким, но невероятно точным ударом плоской частью коснулся моей шеи, чуть ниже уха. Остановился. Холод дерева и железа на коже.
— Смерть, — произнёс Арика спокойно. Его дыхание было чуть учащённым, на лбу блестела испарина — редкое явление. Но рука, держащая боккэн у моей шеи, не дрогнула. — Ты открылся на доли секунды. И этого достаточно.
Я замер. Не от страха. От осознания. Осознания пропасти. Осознания того, как далеко я ушёл… и как бесконечно далеко ещё идти. Я медленно опустил свой боккэн.
— Хай, сэнсэй, — выдохнул я, глядя ему в глаза. В них не было насмешки. Была оценка. Суровая, но честная. И… удовлетворение?
Он убрал боккэн.
— Неплохо. Очень неплохо для двух лет. — Он повернулся и пошёл к дому, не оглядываясь. — Идём. Поговорим.