Наруто: Бессмертный Макс. Глава 37.
Дорога встретила нас пылью, ухабами и безмолвием утренних полей. Мы шли молча, шаг в шаг, слушая, как просыпается земля: крики первых петухов в дальних деревнях, скрип телег на просёлках, шелест росы под ногами. Я видел усталость в сгорбленной спине старика, ворошащего навоз на поле; слышал ссору из-за межи у плетня; чувствовал запах страха от зайца, замершего в кустах при нашем приближении. Мир был живой, дышащей тканью из тысяч нитей — грубых, не всегда справедливых, но настоящих. Впрочем, как и всегда, когда я объезжал наши территории.
Первая ночь застала нас не в постоялом дворе, а у края покинутого карьера. Дед развел аккуратный, почти бездымный костер из сухого валежника.
— Спать будешь первым, — сказал он, точа свою простую катану о брусок. Огонь играл на его суровом лице. — Два часа. Потом моя очередь. Патруль — не по графику, а по необходимости. Здесь тихо, но расслабляться рано.
Я кивнул, свернувшись в плащ на холодной земле. Сон не шёл. В ушах стоял гул тишины, непривычной после шума поместья. И мысли — о тени в моей душе, о предстоящем испытании, о том, как хрупок этот покой. Сквозь дрему услышал, как дед встал, бесшумно растворившись в темноте за кругом света от костра. Его возвращение через час было таким же тихим.
— Ничего, — коротко доложил он, согревая руки у огня. — Лисы шастают. Пастухи в деревне за холмом ругаются. Обычная ночь. Спи.
Утро началось с урока, которого я не ожидал. Мы проходили мимо небольшой деревушки, где у колодца толпились женщины с вёдрами. Их лица были серыми от усталости. Одна, совсем юная, с лицом, осунувшимся от голода или болезни, уронила тяжёлое ведро. Вода разлилась по пыльной земле. Она замерла, глядя на лужу с немым отчаянием, будто пролила не воду, а последнюю надежду. Моя рука непроизвольно потянулась помочь — поднять ведро, придержать ворот. Но дед сильнее сжал мое плечо.
— Идём, — его голос был тихим, но не допускающим возражений. Он не оглядывался, ускоряя шаг.
Только когда деревня скрылась за поворотом, он заговорил, глядя прямо на дорогу:
— Видел ее? Голодную. Видел старика у плетня, что даже ругаться сил не имеет? Видел детей с животами, раздутыми от голода?
— Видел, — ответил я, чувствуя ком в горле. Голод… Я знал его цену. После тяжёлых ран и нагрузок в поместье он накатывал особенно сильно, заставляя поглощать пищу в невероятных количествах. Но там всегда была еда.
— Мы ведь могли им помочь? — спросил я. Гнев и недоумение клокотали во мне. — Мы могли дать им монету, купить еды в прошлой деревне…
Дед остановился, повернувшись ко мне. Его глаза были холодными и ясными, как горное озеро.
— Помочь одной? Сегодня. А завтра? Послезавтра? Голод здесь не из-за неурожая вчерашнего. Земля истощена. Хозяин этой деревни, мелкий хатамото клана Тачибана, гонит оброк сверх меры, тратясь на новые доспехи. Это не наша земля, потому прав здесь у нас нет. Да и помощь одной семье — это капля. Она не спасет. Она лишь отсрочит неизбежное на день, на два. И ты покажешь другим, что здесь можно получить подачку. — Он ткнул пальцем в сторону деревни. — Завтра у колодца будет толпа. Голодная, отчаявшаяся. И что тогда? Будешь рубить их мечом, когда они попробуют отобрать его у тебя? Отдашь все наши деньги? Как пройдём Страну без рё? Как выполним цель?
Я промолчал. Его логика была железной и беспощадной.
— Иногда, внук, самое жестокое — это пройти мимо. Видеть страдание и понимать, что твоя помощь сейчас — лишь семя большего горя потом. Истинная помощь требует силы изменить систему. А у нас сейчас силы — лишь на себя и нашу цель. Жестокий урок? Да. Но первый из многих, что будут в этом году. Запомни его.
Неделю спустя мы вступили в земли клана Фудзивара. Контраст был разительным. Деревни здесь выглядели зажиточнее, поля — ухоженнее. Но и здесь нас ждал урок, куда более горький.
Мы подрабатывали рубкой леса на склоне холма, когда внизу, на дороге, поднялся переполох. Гружёная зерном повозка опрокинулась, перегородив путь богато украшенным паланкинам. Из паланкина вышла красивая женщина в роскошной одежде и макияже, но лицо её было искажено гримасой гнева. Рядом с повозкой стоял седой возничий, кланяясь в пояс и что-то умоляюще объясняя. Охранник знатной дамы, крупный самурай в добротных, но безгербовых доспехах, не стал разбираться. Могучий удар ногой отшвырнул старика в придорожную грязь. Тот захрипел, скрючившись. Дама брезгливо сморщилась и махнула рукой. Охранник выхватил меч.
Я рванулся вперёд инстинктивно. Моя рука уже легла на рукоять катаны. Но дед был быстрее. Его пальцы, как тиски, сжали моё запястье.
— Стой! — его спокойный и тихий голос прозвучал как удар хлыста. — Видишь герб на паланкине? Это жена хатамото провинции, родом из клана Моривада. Ударишь её охранника — наживёшь врага. И не только себе. Всему клану.
Внизу меч охранника сверкнул в воздухе. Старик вскрикнул — коротко, обречённо — и рухнул лицом в грязь. Алая лужа растеклась у колеса опрокинутой повозки. Знатная дама, даже не взглянув, вернулась в паланкин. Её процессия, обогнув труп и повозку, двинулась дальше.
Я стоял, оглушённый. Гнев, ярость, стыд за собственную бездеятельность — всё смешалось в клубок под ложечкой. Охранник был относительно силён, но не настолько. Я бы успел и однозначно справился бы…
— Успел бы, — словно прочитав мои мысли, тихо сказал дед. Его глаза были полны той же ярости, но сдержанной, холодной. — Убил бы охранника. А потом? Ты думаешь, она остановилась бы? Вызвала бы подмогу. А что дальше? А дальше нас бы выследили. Узнали. В бой, конечно же, не полезли бы, но вот дайме доложили бы. Да и подпортить репутацию нашему клану можно и не воюя напрямую — экономически, например, или через подставных лиц. Наймут группу бандитов, чтобы те напали на дальнюю деревню и поубивали наших людей. Иногда, Такэши, чтобы спасти многих, приходится позволить погибнуть одному. Это второй урок. Самый тяжёлый. Несправедливость мира не всегда можно сломать мечом. Иногда меч нужно держать в ножнах, как бы ни рвалась душа наружу. Ради большего блага. Ради будущего.
Медленно, день за днём, мы углублялись в сердце Страны Железа. Дороги вели нас через леса, где пахло хвоей и валежником, через перевалы, где ветер выл, как потерянная душа, через широкие реки, которые мы переходили вброд или на шатких паромах, платя перевозчику монетами рё. Мы ночевали в постоялых дворах, где воздух был густ от запаха пота, дешёвого сакэ и жареной рыбы, делили ночлег с погонщиками мулов и странствующими монахами. Я видел, как дед, этот грозный „Буревестник", незаметно подкладывал рё нищему у храма, терпеливо объяснял дорогу заблудившемуся торговцу, помогал старику починить сломавшуюся оглоблю — мелкая, незаметная помощь, которая не ломала ход вещей, но облегчала чью-то долю. Третий урок. Урок милосердия — выверенного и тихого.
Спустя четыре месяца в городе Курано, у подножия Медных гор, мы встретили его. Узумаки. Он выделялся, как алая птица среди воробьёв — огненно-рыжие волосы, собранные в небрежный хвост, живая мимика, яркое, хотя и поношенное, одеяние с завитками водоворота на спине. Он сидел на крыльце постоялого двора „Весёлый Карп", оживлённо рассказывая что-то группе зачарованных местных детей, чертя пальцем в воздухе сложные узоры.
— …и вот, если сплести печати вот так, — его пальцы мелькали, оставляя в воздухе слабый, почти невидимый след чакры, — и вложить чакру не грубо, а как ниточку в иголку, то можно запечатать даже бурную реку! Ненадолго, конечно, но для плотины или моста — в самый раз! Фуиндзюцу, ребята, это искусство! Не грубая сила ниндзюцу, а тонкая работа ума и духа!
Дед, сидевший рядом со мной за низким столиком, где мы ели простую похлёбку с грибами, наблюдал за рыжим чужестранцем с привычной, слегка отстранённой внимательностью. Я же не мог оторвать глаз. Печати, энергия, принципы… Это напоминало мне что-то из мира науки прошлой жизни — физику, инженерию, но с магическим оттенком. После обеда я не удержался и подошёл, пока Узумаки расплачивался с хозяином постоялого двора за ночлег.
— Извините, — начал я, стараясь говорить как обычный любознательный парень. — Вы говорили о фуиндзюцу… Это правда можно запечатать целую реку?
Узумаки обернулся. Его глаза, ярко-голубые, как небо после дождя, оглядели меня с дружелюбным любопытством.
— О, юный знаток! — он улыбнулся во весь рот. — Если знать как и иметь достаточно чакры! Ну не реку конечно, но небольшое озеро можно, если постараться! Хочешь, покажу пару простых печатей? — Он уже доставал кусок чистой, но дешёвой бумаги и угольный карандаш.
Я кивнул, заворожённый. Он быстро начертил несколько простых иероглифов, объясняя их значение: „Пространство", „Удержание", „Связь".
— А теперь, — он протянул мне бумажку, — попробуй вложить свою чакру. Аккуратно! По линиям!
Я сосредоточился. Остриё Сознания помогло увидеть линии не просто как чернила, а как каналы. Я направил в них поток Ки — ровный, сконцентрированный, как учил дед для призыва Сэйрю. Бумага… дрогнула. Зашелестела. И… рассыпалась мелкими клочьями у меня в руках, будто её изрезали невидимые ножницы.
Узумаки ахнул, его брови поползли вверх.
— Хм… — он прищурился, изучая меня, — Очень похоже на инстинктивную чакру. Ты самурай, что ли?
— Да, — подтвердил я, разочарованно глядя на обрывки бумаги.
Узумаки задумчиво почесал затылок.
— Хм… С ки фууин — тёмный лес, мой юный друг. Очень. Видишь ли, чакра — она пластичная и подконтрольная. А Ки… — он сделал жест, словно рубя воздух ребром ладони, — она как меч. Точная, мощная, но не для деликатной работы. Наши клановые мастера фууин говорят, что Ки можно использовать в печатях, только если учиться с младенчества, впитывать каждый иероглиф на уровне инстинкта. И то — это уровень великих мастеров, единиц! Легче научить медведя вышивать! — Он рассмеялся, но без злобы. — Не расстраивайся! У тебя своя сила. А фууин… — он помахал рукой, — оставим её нам, неусидчивым Узумаки!
Он дружески хлопнул меня по плечу, взвалил свой походный мешок и зашагал к городским воротам, напевая какую-то бодрую песенку. Я вернулся к деду, чувствуя разочарование. Ещё один путь оказался закрыт. Оставался только один — внутрь себя.
В портовом городке Сарануи, где пахло рыбой, смолой и дальними странами, мы увидели прогресс, пришедший из Страны Дождя. В доке грузили странные металлические ящики с мерцающими печатями на боках для вентиляции шахт. На крышах богатых домов поблескивали медные антенны — примитивные „рации", работающие на чакре. Хозяин кузницы, где я подработал сутки, разливая раскалённый металл, с гордостью показывал пресс с печатью „Усиления" из Амегакуре.
— Без него, — прокричал он над грохотом, когда я помогал ему, — десять человек вкалывали бы! А теперь — я да подмастерье! И качество ровнее! Амегакуре — молодцы! Если бы не эти проклятые дожди у них да вечные склоки с соседями… Эх, были б они Шестой Великой Деревней! А то — болото, тучи да разруха!
Он рассказал о постоянных конфликтах на границах Страны Дождя, о том, как Коноха, Ива и Суна смотрят волком на её растущую технологическую мощь, как душат торговлю, устраивают провокации.
И со слов кузнеца, как оказалось, дождь льёт там из-за дыма их заводов. Сама деревня Амегакуре была основана на болотистой местности рядом с большими залежами железа. А благодаря большому количеству чакровых пользователей и запасов железа, деревня естественным образом стала использовать эти ресурсы для производства разнообразного оборудования. Вот только успех, оказывается, тоже мог быть проклятием, привлекающим зависть и агрессию. Урок геополитики от кузнеца.
Даже заглянули в Страну Травы. И здесь мы увидели обратную сторону отсутствия сильной власти. Не было войн, но не было и порядка. Банды конных разбойников, „странствующих ронинов", как они себя называли, грабили обозы, нападали на одинокие деревни. Местные старосты, мелкие и слабые, откупались или прятались за стенами своих усадеб. Мы шли, держа руки ближе к оружию, постоянно сканируя горизонт. Однажды ночью на наш лагерь на окраине выжженной степи всё же напали. Человек восемь, на конях, с криками и размахивая мечами. Пьяные от лёгкой добычи и безнаказанности.
Мы не стали использовать ки. Без спешки, без лишних движений. И даже так, через несколько секунд банда была обезоружена, корчась на земле от боли и страха. Дед перерезал подпруги у их лошадей, собрал их жалкое оружие и монеты.
— Убирайтесь, — сказал он тихо, но так, что дрожь пробежала даже по мне.
Они уползли, уволокли, ускакали. Дед бросил монеты в мой уже потрёпанный дорожный мешок.
— Видел их? Не ниндзя. Не солдаты. Отбросы. Порождение этого вакуума власти. Без сильного центра, без общего закона — это неизбежно. Страна Железа держится только потому, что кланы, как наш, ещё сильны и держат свои земли. Но слабые места… — он кивнул в сторону тёмной степи, — гниют. Объединение ниндзя в деревни… оно породило монстров, как Коноха. Но оно же дало порядок внутри. Силу для защиты. Мы, самураи, слишком привязаны к своей земле, к своей чести, к своим клановым знамёнам. Нам не хватает… видения большего. Общего будущего. — Он тяжело вздохнул. — Это урок о цене разобщённости. И о цене порядка.
Месяцы складывались в год. Мы видели рассветы над рисовыми полями и закаты в горах. Работали жнецами, грузчиками, сторожами караванов. Спали под открытым небом и в вонючих общих залах постоялых дворов. Видели свадьбы и похороны под монотонное чтение сутр. Видели, как дети в бедных деревнях, вместо тренировок с деревянными мечами, корпят над редкими свитками с простейшими печатями чакры — это был их шанс. Шанс выбиться в ученики к странствующему ниндзя, устроиться подмастерьем к ремесленнику, использующему чакру для обработки материалов. Ки требовала дисциплины, годы упорных тренировок, врождённого таланта. Чакра… была доступнее. Путь слабого в мире сильных? Или просто иной путь? Мир менялся, и Страна Железа, хоть и отстаивала самурайские традиции, не могла не чувствовать этого ветра перемен.
И вот, ровно через год, усталые, пропылённые, пропахшие дорогой и ветром, мы стояли у знакомых ворот поместья Хигаки. Стены, отремонтированные после нападения Ивы, казались выше, крепче. На валах — бдительная стража. У ворот, вместо обычного караула, нас ждали двое. Макото. Его лицо, изборождённое шрамами и заботами, светилось непривычным, сдержанным облегчением. Рядом с ним стоял юноша лет пятнадцати — стройный, подтянутый, с умными, внимательными глазами и твёрдым подбородком. В его позе, в том, как он держал руку у рукояти практичного вакидзаси, сквозила выучка и готовность. Харуто. Сын Макото. Тот, кого растили как будущего управляющего, тень и опору наследника.
Макото сделал шаг вперёд и низко, до земли, поклонился.
— Добро пожаловать домой, господин Арика, юный господин Такэши. Поместье ждало.
В его голосе не было раболепия. Было уважение, преданность и… новая нота. Уверенность человека, который год нёс груз и знал, что справился. Харуто последовал его примеру, поклон был чёток, выверен, но в его глазах горел живой огонь — любопытство, преданность, готовность служить.
Дед молча кивнул, его рука на мгновение легла на плечо Макото — жест, заменяющий тысячу слов. Он перевел взгляд на меня. В его стальных глазах читалось то же, что и во мне: мы вернулись другими. Дорога, её тяготы, её несправедливость, её тихие подвиги и жестокие уроки — всё это закалило не тело, оно и так было крепким, а дух. Волю. Понимание этого мира, его законов, его цены. Я знал теперь истинную цену хлеба, добытого потом, цену милосердия, которое может убить, цену меча, который иногда нужно не обнажать. Я видел слабость разобщённости и силу — пусть и чужую — объединённого знания. Я был готов. Готов шагнуть во тьму собственной души на „Пути к Сердцу Пустоты". Готов встретить своего демона.
Я глянул в чистое небо над родными стенами. Где-то там, в незримом потоке ветра, кружила маленькая птица с жёлтыми глазами. Мы дома.
P.S. Уважаемые читатели, если найдёте ошибки, напишите мне, пожалуйста, в ЛС (желательно) или хотя бы отпишитесь в комментариях.
P.S. S. Следующая глава будет большой.