• Boosty Shared
• VMash

• T

• наруто: бессмертный макс
• наруто

Глава 29.

Утро принесло с собой тяжёлое осознание неизбежного поражения. Лежа на циновке и прислушиваясь к первым птичьим трелям за окном, я ощущал, как внутри борются две силы. Во мне детская самурайская гордость, выкованная двумя годами адских тренировок под неумолимым молотом деда, пылала протестом: сознательно проиграть на турнире казалось немыслимым предательством Пути, позорным пятном для имени Хигаки. Но холодный, взрослый прагматизм Макса уже взвесил доводы деда на весах суровой реальности — внимание Ивы, шпионы враждебных деревень, зловещая тень старого врага клана… Риск раскрытия бессмертия несоизмеримо перевешивал мимолётный блеск славы.

«Выжить, чтобы стать сильнее. Отомстить позже, когда будешь готов», — безжалостно резюмировал внутренний голос, гася последние тлеющие угольки юношеского бунта. Решение, горькое и необходимое, было принято.

Ритуал облачения в доспех прошёл в гнетущем молчании. Каждый элемент — лакированные пластины, хаори цвета запёкшейся крови, туго стягивающая лоб повязка хатимаки — напоминал не только о статусе, но и о тяжком долге, лежащем теперь на плечах. За завтраком дед лишь бросил на меня быстрый, оценивающий взгляд, обходясь без слов и напутствий: всё значимое было сказано накануне. Его молчание звучало красноречивее любой речи, недвусмысленно приказывая:

«Сыграй свою роль безупречно».

Дорога к цитадели пролегла под пристальным вниманием множества глаз, а шёпот «Алый Сокол» неотступно следовал по пятам. Люди видели мою победу над Мако, видели невероятные для девятилетки стойкость, силу и скорость; теперь же они жаждали зрелища — противостояния с Торао Камидзару, безоговорочным фаворитом, прозванным «Вихрем». Мне же предстояло обмануть их пылкие ожидания.

«Устроить достойное представление», — холодно констатировал я сам себе, понимая, что поражение должно выглядеть правдоподобным и честным, следствием предельного напряжения всех сил, а не проявлением слабости или трусости.

Заняв место у арены, я закрыл глаза, стараясь отгородиться от навязчивого гула трибун и оценивающих взглядов будущих соперников. Глубокий вдох… медленный выдох… Погружение в «Ку:то Синсэй» — Остриё Сознания. Мир начал замедляться, звуки — приглушаться, а острота восприятия — возрастать, и я искал то спасительное состояние глубокой Пустоты, «Ку:фуку Найкан», что вчера защитило меня от ураганных атак Мако и о котором наставлял дед. Ощущение уже начинало складываться — лёгкая вибрация камня под ногами, далёкий запах пота и масла для доспехов, едва уловимая пульсация Ки окружающих…

— Следующий поединок! Такэши Хигаки, клан Хигаки! Против Торао Камидзару, клан Камидзару!

Голос глашатая, громкий и резкий, словно удар клинка, разрубил начавшееся погружение; я вздрогнул, и хрупкое состояние рассыпалось, как разбитое стекло. На арену я ступил сосредоточенным и холодным, но лишенным той бездонной Пустоты, что могла бы даровать преимущество.

«Не страшно, — промелькнула мысль, — сегодня цель иная».

Торао уже замер напротив: высокий и поджарый, облачённый в лакированные доспехи тёмно-синего оттенка, пронизанные золотыми прожилками, что вторили узору веера Камидзару. Его лицо, резкое, словно горный гребень, оставалось бесстрастным, лишь в глазах цвета грозового неба мерцал холодный азарт охотника; длинные, цепкие пальцы сжимали боккэн так естественно, что деревянный клинок казался их продолжением. Мы обменялись безупречными, глубокими поклонами — данью ритуалу и взаимному уважению перед схваткой. Я занял тюдан-но-камаэ, универсальную стойку защиты, тогда как он избрал дзёдан-но-камаэ, вознеся меч высоко, так что его остриё, подобно клюву хищной птицы, нацелилось прямо в моё лицо.

Резкий свисток судьи рассёк тишину — и «Вихрь» обрушился немедля. Не с чудовищной скоростью Первого Шага Мако, но с пугающей, нарастающей интенсивностью. Его атаки были крайне точны, рождённые молниеносными перемещениями и сериями ударов с немыслимых углов: йоко-гири, что в миг перелился в тычок-цуки, за ним — диагональный кэса-гири с шагом вбок. Его Ки ощущалась бурлящим, неиссякаемым потоком, питающим каждое движение невероятной плавностью и сокрушительной мощью.

Я отвечал всем арсеналом «Ку:до». «Ку:ё Тайка», усиление тела, уплотняло мышцы и кости, гася вибрацию от его тяжёлых ударов и спасая запястья с предплечьями от онемения. «Ку:ё», усиление Пустоты, дарило ту самую феноменальную скорость и ловкость, позволяя уворачиваться едва заметными смещениями и парировать точными, отводящими касаниями. Я не давил, но читал его намерения по дрожи плеч, смещению веса, траектории взгляда, стараясь держать дистанцию и использовать прыгучесть для резких отскоков.

Бой преобразился в стремительный танец смерти на чёрном зеркале камня, где звон усиленных боккэнов сливался в непрерывную металлическую трель, а трибуны, заворожённые скоростью и мастерством, замерли в немом оцепенении.

Первые минуты я держался. Его скорость, хоть и впечатляющая, была вдвое ниже вчерашнего пика Мако, а моя выносливость была неиссякаемой.

«Держись, измотай его», — мелькнула надежда.

Но Торао не был тем, кого можно просто измотать. Видя, что чистым напором мою защиту не сломить, он начал менять темп, стремясь сбить дыхание и ритм.

Резкие ускорения теперь чередовались с едва уловимыми паузами, сбивая такт атак; в комбинации вплетались сложные финты и ложные выпады, вынуждая меня реагировать на мнимые угрозы. И вот тут проявилась разница в опыте и, быть может, врождённом даре: его движения обрели новую скорость и непредсказуемость, а моё «Ку:то Синсэй», и без того не достигшее вчерашней глубины, начало отставать.

Первым скользящим ударом он пробил оборону — боккэн чиркнул по наплечнику, послав в плечо волну боли. Затем последовал удар по бедру, чуть выше хаидатэ, вызвав острую вспышку онемения. Удары не ломали костей, спасённых «Ку:ё Тайка», но были унизительны, крича о том, что контроль ускользает. Я отступал, пытаясь сохранить дистанцию, но Торао, истинный «Вихрь», нависал неотступно, не давая передышки, его дыхание оставалось ровным, а взгляд — хладнокровно-расчётливым.

И тогда он совершил это. Стремительный рывок вперёд — но не прямой. Его тело словно раздвоилось! Два Торао атаковали синхронно: один — мощным син-мен-учи в голову, второй — йоко-гири в уровень пояса. Иллюзия? Остаточное изображение от скорости? В долю секунды я проанализировал: вчерашняя Мако двигалась быстрее, но линейнее; это было иное — хитрость, мистификация скорости.

«Оба — угроза! Парировать!» — скомандовал разум.

Я вложил всю силу в блок, направив боккэн так, чтобы парировать оба мнимых удара одновременно, рассчитывая на инерцию и точность углов.

Моё оружие встретило… пустоту. Оба образа дрогнули и растаяли, словно дым. Холодное остриё деревянного боккэна упёрлось мне в шею, чуть ниже кадыка, с такой силой, что перехватило дыхание. Настоящий Торао стоял позади. Он использовал рывок и раздвоение как отвлекающий манёвр, чтобы в мгновение ока обойти меня с фланга, пока я был отвлечён. Дыхание его, наконец, сбилось, на лбу выступил пот, но рука с боккэном была недвижима и тверда, как скала. В глазах не было и тени злорадства — лишь усталое удовлетворение от выигранного тяжёлого боя.

Флажок судьи взметнулся почти мгновенно.

— Победа за Торао Камидзару!

Взрыв гула трибун обрушился волной — восторженные крики в честь «Вихря» слились со словами поддержки и сожаления, обращёнными ко мне: «Держался до конца, Алый!», «Молодец, Камидзару!». Я стоял неподвижно, ощущая, как жгучая удавка поражения сжимает горло, а горечь разливается внутри — настоящая, без тени притворства, выжженная честностью боя.

Глубокий, почти до земли поклон, отданный победителю, был встречен ответным жестом Торао — чуть сдержаннее по глубине, но исполненным неподдельного уважения к достойному сопернику. Вернувшись на своё место, я поймал на себе взгляд деда с судейской трибуны. Его короткий, почти неприметный кивок вместил в себя целый мир понимания:

«Принял. Так даже вернее» — читалось в этом мгновенном жесте.

Сев и передав «Фумэцу» Кендзи, я погрузился в холодный самоанализ. Почему проиграл?

« Не скорость подвела, — убеждал я себя, — не сила иссякла, и уж конечно не выносливость. Корень зла крылся в ином — в недостатке глубины техники и боевого опыта. »

Я не сумел погрузиться в то самое состояние «Ку:фуку Найкан», где истинное намерение противника проступает сквозь пелену иллюзии, где микродвижение, предваряющее обманный манёвр, ощущается кожей. Я клюнул на финт, рванулся на мнимую угрозу, подставив шею под сокрушительный удар, который в реальном поединке мог бы стать последним — или калечащим, хотя и не для меня. Но здесь, на арене, это означало техническое поражение. Горький, но бесценный урок: истинное мастерство зиждется не только на мощи и скорости, но на пронзительности восприятия, на умении видеть суть, скрытую за движением лезвия. Бессмертие — слабая подпорка перед лицом недостатка истинного опыта.

«Глубже в Пустоту. Быстрее. Надёжнее», — резюмировал я про себя, мысленно уже шагая обратно к тренировочным залам. Окинув взглядом трибуны, я тщетно искал знакомые зелёно-золотые акценты — ложа Майто, но она была пуста.

Оставшиеся поединки промелькнули, как смутные тени в тумане. Лишь мощь Такаси Хатакэ, сокрушившего мастера иайдзюцу из Осиро, на мгновение пробилась сквозь пелену моих раздумий о собственном поражении и навязчивом отсутствии Майто. После оглашения пар на завтра и сухих судейских формальностей я дождался, пока дед спустился с возвышения, и мы зашагали обратно в «Золотого Дракона» под сенью вечерних сумерек.

— Уехали? — вырвалось у меня первым, едва мы остались одни в тишине гостиничного коридора. — Майто?

— На рассвете, — подтвердил Арика, его шаг оставался размеренным, но тяжесть век и морщины на изборождённом усталостью лице говорили о прожитом дне больше слов. — Старик торопился увести дочерей домой, к своим ися. Мако нужен долгий покой. Но перед отъездом… — он сделал паузу, — мы нашли минуту для разговора. Он подтвердил договор. Через пару лет, когда ты окрепнешь, а Мако восстановится, обучение начнётся.

Он остановился, повернувшись ко мне, и его обычно тяжёлый взгляд внезапно стал пронзительным, как отточенное лезвие.

— Сегодняшний бой… Ты приобрёл больше, чем потерял, Такэши. Опыт. Ценнее многих побед. — В уголках его губ дрогнула редкая, а потому особенно ценная тень улыбки. — Я сразу понял, почему ты его не увидел. Недостаточная глубина «Ку:то Синсэй». Погружение неполное. И… неопытность против иллюзий, пусть даже простых. Это естественно. Ты не бог. Ты ученик. Научишься. Его тяжёлая рука легла мне на плечо, словно печать. — И сегодня ты получил важнейший урок ценой поражения, но не сломав гордость ложью поражения. Это… удача.

В его голосе, в этом редком жесте, в тихом блеске глаз читалось то же, что и в моей душе: глубокая, молчаливая радость от того, что не пришлось опускаться до симуляции. Поражение было честным, урок — суровым, но истинным. И путь вперёд, к союзу с Майто и овладению их смертоносным искусством, теперь лежал открыто.

Последующие три дня я провёл на трибунах, растворяясь в море звуков и наблюдая за поединками других. Горечь поражения, пусть и честного, всё ещё отдавала на языке, которую не могла до конца смыть даже холодная логика деда. Но Пустота помогала — я превращал анализ в медитацию, изучая стили, причудливые узоры Ки, роковые ошибки и мимолётные триумфы тех, кто ещё сражался.

Хатакэ, подобный движущейся свинцовой туче, сметал противников сокрушительной волной силы, его Ки взрывалась в ударах, ломая защиты, как кузнечный молот. Цуругава же фехтовал с ледяной, хищной точностью цапли, его боккэн выписывал в воздухе смертоносные узоры, отточенные до бритвенной остроты.

Каждый бой — урок, каждый удар — подтверждение безграничности Пути. Я впитывал, сравнивал, мысленно примеряя их приёмы на себя, отмечая, где моя скорость или «Ку:ё Тайка» дали бы преимущество, а где не хватило бы именно того глубинного восприятия, что спасло бы от финта Камидзару.

В последний день турнира, когда солнце клонилось к закату, окрашивая белые стены Сэйрен-дзё в багрянец, цитадель буквально гудела от ожидания. Воздух был наэлектризован.

Финал «Молодых Мастеров» — Торао Камидзару против Рэнтаро Огавы.

Два наследника могущественных кланов, два разных подхода к мечу, две грани самурайского духа. Трибуны ломились от зрителей — знати, воинов, торговцев, даже простолюдинов, пробившихся на задние ряды ради зрелища века.

На выходе из «Золотого Дракона», направляясь к арене, мы столкнулись с громоздкой фигурой в простом, но добротном хаори. Седая щетина, шрам через левый глаз, пустой рукав, закреплённый у пояса — Тэнсу. Старый друг деда, ронин, когда-то сражавшийся плечом к плечу с Арикой. Увидев нас, его единственный глаз, острый, как клинок, смягчился, а напряжённые плечи слегка опустились.

— Арика, — произнёс Тэнсу низким, хрипловатым голосом, сдержанно, но тепло. Он сделал шаг навстречу, его здоровая рука едва заметно коснулась локтя деда в знак приветствия. Взгляд скользнул ко мне, оценивающе. — И Такэши. Слышал о твоих поединках. Девять лет… А Камидзару уже пришлось напрячься. — Его слова были негромкими, похвала звучала скорее как констатация факта, без лишней экспрессии. Вместо удара в плечо — лишь лёгкий, одобрительный кивок.

— Тэнсу, — ответил дед, его обычно суровые черты лица смягчились, в глазах мелькнуло тепло давней дружбы. — Рад тебя видеть. Привёл учеников?

— Парочку, — буркнул Тэнсу, едва заметным движением головы указав в сторону групп молодых буси. — Пусть увидят уровень. И старых друзей повидать… не лишнее. Пойдёмте, а то проходы закроют. — Его тон был ровным, деловитым.

Мы двинулись к арене. Тэнсу шагал рядом с дедом, их тихая беседа о старых временах и текущих делах терялась в общем гуле. Я шёл чуть позади, улавливая обрывки. Дед упомянул мою стойкость против Мако, его слова были сдержанны, но в них чувствовалось редкое одобрение. Тэнсу слушал молча, лишь изредка кивая, его взгляд, острый и внимательный, иногда останавливался на мне.

На трибунах Тэнсу уселся рядом со мной на скамью. Дед же направился к судейской ложе, где уже восседали другие мастера. На арене, на гладком чёрном зеркале «Восьмигранника Судьбы», стояли финалисты.

Торао Камидзару — собранный, холодный, его поза излучала уверенность хищника.

Рэнтаро Огава — чуть выше, с лицом, высеченным из камня, его стиль «Стальной Цитадели» славился непробиваемой защитой и сокрушительными контратаками.

Свисток судьи разрезал воздух, и «Вихрь» обрушился на «Цитадель». Камидзару сразу взял свой темп — стремительный, агрессивный, не дающий опомниться. Его боккэн мелькал, как молния, атакуя с разных углов — йоко-гири, кэса-гири, тычки, удары с оборота.

Казалось, он не бегал, а скользил над камнем, его Ки бурлила неиссякаемым потоком, давая феноменальную скорость и выносливость. Но Огава стоял. Непоколебимо.

Его стойка была фундаментом горы. Каждое парирование — точное, экономичное, с минимальным движением, но невероятно мощное. Его Ки ощущалась иначе — не бурлящий поток, а сжатая сталь, уплотняющая тело и оружие в момент контакта. Удары Камидзару разбивались о его защиту, как волны о скалу, звон боккэнов был оглушительным.

Я непроизвольно напрягся, активируя «Ку:то Синсэй». Мир замедлился, звуки приглушились. Я видел не просто движения, а чувствовал потоки Ки. У Камидзару — стремительные, вихревые, обтекающие тело, концентрирующиеся в острие в последний миг удара. У Огавы — плотные, тяжёлые, как расплавленный металл, мгновенно накатывающие на точку контакта, гасящие инерцию и силу. Это была битва не только тел, но и философий: неукротимая динамика против абсолютной стабильности.

Первые минуты прошли в яростном обмене. Камидзару искал брешь, Огава ждал момента для контратаки. И он наступил. Торао, пытаясь пробить защиту сложной связкой с обманным движением, на долю секунды открыл корпус. Этого хватило. Боккэн Огавы, до этого казавшийся неповоротливым, рванулся вперёд с чудовищной скоростью и силой — прямой син-мен-учи, усиленный до предела его Ки «Стальной Цитадели».

Казалось, удар снесёт голову.

Но Камидзару, предвидя опасность или инстинктивно, сделал немыслимое — не стал парировать или уворачиваться. Он встретил удар своим боккэном под острым углом, используя не грубую силу, а инерцию и точность, и одновременно сделал шаг в сторону, как бы пропуская сокрушительную мощь мимо себя.

Контакт! Глухой «ТХУД!» прокатился по арене. Камидзару отшатнулся, его рука с оружием дрогнула, но он устоял, используя всю свою ловкость. Огава же, вложивший всё в контратаку, на мгновение замер, открытый.

«Вихрь» тут же возобновил атаку с удвоенной яростью, чувствуя уязвимость противника. Бой снова стал стремительным, но теперь Огава больше отбивался, его знаменитая стабильность дала трещину под неослабевающим напором. Камидзару использовал свою скорость на полную, изматывая, нанося удары по рукам, корпусу, ногам — везде, где защита могла дрогнуть. Видно было, как выдохся Огава — дыхание стало тяжёлым, движения чуть замедлились. И в этот момент Камидзару пошёл на риск. Он сымитировал мощный диагональный удар, заставив Огаву среагировать блоком, а сам, используя инерцию, совершил молниеносный поворот и нанёс тычок (цуки) в солнечное сплетение. Удар пришёлся точно, с выбросом Ки. Огава ахнул, согнулся, потеряв равновесие. Судья взмахнул флажком. Победа Камидзару.

Трибуны взорвались. «Вихрь» победил «Цитадель». Торао стоял, опираясь на боккэн, грудь его вздымалась от усталости, лицо лоснилось потом, но в глазах пылал безудержный триумф. Огава же, поднявшись с помощью слуг, поклонился с непоколебимым достоинством, тем самым без слов признав своё поражение.

Награждение проходило в торжественной тишине.

Когда на центр арены внесли лакированный ларец, Кагецу Камидзару, лицо которого светилось отцовской гордостью, вручил сыну шёлковый футляр со свитком, запечатанным личной печатью даймё Страны Железа.

— За первое место и явленную суть истинного духа кендзюцу, — возвестил глашатай, — Торао Камидзару удостоен высочайшей благодарности даймё Мифунэ Рэйдзо!

Голос его, звучный и чёткий, перечислил дары: право заказать клинок у великого Хаданэ из Таданэ, используя лучшую сталь из кладовых Железа, и драгоценный свиток с древней техникой управления Ки — «Танец Клинка», веками хранившийся в архивах замка Тэцурин-кё.

Огава, занявший второе место, получил великолепный вакидзаси работы местного мастера да внушительный мешок звонких рё. Хатакэ, третий, был отмечен ценным доспешным наплечником и деньгами. Меня же, как одного из самых юных и отличившихся участников, упомянули особо, вручив небольшой, но безупречно сбалансированный тренировочный боккэн, выкованный из доброго железа.

Когда толпа после церемонии начала редеть, Тэнсу обернулся ко мне, и тихий, наставительный голос его прозвучал в наступившей тишине:

— Видел, Такэши? Как Огаву сломили… Учись. Подрастешь — сможешь так же.

Затем он повернулся к деду, спускавшемуся с гостевой ложи:

— Арика. Не откажешь старому другу? Выпьем за минувшее. Знаю местечко тихое, мясо — достойное.

Предложение было высказано спокойно, но с той самой ноткой настойчивости, что десятилетиями служила им заменой долгих объяснений.

Дед, усталый, но смягчённый встречей, лишь согласно кивнул. Мы проследовали в небольшую, уютную харчевню неподалёку от цитадели. Тэнсу заказал сакэ и якитори. Я пристроился чуть поодаль, с аппетитом уплетая курятину и прислушиваясь к негромкой беседе двух ветеранов, чьи слова были густо замешаны на прожитых годах и пролитой крови.

— …помнишь, Арика, тот перевал у границы с Травой? — Тэнсу говорил негромко, его хриплый смех скорее походил на короткий выдох. Он аккуратно отломил кусочек мяса. — Когда головорезы из Ивагакуре на наш дозор напали? Думали — юнцы зелёные. А мы им… — Он покачал головой, и в его единственном глазу мелькнула суровая усмешка. — До сих пор, поди, кости по склонам собирают.

Дед позволил себе лёгкую, едва уловимую улыбку.

— Помню. Ты тогда… с одним клинком — двоих. Наглецы несусветные. — Он отхлебнул сакэ, и взгляд его, согретый теплом воспоминаний и выпитого, невольно скользнул ко мне. — Такэши… выстоял. Против Майто. Против Камидзару сражался честно.

Эти простые слова, брошенные не для чужих ушей, но в кругу старого друга, согрели душу куда сильнее громких похвал.

Тэнсу кивнул, и взгляд его стал чуть менее острым, более благосклонным.

— Кровь Хигаки. Не пропадёт. У меня в «Сэйрю-кан»… пара подающих надежды. Вот их и привёл. Надеюсь, урок усвоили.

Хоть он и говорил о своём, было ясно, что судьба внука товарища ему отнюдь не безразлична.

Разговор их тёк, как старое саке, перебирая прошлое: походы, павших друзей, перемены в Стране Железа. Дед вскользь упомянул о нашем предстоящем путешествии. Тэнсу внимательно посмотрел на него:

— Путешествие? После турнира? Мудро. Дорога — лучший сэнсэй. Увидит страну. Настоящую жизнь». Он вздохнул, доливая сакэ в пиалы. — Сам бы… да дела. Школа, ученики, склоки с властями… Времени нет. Но вырвусь и обязательно навещу. Проверить, как Такэши окреп.

В его голосе звучала искренняя, хоть и привычно сдержанная забота.

Они безмолвно подняли пиалы, беззвучно чокнувшись краями.

Я чувствовал себя немного сторонним на этом вечере воспоминаний, но это лишь придавало моменту ценность — видеть деда таким… раскованным, открытым рядом с человеком, за спину которого можно было поставить жизнь.

Сидели мы недолго. Тэнсу, сославшись на ранний подъём, поднялся первым.

— Ну, старик… — Он встал рядом с дедом, и его здоровая рука легла на плечо Арики не похлопывая, а просто задержалась на миг — крепко, по-мужски, заключая в этом жесте безмолвное понимание всех пройденных дорог и утрат. — Береги себя. И внука. Дорога — дело хорошее, но острого клинка требует.

Он кивнул мне, и в его взгляде, суровом и ободряющем одновременно, читалось нечто большее простого прощания.

— Такэши. Клинок держи крепко. Увидимся, — прозвучало его напутствие.

— Увидимся, Тэнсу, — отозвался дед, и сквозь привычную твёрдость его голоса пробилась та редкая теплота, что согревала лишь немногих, самых верных его сердцу. — Спасибо. Удачи с учениками.

Мы вышли на ночную улицу, и душную духоту харчевни сменил воздух, свежий и прохладный, окутывающий, как шёлк. Дорога до «Золотого Дракона» пролегла в молчании, погрузив каждого в поток собственных дум: я — в вихрь турнирных испытаний, сладкое предвкушение грядущего пути и тёплый отзвук дедовых слов о гордости; он же, вероятно, — в глубины старой дружбы и предстоящие заботы.

Утро следующего дня встретило нас деловитой тишиной, без лишних слов. Пока слуги увязывали поклажу на вьючных лошадей, я проверил снаряжение: верный «Фумэцу» у пояса, дорожный плащ, крепкие сандалии — все готово к долгой дороге. И когда всё было готовы к пути дед скомандовал:

— Домой, — это слово стало отправной точкой.

Конь тронулся, и я последовал за ним, бросив прощальный взгляд на белоснежные стены Сэйрен-дзё, ослепительно сиявшие в утреннем солнце. Турнирная слава и горечь поражения, новые союзы и старые друзья — все это оставалось теперь позади, растворившись в уходящем пейзаже. Впереди же лежала Дорога — долгая лента, ведущая домой, к изнурительным тренировкам, к сокровенным тайнам техники Майто, и к тому самому путешествию, что, как верилось, откроет мне не только суровую Страну Железа, но, быть может, и новые, неведомые грани самого себя.

P.S. Уважаемые читатели, если найдёте ошибки, напишите мне, пожалуйста, в ЛС (желательно), ну или хотя бы отпишитесь в комментариях.