Наруто: Бессмертный Макс. Глава 32.
Воздух, ещё недавно наполненный мирными звуками заката, будто вымер. Даже птицы умолкли. Внутри всё сжалось — не от горя по незнакомому человеку, а от ледяного предчувствия грядущих бурь.
«Тобирама. Умер ».
Я знал, что это должно было случиться… где-то, когда-то. Но „когда"оставалось туманным, как далёкая гора в предрассветной дымке. Аниме… было лишь мимолётным развлечением в прошлой жизни, а не учебником истории. Теперь же смерть обрушилась на наш мир с внезапностью камнепада.
Дед стоял неподвижно, сжимая свиток в руке. Его лицо напоминало каменную маску, но в глубине стальных глаз бушевала буря. Он резко повернулся к Макото, и его голос, обычно твёрдый, прозвучал сдержанно и холодно:
— Макото.
Слово сорвалось резко, как удар хлыста, но без злобы. Чистая команда.
— Отдохни. Плотно поешь. Зайди через два часа. Нам предстоит долгая ночь.
Управляющий, безмолвный, как тень, склонился в поклоне. Его движения были отточены годами службы, но сейчас в них чувствовалась не просто покорность, а тяжесть новой ноши. Он развернулся и зашагал прочь, его фигура в пыльном плаще растворилась в сумерках быстрее, чем можно было ожидать.
— Внук, а ты — со мной.
Дед бросил фразу и зашагал к главному дому, не оглядываясь. Я последовал, ощущая, как тяжесть новости давит на плечи. Смерть Хокаге — это не просто конец сильного шиноби. Это землетрясение в хрупком балансе сил всего континента. И наше поместье, наша Страна Железа, стояли на линии разлома.
Кабинет Арики встретил нас знакомыми запахами: воск, старинная бумага, слабый аромат кедра и едва уловимый дымок от недавно потухшей благовонной палочки. Запахи уюта и власти. Но сейчас здесь витал иной дух — напряжённый, острый.
Дед молча снял хаори, бросил его на стул и подошёл к низкому столику у окна, за которым уже разливались вечерние тени.
— Садись.
Он наливал воду из медного кувшина в чугунный чайник, стоявший на жаровне с тлеющими углями. Движения его были точными, выверенными, но в них читалась необычная резкость.
— Чай успокоит ум. А ум должен быть ясен.
Я занял место напротив, приняв позу сэйдза. Тишину нарушали лишь потрескивание углей и мягкое шипение нагревающейся воды. Дед сосредоточенно готовил чай — сэнтя, его любимый, с травянистым ароматом. Ритуал казался нарочитым, попыткой обуздать хаос новостей рамками привычных действий.
— Ты помнишь историю нашего союза с Конохой? Чему учил Макото?
Он проверял не столько мои знания, сколько присутствие духа — способность мыслить здесь и сейчас.
Я собрался с мыслями:
— Союз был заключён Первым Хокаге, Хаширамой Сенджу, и нынешним даймё Страны Железа, Мифунэ Рэйдзо — после Эпохи Воюющих Государств. Его цель — взаимная защита и стабильность. Коноха гарантирует нам поддержку против внешних угроз, особенно со стороны Ивагакуре. А мы предоставляем стратегический плацдарм, контроль над горными перевалами и поставки металла. Союз взаимовыгодный… но обязывает ко многому. Особенно сейчас.
Дед кивнул — одобрительно, но без тени тепла — и разлил чай.
— Верно. Но понимаешь ли ты, что это значит географически?
Он поднялся, подошёл к карте на стене и ткнул пальцем в центр континента.
— Страна Железа. Здесь. Между Страной Огня и Страной Земли. Мы — щит Конохи с запада. И… плацдарм для Ивагакуре, если они решат ударить по Огню в обход основных сил. Наши горы — наше спасение и наша беда. Они делают масштабное вторжение сложным, но не невозможным. А мелкие стычки, рейды, диверсии…
Он провёл пальцем вдоль границы со Страной Земли.
— …Это наша повседневность. В Первую Войну шиноби сражались в основном на равнинах Травы и Дождя — там удобнее их тактика. Но здесь, в наших ущельях, лилась кровь самураев. Твой дядя Кайто пал, сражаясь за Страну Железа, но в войне шиноби. Наш клан… как и многие другие… заплатил высокую цену за этот союз.
Он вернулся к столу, сел и отпил чаю. Взгляд его был устремлён в прошлое — к дымным полям сражений и потерям.
— Теперь Тобирама мёртв.
Он кивнул на развёрнутый свиток.
— Сообщение краткое, но ясное. Он вёл переговоры о мире с Кумогакуре. На них напали. Двадцать джоунинов и два брата-отступника из самого Кумогакуре — Кинкаку и Гинкаку. Чудовищная сила. Тобирама пал, прикрывая отход своих учеников. Героически и глупо. Ведь теперь в Конохе… — он отхлебнул чаю, — будет хаос. Краткий, но очень неприятный. Выборы нового Хокаге. Совет кланов, интриги, борьба амбиций. Власть вакуума.
«Кинкаку и Гинкаку… Да, кажется, так их звали в аниме» , — мелькнуло в голове обрывком давнего знания. Сюжетные детали были туманны и неважны. Важны были последствия.
— Кто станет Третьим? — спросил я, скорее для вида.
Дед хмыкнул, и в его голосе прозвучала привычная холодность аналитика:
— Скорее всего, Хирузен Сарутоби. Ученик Тобирамы. Глава сильного клана. Опытен. Уважаем старейшинами. Имеет поддержку многих шиноби. Деньги, влияние, боевая мощь, преемственность — у него все козыри. Другие кандидаты слабее. Он — логичный выбор. Но пока он не избран и не утверждён даймё Огня, Коноха уязвима. А уязвимость союзника — наша уязвимость.
Он отставил пустую пиалу.
— Потому Ивагакуре не упустит шанса. Полномасштабной войны не будет — у них свои проблемы, да и ресурсы после Первой Войны ещё не восстановлены. Но диверсии, саботаж, проверка границ, убийства патрулей, поджоги приграничных амбаров…
Дед посмотрел на меня, и в его взгляде не было вопроса, только твёрдая уверенность.
— Это неизбежно. Они попробуют нас на прочность, проверят, насколько мы готовы, пока у союзника царит неразбериха. Так что путешествие, внук, не отменяется. Оно необходимо. Но не сейчас. Сейчас — оборона. Наши земли — наш долг как хатамото перед даймё. Мы должны показать зубы.
В полумраке кабинета его фигура казалась вырубленной из камня.
— В ближайшее время Макото получит от меня распоряжения: усилить патрули на границе, особенно на горных перевалах; нанять ещё две-три проверенные группы ронинов для укрепления гарнизона и защиты дорог; проверить и пополнить все запасы — оружие, продовольствие — в опорных пунктах. Крестьянам в приграничных деревнях — приказ быть настороже и немедленно сообщать о любых подозрительных знаках. Мы с тобой, — его взгляд приковал меня к месту, — объедем ключевые точки. Рубежи обороны. Особенно рудник. Деревню Танака с их гончарными печами — тоже. Ты должен увидеть всё это не только на карте или в отчётах, но и своими глазами. Почувствовать землю, которую защищаешь. Понимать, где уязвимые места. Это — часть правления. Самая важная в такие времена.
Он сделал паузу, оценивая мой ответ.
— Твой график, Такэши, не изменится кардинально. Утро — меч и Ки. Вечер — медитация, погружение в Пустоту. Она тебе нужна как никогда — чтобы видеть не только удар клинка, но и ложь в глазах, скрытую угрозу в словах старосты или диверсанта. Но день… день теперь будет посвящён этому. Совещаниям с Макото и капитанами стражи. Инспекциям. Переговорам со старостами, с мастерами рудников и кузниц. Ты будешь рядом. Слушать. Задавать вопросы. Учиться договариваться, убеждать, отдавать приказы, от которых зависят жизни. Учиться нести ответственность не только за себя, но и за всех, кто живёт под гербом Хигаки. Смерть Тобирамы… это первый ход в новой игре, Такэши. Игроки перестраиваются. Нам нельзя оказаться пешкой. Мы должны быть крепким опорным пунктом на этой доске.
Я собрался с духом, вспомнив один из вопросов, что давно крутился у меня в голове, и, слегка перефразировав, задал его:
— Дед… Стоит ли Стране Железа опасаться Ивагакуре? Макото-сан говорил, что у деревень есть девять невероятно сильных демонов — бидзю.
Дед усмехнулся, но в его усмешке было больше горечи, чем насмешки.
— Хаширама Сенджу… — начал он медленно, — был не только сильнейшим шиноби, но и великим стратегом. Победив и укротив девятерых бидзю, он не стал держать их при себе. Чтобы избежать хаоса, разделил их между пятью великими деревнями. Кумогакуре, Ивагакуре, Сунагакуре и Киригакуре досталось по два демона. А Девятихвостого он оставил себе, в Конохе. Каждого зверя заключили в человека — в джинчурики. Их имена и личности — строжайшая тайна, охраняемая лучше любых сокровищ.
Он замолчал, но затем продолжил, и его голос стал жёстче:
— Бояться не стоит, но опасаться — всегда. В Первой Великой Войне Шиноби ни одна деревня не рискнула выпустить своего джинчурики. Ни одна. Побоялись. Потому что если кто-то первый применит такое оружие… остальные ответят тем же. И тогда начнётся бойня, перед которой Эпоха Воюющих Государств покажется детской забавой. Потому тогда обошлось. Но… — дед резко поднял глаза, и в них вспыхнул холодный огонь предвидения, — это лишь отсрочка. Рано или поздно, в грядущей войне, кто-то не сдержится. И тогда… мир шиноби падёт. Это лишь вопрос времени.
Он тяжело вздохнул.
— А что касается Страны Железа… — его взгляд стал оценивающим, почти прищуренным, словно у кузнеца, разглядывающего необычный слиток. — У нас нет демонов в людях. Зато есть клинки. Наша сталь. Наши техники. И артефакты, доставшиеся от предков.
Голос деда вновь обрёл твёрдость.
— Помнишь легенды о мече Кусанаги? Тот самый, что хранится в наших сокровищницах? Это не просто символ. В правильных руках, с должным мастерством и знанием… это оружие невероятной силы. Не бидзю, но способное решать исход многих битв. Как и многие другие секреты, что хранит наша земля.
Он вдруг хмыкнул, и в уголке его губ мелькнула привычная колкая усмешка.
— Кто знает, внук, может, однажды ты станешь для врагов Страны Железа чем-то вроде их собственного демона. Со сталью вместо шкуры и мечом вместо хвоста. Так что путешествие по Стране Железа откладывается на месяцы. Но оно состоится. Когда мы будем уверены в прочности тыла. А пока — укрепляем стены. И учимся видеть врага не только в открытом поле, но и в тени. Завтра начнём. С рассветом. Будь готов.
Я отпил последний глоток остывшего чая. Горечь теперь казалась уместной. Предвкушение путешествия сменилось тяжёлой, но необходимой работой.
«Укреплять стены. Видеть врага в тени ».
Горные перевалы, патрули, переговоры со старостами, чьи жизни теперь отчасти зависели от моих решений… Это был иной вид битвы. Не менее важный, чем поединок на „Восьмиграннике" . И первая настоящая проверка — не только как бойца, но и как наследника Хигаки в мире, где только что рухнул один из столпов.
«Хорошо, дед, — подумал я, глядя на его непоколебимую спину у окна. — Укрепляем стены. Учимся видеть ».
И где-то в глубине, за холодным расчётом, шевельнулось странное чувство — не страх, а почти азарт и голод.
⁂
Следующие месяцы в поместье Хигаки пролетели в ритме натянутой тетивы. Воздух, ещё недавно наполненный предвкушением путешествия, теперь гудел от приказов, стука копыт патрульных коней и звона стали на тренировочном плацу.
Дед, истинный „Буревестник"в час надвигающейся бури, превратился в неумолимый вихрь деятельности. Его распоряжения сыпались на Макото и капитанов стражи точными, выверенными ударами:
— Удвой патрули на перевалах Утагири и Каминосе. Особенно ночью.
— Нанять ещё две группы ронинов. Проверить лично. Только тех, кого знаем или кто пришёл с рекомендацией Тэнсу или других доверенных.
— Запасы в опорных пунктах — полная проверка. Оружие, продовольствие, медикаменты. Всё, что сгнило или залежалось, — заменить немедленно. Деньги из казны клана.
— Крестьянам в приграничных деревнях — чёткий приказ: любые подозрительные следы, звуки, чужаки — немедленный гонец в поместье. За молчание — строжайшая кара.
Я стал тенью деда в этой новой реальности. Наши дни начинались до рассвета, в пронизывающем холоде у пруда, где звон наших мечей — теперь уже настоящих, заточенных катан — рассекал утреннюю тишину с новой, пугающей остротой.
Дед, окончательно сбросивший последние ограничения, дрался не как наставник, а как смертельный враг. Его удары были быстры, коварны, рассчитаны не на обучение, а на уничтожение. Кости ломались с хрустом, сталь впивалась в плоть, оставляя глубокие, жгучие раны. Боль была адской, всепоглощающей… но именно она учила с невероятной скоростью.
— Боль — лучший учитель, внук! — его голос, хриплый от напряжения, резал слух сквозь звон стали и мой стон, когда вакидзаси пронзил бедро, едва не перебив артерию. — Ты чувствуешь каждую мышцу, каждый нерв, когда они рвутся! Запомни это! Запомни цену ошибки!
И я запоминал.
Тело, измученное, изрезанное, восстанавливалось за ночь, оставляя лишь призрачную память боли. Но ум впитывал уроки с жадностью. Каждый перелом, каждый порез учил меня читать микродвижение его плеча, предугадывать сдвиг веса, чувствовать малейший выброс Ки, предваряющий смертоносную технику. Я учился парировать не клинок, а намерение. Уклоняться не от удара, а от самой возможности его нанесения.
И постепенно, сквозь эту адскую муштру, во мне начало прорастать нечто новое — глубже, чем привычное Остриё Сознания.
Оно пришло неожиданно, во время одной из вечерних медитаций. Я сидел в саду, пытаясь, как обычно, воспроизвести события дня: спор старост о межевом камне, доклад мастера рудника о трещине в штреке, тревожные глаза крестьянки из приграничной деревни…
Внезапно привычное мысленное „кино"сменилось иным восприятием.
Я не просто вспоминал — я чувствовал.
Холод камня под пальцами старосты, когда он стучал по нему в гневе. Запах сырой земли и страха, исходивший от крестьянки. Вибрацию трещины в породе глубоко под землёй, которую мастер рудника лишь смутно ощущал интуитивно.
Мир вокруг меня вплёлся в этот поток: шелест листьев, полёт ночной бабочки, пульсация Ки спящего дуба. Мысли утихли. Осталось лишь чистое, безоценочное видение.
Глубже. Шире. Острее.
Это было не замедление времени, как раньше, а полное слияние с окружающим пространством. В радиусе трёх, а затем и пяти метров я был камнем, деревом, воздухом, тревогой крестьянки и гневом старосты.
В этом состоянии не осталось места ни боли прошлых ран, ни страху завтрашнего дня.
На следующий день спарринг с дедом стал откровением. Его атаки, ещё вчера казавшиеся неудержимыми, теперь читались как открытая книга. Я видел не только движение клинка, но и напряжение в икроножной мышце за мгновение до рывка, микровыброс ки в запястье, предваряющий смену траектории удара. Я парировал не силой, а точным касанием в нужную точку, нарушая его баланс. Уворачивался с минимальной амплитудой, используя его же инерцию.
Дед, заметив перемену, лишь усмехнулся — и его атаки стали ещё более изощрёнными, яростными. Он ломал мне руки, пробивал рёбра, но я принимал удары, анализируя боль уже внутри этого нового состояния, как данные, не теряя концентрации.
Мы дрались до темноты. Когда он наконец остановился, его тело дымилось от напряжения, а в глазах горело редкое, почти дикое удовлетворение.
— Вот оно, — прохрипел он, вытирая пот со лба. — Глубокая Пустота. Первый истинный шаг. Теперь, внук, ты начинаешь видеть по-настоящему. Но видение без действия — трусость. Скоро проверим в деле.
Проверка не заставила себя ждать.
Через несколько дней Макото — его лицо ещё более изборождённое заботами — тихо вошёл в кабинет во время нашего совета с капитанами:
— Господин. Юный господин. Срочные вести. Нападение на обоз из деревни Каеда. Угнали лошадей, припасы. Убили возничего.
Он сделал паузу, и в его голосе прозвучала та самая нотка, от которой дед отложил тряпицу, которой вытирал клинок.
— Один из пастухов, прятавшийся в скалах, клянётся… что видел протекторы Скрытого Камня. Ивагакуре. Не просто бандиты. Нукенины.
Дед не задал ни одного вопроса. Его лицо стало каменным.
— Готовь коней. Хотя… нет. — Он посмотрел на меня оценивающе, как кузнец на раскалённый металл перед последним ударом. — Сегодня идём пешком. И берём настоящие клинки.
Он кивнул на „Фумэцу" , висевшую рядом с его собственной катаной в тёмных ножнах.
— Ты разберёшься с этой… проблемой, Такэши. Я буду наблюдать. Никакой помощи.
— Хай, сэнсэй.
Дорога к ручью Чёрного Камня заняла несколько часов. Мы шли быстрым, почти бесшумным шагом по горным тропам. Дед двигался впереди, его спина прямая, движения экономичные, как у хищника. Я следовал за ним, и „Фумэцу"ощущалась естественным продолжением руки.
Я чувствовал каждую трещину в камне под ногами, шелест каждой мыши в траве, далёкий крик ястреба. Мир был будто открытой книгой.
Мы нашли их лагерь на закате.
Шестеро. Трое — грубые, загорелые головорезы с ножами и дубинами, явно местный сброд. И трое других. В потрёпанных, но узнаваемых хаки-зелёных жилетах поверх простой одежды. Протекторы на лбах — перечёркнутый камень. Ивагакуре.
Двое молодых людей, лет шестнадцати-семнадцати, с нервными и жадными глазами — генины. И один постарше, лет тридцати, с лицом, изрезанным шрамами невесёлой жизни, и пустым, безжизненным взглядом.
Они не патрулировали. Они "отдыхали". И их "отдых" был мерзок.
Трое головорезов ухмылялись, потягивая сакэ из фляжки и поглядывая на генинов. Те же, с тупыми улыбками, держали за руки девушку лет восемнадцати — крестьянку из Каеды, в порванном кимоно. Её лицо было залито слезами и грязью, глаза — огромные, полные животного ужаса.
Старший сидел поодаль, чиня обмотку на ноге, и брезгливо наблюдал за сценой. Его меч лежал рядом, поблескивая.
Я глубоко вдохнул, впуская ледяную ясность. Гнев, бушевавший внутри, сжался до крошечной, управляемой искры — он горел, но не слепил. В этом состоянии предельной осознанности мир обрёл кристальную чёткость: позиции врагов, их оружие, направление их взглядов — все выстроилось в единую картину угрозы.
Мой взгляд скользнул по генину, тянувшемуся к девушке.
Заметил, как старший ниндзя лениво поднял голову — слишком поздно.
Я шагнул на открытое пространство перед расщелиной, моё появление прозвучало громом среди ясного неба.
— Эй, малыш! Потерялся? — захохотал один из головорезов, поднимаясь и хватаясь за меч.
А вот более опытный ниндзя из Ивагакуре мгновенно насторожился. Его глаза, узкие и колючие, пронзили меня оценивающим взглядом.
— Этого… я знаю, — пробормотал он, и в его голосе прозвучало нечто вроде удивлённой жадности. — „Алый Сокол" . Наследник Хигаки…
Он не договорил. „Фумэцу"вышла из ножен беззвучным серебристым вздохом. И я использовал её. Не просто скорость Усиления Тела, а выверенную скорость, которую давало абсолютное видение дистанции и траекторий. Я исчез с места — не магией, а предельной экономией движения, которую диктовало Острие Сознания.
Первый головорез даже не успел поднять дубину. Моё лезвие прошло по его шее, как по воздуху.
Второй вскрикнул, рванулся за ножом — удар в солнечное сплетение плоской стороной катаны согнул его пополам с хрустом рёбер. Он рухнул, захлёбываясь кровью.
Ещё одно движение — и последний головорез захрипел, хватая себя за горло, из которого хлестала алая струя.
Генины отпрянули от девушки, швырнув её на землю. Их руки метнулись к кунаям на поясах.
Я чувствовал траекторию полёта оружия ещё до того, как оно покинуло их руки.
Два куная, запущенные одновременно, просвистели в пустоте там, где я был мгновение назад.
Я уже был между ними.
Короткий, сокрушительный удар рукоятью в висок первого генина — кость хрустнула с влажным звуком.
Второй, зашипев от страха и ярости, рванул сякэном — я поймал его цепь на лету, рывком притянул к себе и вогнал клинок под рёбра прямо в сердце.
Его глаза округлились от непонимания, прежде чем потухнуть.
Всё это заняло меньше пяти секунд.
Девушка лежала ничком, дрожа всем телом, приглушённо всхлипывая.
«И если судить по скорости и реакции старшего ниндзя, то он где-то на уровне чуунина» , — промелькнула мысль, пока я разворачивался к единственному живому члену этой шайки.
Чуунин же уже был на ногах, его меч в руке. На его лице не было страха — только холодная ярость и внезапное осознание опасности.
Он был сильнее генинов. Значительно.
Его стойка была уверенной, движения — отточенными. Опытный чуунин. Но не угроза.
Я видел движения его мышц, предугадывая намерение.
Он атаковал. Не с криком, а с низким рычанием.
Мощный диагональный удар, усиленный чакрой — клинок его танто засвистел, оставляя за собой шлейф синей энергии.
Я не стал парировать. Сделал шаг назад, позволяя лезвию пройти в сантиметре от груди.
Он тут же перешёл в серию быстрых тычков, пытаясь зажать меня у скалы.
Я уворачивался с минимальными смещениями, чувствуя, как воздух режет кожу.
Он плюнул, руки сложились в печать.
— Земля: Земляной Дракон!
Грязь и камни устремились на меня. И оттолкнувшись не назад, а вбок, я взметнулся вверх на скалу, используя её выступ в качестве трамплина.
Поток грязи прошёл мимо.
— Неплохо для щенка!
Его движения были быстры, отточены годами тренировок.
Но для меня, в нынешнем состоянии сверхвосприятия, он был… предсказуем.
Я читал его намерения по мельчайшему смещению веса, по фокусу взгляда.
Его удары — резкие, техничные — я парировал с минимальными усилиями, сбивая ритм, заставляя его топтаться.
Он метал кунаи с взрывными печатями.
Я уворачивался или отбивал их плоскостью клинка в безопасную сторону, где они рвали скалы оглушительными взрывами.
Он пытался пустить пыль в глаза гендзюцу — слабую иллюзию скорпионов.
Я даже не моргнул — игнорируя навязчивый мусор.
Девушка у дерева забилась в истерике, увидев кровавую бойню и взрывы.
Её страх, её визг — просто ещё один звук в какофонии боя, был мной отмечен, но не повлиял на действия.
Чуунин, поняв, что обычные приёмы не работают, отчаянно рванулся вперёд, вкладывая в удар всю свою чакру.
— Вода: Рябь на Воде — техника, искажающая восприятие противника. Но я видел истинную траекторию его клинка сквозь дрожащий мираж.
«Почему я не убил его сразу?» — мелькнула мысль-наблюдение.
Ответ пришёл сам собой: проверка. Проверка моих новых возможностей против техник ниндзя. Проверка моей устойчивости под давлением. Вот только он был слаб. Слишком медленный. Слишком прямолинейный. Его гнев, его недоумение — всё это делало его ещё более уязвимым в моих „глазах". А потому его время проверки истекло.
В следующем его движении, когда появилась микроскопическая задержка. Мгновение, но достаточное для меня.
„Фумэцу" сверкнула в последних лучах солнца. Один резкий, точный взмах. И голова чуунина отлетела от плеч, описав в воздухе дугу. Тело замерло на мгновение, затем рухнуло, как подкошенное. Кровь хлынула на камни фонтаном.
Тишина. Лишь треск костра да прерывистые всхлипы девушки. Я ощутил запах крови, пыли и страха. Увидел трупы. Увидел отрубленную голову — остекленевшие глаза смотрели в никуда. Ни ужаса, ни отвращения — только холодное, пустое принятие факта.
Я подошёл к девушке. Она сжалась в комок, уставившись на меня широкими, полными слёз глазами. Увидев моё лицо, мой герб на хаори, испуг в её взгляде сменился недоумением, а затем — диким, неконтролируемым облегчением.
— Го-господин… Такэши… — прошептала она, узнав меня — „Алого Сокола" , о подвигах которого уже месяц ходили легенды по деревням.
Она рухнула на колени, рыдая, пытаясь прикрыть изорванную одежду. Я снял свой дорожный плащ — чистый, несмотря на путь — и накинул ей на плечи.
— Я отведу вас в деревню.
Она, всхлипывая, кое-как закуталась. Я легко поднял её — она была легче вьюка с рисом — и двинулся прочь от места бойни, к тропе, ведущей в ближайшую деревню Каэда.
Дед, стоявший всё это время в тени скалы, курил свою короткую трубку. Его лицо оставалось невозмутимым. Молча последовал за мной.
Мы шли без слов. Лишь тяжёлое дыхание девушки да наши шаги по камням нарушали тишину. Я отнёс её к старосте Каэды, вручил испуганным, но безумно благодарным жителям. Без лишних слов. Просто кивок. Задача выполнена.
Обратная дорога в поместье заняла пару часов. Солнце уже село, зажигая на небе первые звёзды. Возвращались молча, под мерцающим небом. Лишь когда поместье показалось вдали, его огни, как маяки в ночи, дед заговорил. Его голос был низким и задумчивым:
— Почему тянул с чуунином? Хотел разглядеть техники? Проверить себя?
— Да, — ответил я просто. — Хотел понять его и свой уровень. Понял, что он был слаб. Потому и убил.
Дед кивнул, выпуская струйку дыма.
— Верно. Отбросы. Те, кто не смог стать настоящим орудием своей деревни. Кого вышвырнули или кто сбежал, предпочитая грабить слабых. Таких много. Особенно у Ива. — Он помолчал. — Ты видел девчонку? Видел, что они с ней делали?
— Видел.
— И?
— Они были ублюдки, что пришли на наши земли. Потому и пришлось от них избавиться. Я так и сделал.
Ни дрожи в голосе, ни сожалений. Только констатация факта. Дед взглянул на меня при лунном свете. Его глаза, казалось, видели глубже кожи.
— Пустота… очень мощный инструмент в правильных руках, — его голос прозвучал тише, но жёстче. — Она дарует силу. Холодный расчёт. Но помни, внук: инструмент не должен выжигать того, кто им владеет. Видеть боль — не значит становиться к ней слепым. Видеть зло — не значит мириться с ним. Твоя обязанность — уничтожать таких тварей. Но это твой долг, а не её прихоть. Не удовольствие. Не месть. Необходимость. Твоя необходимость. Понимаешь разницу?
Я задумался, шагая рядом. В сознании всплыли глаза спасённой девушки, полные ужаса. Ощущение моего плаща на её дрожащих плечах.
— Понимаю, дед. Это мой выбор. Моя ответственность. Пустота лишь… очищает взгляд.
— Хорошо, — произнёс дед. — Теперь ты знаешь, на что способен. И знаешь, что такие вот „отбросы"— лишь надоедливые мухи для тебя. Опасны могут быть только настоящие мастера. Джоунины. Особенно те, кто не гнушается грязной работой. Или… те, у кого есть особые таланты. — Он бросил окурок трубки под ноги, растёр сапогом. — С этого дня, на подобные вызовы — только мы вдвоём. В настоящем обмундировании. С настоящими клинками. Чтобы ты привык. Чтобы каждый раз, обнажая меч, ты помнил его истинный вес. Вес жизни и смерти.
Мы подошли к воротам поместья. Стража молча открыла тяжёлые створки. Внутри пахло дымом очагов, сеном и… покоем. Островком стабильности в бушующем мире.
— Отдохни, — сказал дед, останавливаясь перед крыльцом главного дома. — Завтра — доклад Макото. Потом — патруль на северные рубежи. И не забывай медитировать. Глубокая Пустота — твой щит и меч. Но не дай ей стать твоей единственной сутью.
Он исчез в темноте сеней. Я же остался стоять, глядя на знакомые очертания дома, кузницы, складов. Запах крови с моих рук и хаори смешивался с запахом дома. Два мира. Один — где я наследник, ученик, будущий правитель этих земель. Другой — где я холодное орудие смерти, убирающее „грязь". Путь самурая, как говорил дед, всегда вёл по лезвию. Но теперь это лезвие казалось острее, а пропасть по обе стороны — глубже.
P.S. Уважаемые читатели, если найдёте ошибки, напишите мне, пожалуйста, в ЛС (желательно), ну или хотя бы отпишитесь в комментариях.