• Boosty Shared
• VMash

• T

• наруто: бессмертный макс
• наруто

Глава 30.

Возвращение домой стало зеркальным отражением пути на турнир — но отражением, в котором краски легли иначе. Та же дорога, петляющая между холмов и лесов, те же придорожные гостиницы с низкими потолками, пропитанные запахом соломы и старого дерева, те же рисовые поля, где крестьяне, не поднимая голов, копошились в мутной воде. Но теперь взгляды, устремлённые на нашу небольшую процессию, несли иной оттенок. Уже не просто уважение к гербу Хигаки и трепет перед «Буревестником», но живой, почтительный интерес — ко мне.

В деревнях, где мы останавливались на ночлег, старейшины выходили встречать не только деда. Их поклоны, низкие и искренние, адресовались и мне. Слова звучали громче, теплее:

— Такэши-доно! Честь для нашей деревни! Мы слышали, как вы сражались в Сэйрен-дзё! Будто настоящий сокол!

— И это в девять лет! Невероятно! Истинный наследник Арики-доно!

— Слава дому Хигаки! «Алый Сокол»! Надежда Страны Железа!

В трактирах купцы, обычно сдержанные, подносили лучший чай, их лица светились неподдельным восхищением. Даже простые путники, завидев алое хаори, расступались шире, шепча:

«Смотри… Это он. Тот самый…»

Было… приятно. Признание, пусть и шумное, грело изнутри, словно солнце после долгого ненастья. Гордость расправляла плечи даже под тяжестью доспеха. Но вместе с тем я понимал и холодную правду:

«Это не мне. Это гербу на твоём хаори. Моему статусу наследника. Моей связи с живой легендой рядом. Будь я ронином, даже с таким же мечом и навыками, максимум, что я получил бы — уважительный кивок равного, да и то не всегда. А будь я сыном гончара из Танаки… Мне пришлось бы кланяться в пояс этим самым старейшинам, заискивать перед купцами, уступать дорогу любому буси. Моя жизнь и свобода висели бы на волоске каждый день, на каждом перевале. Статус — это щит и меч в этом мире.»

Мысленно я примерял иную судьбу — странствующего мечника, сильного, но без роду, без земли. Свобода? Да. Но свобода, вымощенная вечной настороженностью, поиском пропитания и крова, риском быть «зарезанным» в придорожной канаве за кошель — или просто за взгляд, показавшийся кому-то дерзким. А следом — угроза раскрытия моего бессмертия… Нет, это совсем не та жизнь, что у меня сейчас, с её грузом ответственности, но и с её надёжностью, возможностями, поддержкой деда. Этот контраст был ярок, как кровь на снегу.

Мы двигались неспешно, лошади шли устойчивой рысью. Дед, как всегда, ехал впереди, его спина прямая, словно клинок. Но я ловил его редкие, одобрительные взгляды, когда кто-то особенно громко восхищался моим «полётом» на арене. Он не комментировал восторги толпы, но его молчаливое удовлетворение говорило красноречивее любых слов.

Когда до поместья оставалось два дня пути, мы остановились в знакомом постоялом дворе — «Вечерний Колокол», крепком, добротном строении на перекрёстке больших дорог. Воздух здесь всегда был напоён ароматом хвои, конского пота и дыма из очага.

После ужина, пока слуги ухаживали за лошадьми, а охранники занимали посты, я сидел с дедом в нашей комнате, разбирая карту дальнейшего маршрута. Внезапно Арика отложил свиток в сторону, его лицо стало сосредоточенным. Он достал из походного сундучка небольшой, потемневший от времени свиток из плотной, почти пергаментной бумаги. На нём был выведен замысловатый узор, напоминающий стилизованное крыло, и несколько иероглифов, смысл которых я не сразу разобрал.

— Внимание, внук, — тихо произнёс дед.

Он развернул свиток, положил его на низкий столик, и его пальцы коснулись поверхности. Я почувствовал, как по комнате пробежала лёгкая волна энергии — не чакры, но чистой, сконцентрированной Ки. Воздух над свитком дрогнул, заискрился крошечными переливающимися точками.

И вдруг — вспышка.

Мягкий белый свет, беззвучный и не ослепительный. Когда он рассеялся, на столике рядом со свитком сидела птица.

Небольшая, размером с дрозда, но непохожая ни на одну лесную птаху. Её оперение было цвета тёмной стали с серебристыми прожилками на крыльях и хвосте, а глаза — ярко-жёлтые, умные и пронзительные, как у сокола. Она потянулась, расправив крылышки с едва слышным шелестом, и устремила взгляд на деда — без тени страха или смятения.

Я замер, широко раскрыв глаза от изумления. Призыв! Настоящий призыв! Как у ниндзя! Я знал о них, читал в свитках Макото, но видеть воочию, да ещё исполненный дедом-самураем…

Арика, не обращая внимания на мою реакцию, взял со стола заранее приготовленный свёрток из тонкой рисовой бумаги — донесение для управляющего Макото. Ловко прикрепил его к кожаной петле на лапке птицы. Существо терпеливо позволило это сделать.

— Домой, Сэйрю, — твёрдо произнёс дед, указывая в направлении поместья Хигаки. — К Макото. Быстро.

Птица — Сэйрю — кивнула, будто поняв слова. Её жёлтые глаза на мгновение скользнули по мне, оценивающе, затем она расправила крылья и… растворилась. Не улетела в окно, не исчезла в клубе дыма. Она просто стала прозрачной, как утренний туман, и исчезла без следа. Лишь лёгкое движение воздуха у стола напоминало о её присутствии.

Я сидел, не в силах вымолвить ни слова, уставившись на пустое место, где только что была птица. Дед же спокойно свернул свиток, и его губы тронула знакомая усмешка — смесь удовлетворения и лёгкой насмешки над моим потрясением.

— Удивлён, внук? — спросил он, убирая свиток в сундук. — Думал, призыв — удел только шиноби с их чакрой? Ки, направленная должным образом, может на многое. Даже на такое.

— Откуда? — вырвалось у меня, голос охрип от волнения. — Этот свиток… эта птица… Как?

Арика сел напротив, его лицо стало серьёзным, погружённым в воспоминания.

— История эта началась давно, Такэши. Ещё при моём деде — твоём прадеде, Кендзи Хигаки. — Он сделал паузу, собираясь с мыслями. — Тогда, задолго до скрытых деревень, Страну Железа раздирали междоусобицы кланов, не хуже, чем земли, где позже возникли Коноха или Ива. Кендзи был не знатным самураем, а сильным, умным ронином. Скитался, предлагал меч тому, кто платил честно. Однажды, на границе с Такигакурэ, он наткнулся на засаду. Группа наёмников-шиноби из давно забытого клана окружила странного путника — не воина, а скорее учёного или зверолова. Тот отчаянно отбивался какими-то инструментами, но силы были неравны. Прадед твой, не раздумывая, вступился. Не за плату. Против несправедливости. Он был молод, горяч, и меч его горел.

Дед замолчал, его взгляд ушёл в прошлое, будто он видел ту схватку.

— Бой был жестоким. Кендзи получил тяжёлое ранение, но одолел троих наёмников, а остальных обратил в бегство. Человек, которого он спас… оказался не простым звероловом. Он был хранителем древних знаний из Такигакурэ — ещё до того, как та стала Скрытым Водопадом. Путешествовал втайне, изучая редких существ. В благодарность за спасение и сохранение его тайны он подарил Кендзи два свитка. Один — с описанием редких зверей и духов гор. Другой… — Арика кивнул на сундук, — …вот этот. Свиток призыва духа-вестника, Сэйрю. Существа, рождённого из горного ветра, способного преодолевать огромные расстояния и находить того, кому предназначено послание. Не бойся, — дед уловил мой немой вопрос, — дух не порабощён. Это договор. Основанный на уважении и… своеобразной симпатии того хранителя к прадеду. Сэйрю служит дому Хигаки добровольно. Защита клана, доставка вестей — её долг и, кажется, удовольствие.

Он отхлебнул чаю, давая мне осмыслить услышанное.

— Этот дар… изменил судьбу Кендзи. И нашу. Умение быстро передавать сведения, предупреждать об опасности, координировать действия… В те времена это было бесценно. Прадед поступил на службу к даймё провинции. И однажды, именно благодаря Сэйрю, он успел предупредить о заговоре и засаде, спасая жизнь самому даймё Мифунэ. — В голосе Арики зазвучала гордость. — За это Кендзи Хигаки был возведён в ранг хатомото, пожалован землями в горах — теми самыми, где теперь наше поместье — и основал клан. Он передал свиток своему сыну, моему отцу, великому воину и стратегу. А отец… вручил его мне, вместе с основами того, что позже стало Пути Пустоты. Я же развил стиль, сделав упор на восприятие, на Пустоту. — Он пристально посмотрел на меня. — Заметил, Такэши, за время турнира? Каждый клан, каждый стиль самурая строится на одном из трёх столпов?

Я кивнул, мысленно перебирая увиденных бойцов.

— Да, сэнсэй. Три основы. Усиление скорости или силы — как у Камидзару и Хатакэ. Защита — как у Огавы, их «Стальная Цитадель», превращающая тело и дух в неприступную крепость. И… восприятие. Как у нас.

— Именно, — одобрил дед. — Усилить удар, уплотнить блок — это путь тела и грубой силы Ки, доступный многим. Довести тело до предела — тоже. Но научиться видеть… Видеть истинное намерение сквозь обман, как Камидзару сделал с тобой. Чувствовать поток Ки противника, его слабости, его следующий шаг раньше, чем он сам его осознает… Видеть поле боя, а не только врага перед собой… Это требует иного склада ума. Иной дисциплины духа. Это Путь Пустоты. Его труднее всего постичь. Ибо в бою, когда адреналин ударяет в виски, проще полагаться на силу или броню. «Зачем видеть удар, если твои мышцы и так выдержат?» — скажут многие. Но сила не бесконечна. Броню можно пробить. А вот умение предвидеть, избежать удара, найти слабое место в самой прочной защите, контролировать дистанцию и темп… Это путь мудрого воина. Путь, ведущий к победе без единой капли пролитой крови. Или с минимальными усилиями. — Он замолчал, взгляд его стал тяжёлым. — Но он бесполезен, если тело не успевает за мыслью. Если ты видишь удар, но не можешь уклониться. Потому наше Пути Пустоты — это синтез. Усиление Тела и Усиление Пустоты для скорости и реакции. И Остриё Сознания — для видения. А вершина… Погружение во Внутреннюю Пустоту, расширение восприятия на всё вокруг… Этому я научу тебя со временем.

Он встал, подошёл к окну, за которым темнел вечерний лес.

— Сэйрю… она часть нашего наследия. Часть силы и мудрости, накопленной родом Хигаки. Свиток призыва — не просто инструмент. Это символ доверия, передаваемого через поколения.

Дед обернулся, и в полумраке сверкнули его глаза.

— Когда вернёмся домой, Такэши, я научу тебя призыву. Ты заключишь договор с Сэйрю. Кровь Хигаки течёт в твоих жилах — дух признает тебя. Это твоё право… и твоя обязанность как наследника.

Его слова звучали не просто как констатация, а как священное провозглашение. Не вопрос, не предложение — утверждение. Передача эстафеты. Посвящение в круг хранителей тайн клана.

«Договор с духом ветра… Ещё один шаг вглубь этого мира. Ещё одна нить, связывающая с семьёй, с предками.» — пронеслось в голове, и сердце ответило лёгким трепетом.

Я видел не только практическую пользу — мгновенную связь с домом. Я видел доверие деда, его готовность открыть мне ещё одну грань силы Хигаки. Видел продолжение истории, начатой ронином Кендзи, когда-то защитившим незнакомца в далёких горах.

— Я готов, дед.

Я встал и склонился в глубоком поклоне — так, как подобает ученику перед учителем и наследнику перед главой клана.

— С благодарностью приму этот дар… и эту ответственность.

Арика молча кивнул. В его взгляде читалось глубинное удовлетворение.

За окном завыл ночной ветер, но в комнате, озарённой тусклым светом масляной лампы, царили тишина и покой. Дорога домой была почти завершена. А впереди, за порогом родового поместья, ждали не только знакомые стены, но и древние тайны, и путь к силе, начинающийся с умения видеть мир иначе — сквозь призму вечной, всеобъемлющей Пустоты.

И первый шаг на этом пути будет скреплён пером духа-вестника и кровью наследника.

Спустя два дня пути перед нами раскрылись знакомые холмы, словно старые стражи, явив взору стены поместья Хигаки. Солнце, клонящееся к закату, золотило соломенные крыши служб и белизну главного дома, а серебристая лента реки внизу казалась дорогой, ведущей прямиком домой.

Ещё издали стало ясно — нас ждали.

Не просто открытые ворота, а встреча.

У массивных дубовых створок, увенчанных знаком волны и сокола, выстроились люди. Не только стража в опрятных доспехах, тускло поблёскивающих в лучах заката, но и слуги, старшие ремесленники, старейшины из деревни у стен.

А в центре этого живого щита, словно скала, изъеденная ветрами, но непоколебимая, стоял Макото.

Его изуродованное шрамами лицо было обращено к нам, единственный глаз прищурен, впитывая образ приближающихся всадников. Воздух дрожал от сдержанного напряжения, смешанного с запахом нагретой земли и скошенной травы.

Как только мы поравнялись с воротами, все разом склонились в глубоком, почтительном поклоне. Гул голосов прокатился единой волной:

— Добро пожаловать домой, господин Арика! Добро пожаловать, господин Такэши!

Макото шагнул вперёд. Несмотря на возраст и пережитое, его шаг оставался твёрдым. Он поклонился отдельно, ниже других, на мгновение став прямой линией, параллельной земле.

— Господин. Юный господин…

Его хрипловатый голос дрогнул — но не от слабости, а от сдерживаемых чувств. Взгляд скользнул по мне, задержавшись на лице, и в нём читалось всё: и радость возвращения, и немой вопрос о турнире, и та самая, неизбывная преданность, превратившая шрамы в знаки чести.

— Поместье… радо встретить своих хозяев.

Дед легко спрыгнул с седла, его движения, как всегда, были отточены и полны скрытой силы. Он кивнул Макото — коротко, по-деловому, но в этом жесте заключалась целая вселенная доверия и понимания.

— Встань, Макото. Дома хорошо. — Его взгляд скользнул по собравшимся, и люди выпрямились, ощущая привычную, твёрдую руку хозяина. — Расскажешь всё по порядку. Такэши, — дед повернулся ко мне, голос его стал тише, но обрёл ту самую повелительную интонацию, не терпящую возражений, — с тобой. Управляющий сделает доклад. Пора учиться не только меч держать, но и земли эти видеть, слышать, чувствовать. Сила и честь самурая — в клинке. Сила и будущее клана — вот здесь. — Он ткнул пальцем себе в грудь, затем широким жестом обвёл поместье, холмы, поля за стенами. — Без этого знания ты просто сильный дурак с острым железом. Понял?

« Управление. Земли. Цифры. Проблемы крестьян. Всё то, что казалось далёким и скучным на фоне тренировок и поединков. Но дед прав — без этого фундамента любой замок рухнет, даже если его стены из стали. Особенно если его стены из стали. »

— Понял, дед, — ответил я, стараясь вложить в слова всю серьёзность, на какую был способен. Гордость от встречи слегка поутихла, уступая место осознанию новой, куда менее романтичной, но не менее важной ответственности.

Последовав за дедом и Макото в главный дом, я ощущал на себе взгляды. Уважение, любопытство, а кое-где и откровенное обожание — вести с турнира сделали своё дело. Но теперь это был уже не просто взгляд на наследника-бойца, а на того, кому вскоре предстояло решать их судьбы. Разница была тонкой, но ощутимой, как разница между ветром в лицо и ветром в спину.

Кабинет Арики встретил нас прохладой и знакомыми запахами: добротное дерево стен и полок, слабый аромат ладана, смешанный с терпковатой тушью и бумагой. Здесь не было показной роскоши — только функциональность и достоинство. Массивный стол, заваленный свитками и деревянными табличками, стеллажи с аккуратно разложенными папками, карта владений Хигаки на стене — подробная, с обозначенными полями, рудником, дорогами. Дед занял своё кресло, жестом указав мне встать рядом. Макото, оставаясь перед столом, начал доклад. Его обычно хрипловатый голос звучал теперь чётко и деловито, будто отточенный нож.

— Урожай риса на северных полях, господин, — начал он, не глядя в записи, — ожидается на треть выше прошлогоднего. Дожди были своевременны, саранча не тронула. Южные террасы… — Он слегка поморщился. — …там хуже. Почва беднеет. Придётся в следующем сезоне либо усилить удобрения, либо часть полей оставить под паром. Крестьяне ропщут, но понимают. Глава деревни Танака прислал благодарность за снижение осеннего налога на глину — их печи работают без простоя, доход стабилен. Рудник… — Тут голос Макото стал суше. — …дал меньше железа. Жила в южном штреке оказалась тоньше, чем думали. Мастер Куросава предлагает углубиться, но это риск обвала и новых затрат. Ждёт вашего решения. Ополчение… — Он перечислил новобранцев, отметил успехи в тренировках старой гвардии под началом ветерана Дзюро, упомянул о пополнении запасов стрел и ремонте манекенов. Доклад был лаконичен, без лишних слов, но охватывал всё: от состояния конюшен и запасов зерна до мелкой ссоры между садовниками из-за сливового дерева.

Я слушал, стараясь вникнуть. Цифры урожаев, проблемы с почвой, решения по руднику, жалобы крестьян — это был совсем иной язык, нежели язык меча и Ки. Но язык, на котором говорила сама жизнь поместья, его дыхание и пульс.

Дед кивал, задавая короткие, точные вопросы, требовавшие таких же ответов. Его решения были быстрыми и взвешенными: увеличить удобрение южных полей, но не оставлять их под паром; разрешить Куросаве углубить штрек, но с усилением крепей и только в сухое время; передать главе деревни Танака, что снижение налога — не подарок, а инвестиция, и ожидать в ответ поставку их лучшей керамики к зимнему празднику.

— Долгое путешествие, — произнёс дед, когда Макото закончил и замолчал, ожидая, — требует основательной подготовки. Недели на сборы, как в прошлый раз, теперь недостаточно. Месяц. Ровно месяц у нас есть, Макото, чтобы поместье было готово к нашему долгому отсутствию. Все текущие дела — под твоим контролем. Крупные решения, требующие моей подписи или вмешательства… — Он взглянул на меня, потом снова на управляющего, — …согласовывать с Такэши. Он останется здесь. И он будет видеть.

Макото перевёл на меня свой единственный глаз. В нём не было ни тени сомнения — лишь глубокая, почти отеческая серьёзность и готовность служить.

— Хай, господин. Юный господин, — он поклонился нам обоим. — Будет исполнено.

— Хорошо, — дед откинулся в кресле, и его обычно суровое лицо выразило усталое удовлетворение от возвращения в привычную колею. — Иди, Макото. Начни уже сегодня. Завтра обсудим детали.

Когда дверь за управляющим закрылась, в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием углей в бронзовой жаровне. Дед повернулся ко мне.

— Видел? Слышал? Земля — не абстракция, Такэши. Она кормит, одевает, даёт металл для мечей и силу для воинов. Каждая жалоба, каждая цифра в отчёте — это нить, ведущая к конкретному человеку, к его нужде, к его силе или слабости. Управлять — значит видеть эти нити, чувствовать их натяжение и знать, где можно потянуть, а где — поддержать. Месяц… — Он встал и подошёл к карте, проводя пальцем по знакомым холмам и долинам. — …ты будешь рядом. На советах. При разборе споров. При объезде полей и рудника. Твои глаза должны научиться видеть не только траекторию удара противника, но и трещину в плотине, бедность почвы, усталость во взгляде кузнеца или страх в глазах крестьянина перед неурожаем. Это и есть истинное — Остриё Сознания — для правителя. Видеть суть.

«Не поле боя, но поле жизни. Не один противник, но сотни людей, их нужды, их надежды. И от моих решений — пусть пока лишь совещательных — будет зависеть, будет ли в их домах рис и тепло зимой. Давление иное… но не меньшее, чем клинок у горла.»

— Я понимаю, дед, — ответил я, глядя на карту, уже видя её не просто линиями, а живой тканью владений Хигаки. — Буду смотреть. Буду учиться.

— И тренировки, — добавил дед, и в его голосе вновь зазвучала непререкаемость сэнсэя, — не отменяются. Утро — меч и Ки. День — дела поместья с Макото. Вечер — медитация. Особенно глубокая. Тебе нужно закрепить то, что начало открываться в Сэйрен-дзё. Увидеть бой — полдела. Увидеть жизнь поместья, её потоки, слабые и сильные места, её связь с землёй и людьми — вот твоя задача сейчас. Медитация должна помочь очистить восприятие, отделить главное от второстепенного, почувствовать ритм.

Он сделал паузу, и в его глазах мелькнуло что-то древнее, сакральное.

— А через неделю… мы заключим договор. С Сэйрю. Ты готовишься не только к путешествию по земле, Такэши. Ты готовишься принять наследие крови. Дух ждёт.

Слова о Сэйрю, о договоре с духом ветра, вызвали внутри лёгкий трепет, смешанный с предвкушением. Это был не просто ритуал — а шаг в иное измерение силы, связь с кланом, уходящая корнями в легендарное прошлое.

Последующие дни закружили меня в непривычном вихре. Утренние тренировки с дедом у пруда, где рассветный туман смешивался с паром от разгорячённых тел, а звон «Фумэцу» рассекал тишину, сменялись часами в кабинете или в седле. Я сопровождал Макото, наблюдая, как он разрешал споры между крестьянами у межи, как сурово, но справедливо разбирал конфликт в кузнице, как вникал в отчёт старосты о запасах зерна. Я видел, как его шрам залегал глубже, когда он выслушивал жалобы на неурожайный участок, и как его единственный глаз вспыхивал удовлетворением, когда мастер рудника докладывал об успешной проходке нового штрека.

Дед, присутствуя на ключевых совещаниях, часто оставался в тени, давая мне сначала слушать, а потом высказывать своё мнение. Его поправки были редки, но метки — точны, как удары катаны, обнажая слабые места в моих рассуждениях.

Вечера же были посвящены медитации. Не просто сидению в тишине. Дед учил меня новой, более сложной практике: удерживать Остриё Сознания не в безмолвии додзё, а на фоне мысленного воспроизведения дневных событий. Нужно было не просто вспомнить спор крестьян, а пережить его заново, но уже очищенным от эмоций, выделить суть конфликта, уловить невысказанные страхи и надежды в голосах, почувствовать истинные мотивы каждого. Это требовало нечеловеческой концентрации, и часто я выходил из медитации с головной болью, но ощущал, как восприятие затачивается, а мир вокруг становится чуть более понятным в своей запутанной структуре.

И каждый вечер, глядя на закат, заливающий холмы багрянцем, я думал о приближающемся дне договора. О свитке. О духе ветра. О том, что скоро незримая нить свяжет меня с этим домом, с этими землями и их защитником ещё прочнее, чем кровь или долг. Месяц подготовки только начинался, и каждый его день был шагом не только к дальним дорогам, но и вглубь себя — вглубь ответственности, имя которой — Хигаки.

P.S. Уважаемые читатели, если найдёте ошибки, напишите мне, пожалуйста, в ЛС (желательно), ну или хотя бы отпишитесь в комментариях.