В жизни у Фелиции Харди случались как чёрные полосы, так и светлые. К сожалению, чёрная полоса в последнее время не спешила заканчиваться. Всё началось ещё два месяца назад, когда она решила, что её борьба лишь только началась. Важнейшая борьба в её жизни — за собственное счастье.
Девушка понимала, как это эгоистично звучит, учитывая, что она была вовлечена в некий любовный «угол» — назвать его треугольником у неё не поворачивался язык, и в этом «геометрическом элементе» она была сама за себя. Она, мало того, хотела обратить на себя внимание парня, который уже был в отношениях, так этот парень ей неоднозначно «намекнул», что между ними нет любви и быть не может, ведь они родные брат и сестра! Фелиция порой чувствовала себя настоящей сукой, эгоистичной, порочной, жаждущей разлучить девушку с её молодым человеком и самой того захомутать, не обращая внимания на чувства и переживания конкурентки и объекта своей любви, но ведь она — Харди, а Харди не привыкли сдаваться! Ведь так её учила мама, правильно?
Звучит хорошо, да только дело в том, что лишь звучит. В реальности всё оказалось куда сложнее. Нет, «сложнее» это не то слово. Как… Просто как ей это сделать? Как заставить брата не просто обратить на неё внимание, а полюбить. Нет, чёрт с ним, с полюбить — просто разрушить между ними эту стену отчуждения, возникшую в то злополучное утро?! Чёртов Том! Это всё он виноват! Вот зачем… Почему они родились братом и сестрой? Почему он не мог родиться, да пусть даже, братом Озборна?! Тогда бы всё было куда проще… Порой ей казалось, что если Бог и есть, то он жесток и несправедлив.
Дополнительную сложность вносило еще и то, что она постоянно видела, как ведут себя эти двое. Это она про Паркер и Тома. Эти их улыбки, перешёптывания, взгляд Петры, полный чистого обожания и любви, направленный на её, Фелиции, брата. И Том… Он улыбался. Искренне, в те моменты, когда Паркер начинала болтать о чём-либо, увлекаясь и погружаясь куда-то в себя. Этот взгляд брата… Она так хотела, жаждала и мечтала, что таким взглядом он будет смотреть на неё. Если раньше Фелиция мечтала, что брат будет её и лишь её, то сейчас она уже была согласна даже на гарем, плевать — лишь бы Том хоть изредка смотрел на неё таким взглядом, от которого всё внутри начинало сладко трепетать, а по коже расползалось тепло.
Ей безудержно хотелось ощутить вкус его губ. Хотелось блуждать руками по его телу, ощущая как под пальцами тихо шуршит его кожа, под которой бугрятся жгуты мышц, крепнущие под её прикосновениями. Ей хотелось слиться устами в долгом и чувственном поцелуе, от которого сбивается дыхание, а разум улетает куда-то далеко… Хотелось ощутить себя любимой. Любимой тем, кого она сама любит. Разве не в этом заключается женское счастье? Но потом девушка вспоминала те его слова, действующие подобно ледяному душу:
— Ты — моя любимая сестра и так будет всегда…
От этих слов сердце неприятно сжималось, пуская волну боли по всему телу, а на глазах, по первости, накатывались глупые слёзы, которые младшая Харди старалась смахнуть как можно быстрее, не давая тем и шанса покинуть глаза — она не будет плакать, только не от сожаления и боли утраты. Следующие слёзы, которые покинуть её глаза, цвета небесной синевы, будут лишь слезами счастья, не иначе.
Сильные слова. Громкие. Достойные. И столь трудновыполнимые. С каждым новым днём её уверенность в себе пошатывалась всё больше и больше, а энтузиазм, давший ей толчок выйти из депрессии, увядал. Увядал прямо на глазах, в те моменты, когда она видела счастливые лица Тома и этой Паркер. Она даже переборола себя и извинилась перед ней, надеясь, что так сможет вернуть расположение брата, но… Ничего. Она извинилась перед Паркер, чего, как ей показалось, та сама не ожидала и не понимала причины. Паркер даже не понимала, почему Фелиция перед ней извинилась! Так… Виновата ли она? Виновата, если даже та, которую она «предала» не видит предательства? Так почему тогда брат так считает её предательницей? Почему он сказал те обидные слова, терзавшие её сердце долгие недели, подобно тупым ножам, рвущим плоть? В чём её предательство?!
Сейчас Фелиция могла признаться себе, что перестала понимать брата. Совсем. Что-то произошло. Что-то, что изменило его. Она прекрасно понимала это сейчас — было время подумать и проанализировать поведение брата и, видя слишком большое несоответствие нынешнего Тома и того, что был два месяца назад, Фелиция понимала… Что совершенно ничего не понимает. Нет, это всё ещё был Том, но… другой. Что-то в нём было не так. Что-то ускользающее от её внимания. И от этого на сердце становилось паршиво. Она не знала, что ей делать. Не знала, что происходит с Томом. Не знала, как ей вновь стать счастливой… Как же было бы хорошо, будь такая кнопка, нажмёшь на которую и можно было бы вернуться в прошлое. В те времена, когда не было всех этих проблем и тревог. Туда, где была лишь она, мама и брат…
Фелиция не хотела сдаваться. Она не хотела нарушать обещания, данного самой себе, но она не видела «тропинки», который привёл бы её к нужному ей пути. Девушка запуталась и от этого хотелось просто взять и расплакаться. Хотелось бросить придуманную ей самой же ношу и просто лечь, смотреть на звёзды и чувствовать, как по щекам медленно текут слёзы, унося с собой всё… это. Дошло даже до того, что к ней вернулась проблема, с которой, как ей казалось, девушка смогла разобраться ещё в средней школе. Она вновь начала воровать.
Фелиция не понимала, откуда у неё взялось это увлечение, просто однажды она вдруг осознала, что её тянет стащить что-нибудь. Да не просто стащить какую-нибудь печеньку с кухни, пока мама не видит, а именно украсть что-то ценное у незнакомых ей людей. Просто что-то. В начале это пугало. Девушка понимала, что так поступать неправильно и воровство — это преступление, но в её голове будто сидел кто-то. Кто-то, нашёптывающий ей, что она почувствует себя лучше, когда чужая вещь окажется в её руках. В её власти. Станет её собственностью. Она всячески себя сдерживала, подавляла этот голос, это… Желание. Фелиция боялась признаться кому-либо, боялась, что от неё отвернуться, станут презирать. Она старалась гнать эти мысли, контролировать себя, но, в конце концов, желание оказалось сильнее. Голос победил.
В двенадцать она впервые украла. Это был брелок для ключей в виде щита Капитана Америка, которую продавала женщина в метро. Этот брелок был кривоват, а краска лежала неровно. Женщина сидела рядом с ковриком, на котором лежали другие самодельные брелки, сделанные, по всей видимости, ей же. И она украла один, тот, что с Кэпом. Украла и едва ли не впала в истерику, думая, что сейчас её поймают и посадят в тюрьму, а когда брат и мама узнают, то они откажутся от неё и она останется одна. Но в противовес вине внутри неё вспыхнуло наслаждение. Она получила настоящее удовольствие от того факта, что украла этот брелок, который ей даже не нравился! И этот диссонанс был настолько силён, что едва ли не сводил с ума.
За одной кражей последовала другая, третья, пятая, десятая. Целые шесть месяцев, стабильно раз в неделю, она что-то воровала. Это могла быть, как бесполезная побрякушка, так и какая-нибудь банка колы из супермаркета. Фелиция никогда не брала много — один предмет за раз. Маленький — такой, чтобы его было сложнее заметить и проще унести. С каждым разом это давалось легче и легче, но чувство вины… Оно всегда было с ней, на самом краю сознания, подобно комару, мешающему спать жаркой летней ночью. Тогда оно помогло ей справиться, постоянно заставляя думать о том, что рано или поздно она попадётся и тогда о её «увлечении» узнают самые дорогие ей люди. Что они скажут? Какое выражение лиц у них будет в тот момент? Неизвестность пугала девушку похлеще всяких страшилок из фильмов ужасов и это помогло ей в конечном итоге. Помогло перебороть себя и заткнуть «желание» куда подальше. Но оно, желание, никуда не делось. Это всегда было в ней, скрываясь, таясь и выжидая. И вот в момент, когда из жизни Фелиции медленно ушли краски, когда девушка потеряла цель и более не знала, в чём смысл её жизни, оно вернулось. Младшая Харди не смогла противостоять. Её оборона была смята, а разум, находящийся в раздрае, не видел более причины сопротивляться — она ведь уже предательница…
На удивление, её маленькое хобби стало той отдушиной, которой Фелиции так не хватало в последнее время. Удовлетворение от процесса кражи и радость от того, что её не смогли поймать с поличным, заставляли чувствовать себя прекрасно. Это было схоже с тем, как будто ты наслаждаешься своим самым любимым пирожным, после долгой и изнурительной диеты, только в сто раз лучше. Ей даже не хотелось хранить украденное у себя и втайне им любоваться — Фелиции хватало самом факта кражи. Она получала удовольствие от самого процесса. Эта маленькая отдушина помогала ей не сойти с ума во всём этом безумии, когда она попросту не знала, что ей ещё нужно сделать, дабы вернуть расположение брата. Хотя… Может она уже давно сошла с ума? Может именно поэтому она такая, ведь Фелиция понимала, что всё это: любовь к собственному брату и воровство — ненормально. Так может она правда сошла с ума? Ответа Фелиция не знала.
Этот день не стал исключением. Настроение было отвратное. Началась предпраздничная неделя. Казалось бы, скоро День благодарения — семейный праздник, вся суть которого заключалась в том, чтобы в этот день собраться в семейном кругу и почтить узы, связывающие вас. Тёплый и уютный праздник. Но не для Фелиции. Для неё этот праздник скорее был напоминанием того, что она, чего уж обманывать саму себя, потеряла. Её громкие слова о том, что она во что бы то ни стало не просто вернёт расположение брата, но ещё и шагнёт дальше казались ей сейчас столь наивными, столь детскими… А предстоящий праздник лишь напоминал ей об этом. Напоминал о её неудаче. Заставлял её сердце сжиматься от боли. Но последней точкой в решении «сбросить пар», стало свидание брата и Паркер, а в том, что они отправились сегодня после школы на свидание, Фелиция даже и не сомневалась.
Для Фелиции стало ударом не осознание того, что эти двое встречаются — всё же брат изначально это сказал, а то, что она поняла позже. Намного позже. Они трахаются. Эта… Паркер и её брат трахаются! Эти двое зашли так далеко, хоть и встречаются то всего ничего. Понять это было не сложно — всё же Фелиция тоже женщина и увидеть, как изменились их отношения, как Паркера стала раскрепощённее вблизи Тома, было несложно. Да и сама четырёхглазая… Шпион из неё, в общем, так себе — эта дурочка даже додумалась скрываться ради приличия! Нет, она словно специально украдкой посматривает на Тома и глаза её сами собой уходят вниз, к его паху, а потом она начинает смущаться, вот только её глаза выдают в ней то, что она не фантазирует о том, какой её брат… там, внизу, а именно вспоминает! Это Фелиция видела чётко. И это заставляло её едва ли не скрипеть зубами от досады и обиды. Чёртов Том! Это всё он виноват, влюбляет в себя баб, а она теперь должна смотреть на то, какими взглядами те на него смотрят!
На самом деле столь радикальные изменения отношений Петры и Тома были заметны лишь Фелиции, как той, кто была заинтересованной стороной — но сама девушка об это не догадывалась, как не догадывались другие о самом факте «углубления» отношений новой и, скажем честно, нестандартной парочки. Женская интуиция при поддержки, так называемой «женской логики», порой бывают страшны в своей проницательности.
Снедаемая досадой и обидой, девушка решила плюнуть на всё и поправить настроение с помощью своего хобби, для чего отправилась в один из самых больших торговых центров Манхеттена. Один прилавок сменялся другим. Девушка старалась отдать саму себя этому порочному делу. Забыться, хоть на время. Почувствовать приятный всплеск адреналина и довольства от проделанной… шалости. Да, шалости, а не воровства, ведь она не крадёт что-то ценное, а лишь мелочь. Просто шалость, ведь тогда чувство вины гложет не столь сильно.
И ведь это действительно помогало. Вот уже пол часа Фелиция не думала о брате и Петре. В её голове не возникали картины того, как после свидания Петра будет скакать на её брате. Вместо этого она с головой погружалась в своё хобби, следуя от одного прилавка к другому, выдерживая некоторое время, за которое, пусть будет, смаковала послевкусие от утоления своего потаённого желания. Но ей было мало. Фелиция сама того не понимая сорвалась. Нарушили своё собственное правило о количестве «шалостей» за один раз. Ей казалось, что ещё чуть-чуть и это отвратительное чувство внутри груди затихнет, под натиском эйфории от проделанного. Но оно не затихало. Каждый раз это чувство подавлялось, но не исчезало. Совсем кусочек, крохотная точка, но оно оставалось. Она оправдывалась тем, что народу сегодня много, а значит обнаружить её сложнее, после чего шла к новому отделу.
Девушка потеряла счёт времени, словно впав в своеобразный транс, вырвать из которого её смог лишь резкий удар, от которого, казалось, само здание заходило ходуном, после чего раздался возглас, знакомым ей голосом:
— Берегись!