• Cyberdawn

• 9
• псм

9. Vsiachieskiie priznaniia - Cyberdawn.fb2

Priekrasnyi Staryi Mir (1-9) - Cyberdawn.fb2

— И не поведаете ли вы, Ормонд Володимирович, что вас столь развеселило? — воззрился на меня Леший гневно выпучив очи.

— Доставлены депеши посольские днём вчерашним, — подхрюкивая ответил я, не в силах окончательно справится со смехом.

— Бред какой-то, — спустя полминуты разглядывания меня и бряцнутой на стол папки выдал Добродум. — Какого лешего вы до срока этим занялись?

— Так на папке не указано, что срок отправки, — резонно ответил я. — Вот и рассудил, что срок указан крайний.

— Так вы же к Младену Чёбытовичу подходили, — продолжал фрустрировать леший.

— Точно так, подходил, поведал мне Младен Чёботович, что: “Судами воздушными, попутными пользуйтесь, Ормонд Володимирович. Ежели же доставка требует сроков или условий иных, снабжены вы ими будете, волей начальственной. Чай помудрее вас там люди пребывают!” — спародировал я занудного формалиста.

— И всё? — требовательно уставился на меня злонравный Добродум, после чего я веско покивал. — Допустим. А далее к чему извивы ваших мыслей привели? — уже с интересом вопросил он.

— Три дня до срока, места доставки не столь далеки. Средств выделенных на аренду самолёта недостаточно. Составил маршрут, обратился в ведомство довольствия управное, — не стал скрывать я, на что хрюкнул уже Леший.

— Обратились, изрядно сказано. Серонеб Васильевич от придирок ваших злостных доселе каплями отпаивается, подавай вам мортиру осадную, — навёл на меня поклёп Добродум.

— Напраслина, — отрезал я. — Не мортиру осадную, а гаковницу скорострельную. И не выдал оною мне Серонеб Васильевич, хотя сам он уверял, что есть она на складе. А выходит, у него ещё мортира осадная завалялась, у жадины такого — задумался я.

— Бес с ней, с мортирой, — отмахнулось начальство. — Что далее делали?

— Направился в Воранов, доставил корреспонденцию, оттуда путь держал в Младзечно, — продолжил я, но был перебит.

— На диплицикле своём направились? — вопросил Леший.

— На нём, с учётом сроков, средств на аренду недоставало, — ответствовал я. — Потом Невгин, и оттуда, в силу сроков ограниченных, арендовал самолёт, — кивнул я на папку, которую злонравное начальство распахнуло. — Доставил послание в Ковно, переночевал и с первым светом пред ваши очи явился, — принял я вид лихой и придурковатый, испорченный, впрочем, прорвавшимся хрюком.

— Явились, — констатировал злокозненный Добродум, носяру свою в бумаги сувая. — Ночевали и питались где?

— Средств предоставленных не хватало, — выпучил очи я, — Окромя дня последнего, в гостинице, постился, — нагло врал начальству я.

— Заметно, — воззрился Леший на щачла обширные мои, пост и истощение ярко демонстрирующие.

Посидел с полминуты в раздумьях, но не удержался и проржался, коротко, но от души.

— И что с вами сделать велите, Ормонд Володимирович? — пристально уставился на меня он.

— Ну, во-первых, задания давая, более развернуто в них посвящать, а не из кабинета зловредно изгонять, — начал я. — Во-вторых, за подвиги мои беспримерные, аскетичные, к экономии для Управы приведшие. Да и с делом до срока справленным, можно мне премию какую организовать, — наглел я. — Ну и в третьих, денёк отдохнуть не помешало бы, — прикидывал я, на что ещё бы губу раскатать.

— Посмотрим, — фыркнул злонравный Леший, фони отпустив водителя меня ожидающего. — До завтра отдохните. И запомните, ежели на папке с делом Управы один срок указан, он начала работы с оным. Ежели же крайний срок есть, то две даты будут непременно. Ступайте, Ормондушка-путешественник, — зловредно ржанул он.

Сам ты слово такое, мысленно припечатал я Добродума, впрочем, продолжая мысленно хихикать. И вправду комично вышло, как не поверни.

День же выходной я решил потратить на встречу с родными, что и осуществил. Вот бес знает, что за отношения у нас сложились, но возникало ощущение, что как в анекдоте: степень сердечности и приязни обратно пропорциональна частоте встреч, причём как для меня, так и для них. В общем, явившись в Тернистый особняк к вечеру, ужин я провёл не без приятности с людьми, вполне мне симпатичными.

А вот после трапезы, уже Володимир цапнул меня под руку, отведя в кабинет “на поговорить”, чем, признаться, немало меня заинтересовал. Однако тема беседы оказалась пусть и с семьёй связанная, но довольно скользкая, скажем так.

— Ормонд, вопрос к тебе имею, — начал отец беседу. — Отпустят ли тебя дела служебные на обед званый в солнцадень ближайший, с пяти пополудни?

— Теоретически да, — прикинув, ответил я. — Впрочем, про злонравность начальства своего я упоминал, так что поручится не смогу. А в чём нужда во мне? Всё же, званые обеды более делам денежным подобают, а в делах я вам, отец, не подмога.

— На сей раз не купеческие дела званый обед собирают, — задумчиво ответил Володимир. — Хочу тебя с дочкой друга моего и партнёра, Милорадой Поднежевной познакомить, — признался он в жутком коварстве.

— Кхм, отец, при всём моём к вам уважении, но таковые “знакомства” предполагают связь долговременную, мало не пожизненную, чай не на концерте и сборище молодёжном каком знакомиться будем, — констатировал я, на что сия сводня мужеского полу довольно покивала. — А возраст мной вы учли? — выпустил колючки я. — А то, что обитаю я в инсуле служебной и менять место обитания не планирую, иначе как на дом свой? И, наконец, я юноша молодой, не нагулявшийся, связывать себя обязательствами, из такового “знакомства” следующими не готовый?

— Так никто силком же не тащит, — несколько побагровел челом, но помня, что “вышел я из воли”, выдал Володимир. — Познакомитесь, может глянетесь друг другу. Не нагулялся — так бес с ним, какой контракт составим, таково и будет. А ежели сойдётесь, я и семья Сулица вам дом в дар преподнесём, как и средства на обзаведение.

— Дети нужны, — констатировал я. — А Энас, как мне и мыслилось, иметь их не может, — на что ответом мне было молчание, но с выражением физиономии столь красноречивым, что слов и не требовалось. — И вот, рассчитываете вы, отец, меня жизни не видевшего окрутить, — констатировал я, на что, нахмурившийся Володимир стал наливаться дурной кровью. — Вот только, отец, силой мужской вы не обделены, — тернился я. — Рабу купите, любовницу найдите, да и сотворите чадо или чад, сколь потребно! Меня, в неполные семнадцать годов негоже в сие втягивать, — отрезал я.

— Не могу я, — побагровел челом Володимир.

— Память мешает? Так к медику обратитесь! — злоехидствовал я. — Негоже так поступать, отец. Счастливо оставаться, — сам уже не менее багровый мордой отрезал я, поднимаясь.

— Будешь в солнцадень? — почти прорычал Володимир.

— Служба отпустит — буду, — буркнул я. — И планы ваши, отец, мне не угодны, а что будет — посмотрим.

Вот же сводня злостная, злопыхал я, покидая отчий дом. Нет, его резоны я понять могу, в этом случае всё прозрачно. Да и глава семьи, в её продолжении заинтересованный, тоже понятно. Но это ЕГО дело, его забота и ноша. Был бы мужски несостоятелен — я бы понял, но ведь сам как дéвица ломается, на меня свою головную боль спихивает.

Причём будь бы чужими друг друг другу, я бы понял. Но тут, если заведу ребёнка, так он мой будет по всему, а главное в моём понимании! А это воспитание, время немалое на дитя, на девку во всём мне совесть не позволит положиться. А это если не крест, то немалое затруднение в планах моих жизненных. И всё из-за “немогунов” всяческих.

Впрочем, отойдя от гнева праведного, через некоторое время, я злопыхать на Володимира если не перестал, то интенсивность полыхания уменьшил. Резоны его понятны, да вправду, ежели девка окажется ах как чудесна, мне угодна, то и бес бы с ним. Да и по времени, на поиски амурных приключений (которые, доселе, сами меня находили, не без иронии отметил я) скорее экономия выйдет.

В общем решил я, на гульбище сие коварное всё же явиться. Ну а там — как повернётся, посмотрим.

До седьмого дня седмицы было три дня. Которые у меня ушли как на штудии, так и на две поездки, которые, к слову, штудиями же и были заполнены. Причём Леший морду свою злокозненную, преувеличенно-озабоченную, из окна кабинета являл, якобы в заботе, чтобы я мимо мобиля не промахнулся.

Кстати, довольно любопытным был момент “трудовых традиций”, в управах бытующих. И выходило, что ежели ты простой служащий, то срок службы твоей дневной оговорен, договором подтверждён, как и дни выходные. Пришёл, отсидел от звонка до звонка, да покинул Управу, хоть всё в тартар сыпется, дело не твоё. Ну а коль потребен начальству, то срок оплачивается сверх, причем, не менее оклада двукратного, но принýдить к работе сверх срока служебного тебя не вправе.

А вот с начальниками выходило веселее. Они отвечали “за результат”, соответственно, ежели всё так чудесно и замечательно наладили, что им, положим, на службу являться не надо, так и не являйтесь. Но любой просчёт, ошибка и прочее подобное — их прямая вина. И чем начальник выше, тем область ответственности больше, что и закономерно.

Так что на уровне Лешего вопрос “дня служебного не стоял”, он был на службе беспрерывно, покуда жив и на должности. Естественно, не умирал на службе, тут как раз вопрос организации. Но и графика не имел, а соответственно, я, как его секретарь “полевой” не имел оного. За сие, кстати, имел оклад содержания денежного повышенный, например, Младен, став главой ведомства, в деньгах как бы не потерял. Продвижение по служебной иерархии ускоренное, тот же квестор, которым я стал “с ходу”, звание среднего политика, даваемое в большинстве своём уже гражданам.

А ещё я утрясал своё “понимания Мира Полисов”, которое было подвержено немалым тектоническим потрясениям: от “бандитского одарённого”, до садистских шаек. Первое восхищение “разумностью и правильностью” олеговой части меня пропало, так что стал я вдумываться без “розовых очков”.

И выходило, что всё равно: Мир Полисов устроен разумно, правильно, на благо обитателям своим. Но строится людьми. Откуда и произрастают недостатки пусть и немногочисленные, но как заметные, так и бешено бросившиеся мне в очи, на фоне “благолепия в среднем по лечильне”. А построить благолепие полное и всеобщее, пребывание на воздусях всевозрадоснейшее с человеками не выйдет. Тут нужны “другие человеки”, хмыкнул я, припомнив вечную “беду” власть имущих Мира Олега.

Да и ряд задумок моих, ежели доживу с Лешим злонравным в начальниках, некоторые проблемы решить сможет. Пусть и путём “сожжения живьём заживо”, хоть и не ожидал такового, путь и в целом оправданного казнильного зверства.

Так что провел я дни перед обедом званым в тренировках и штудиях. Единственное, в чём справедливость и добронравие мне свойственное проявив, так это в явке в ведомство довольствия. Где пристально посмотрев с полминуты на Серонеба, вполголоса озвучил: “мортира осадная”, покивал значительно и скрылся, не дожидаясь когда позеленевший и пастью воздух хватающий жадина найдётся что ответить.

Тоже, кстати, не самая здоровая тяга к оружию, но тут понятно: компенсаторные реакции Ормонда, довольно мальчишеские стремления Олега, да всё это крепко приперчено как пониманием, что в моих реалиях оружие и впрямь жизнь спасает, так ещё с практикой сие подтверждающей.

Но ежели над жадиной-Серонебом поглумиться дело доброе, то мортиру осадную я брать не буду. Хотя… влезет она в коляску диплицикла, а ежели распорки… На этом мысли свои милитаристские оборвал, а то таким макаром передвигаться я буду вскоре в титане боевом из сказки Мира Олега про мир молотков боевитых. Причём в лавку за хлебушком на ём же, похмыкал я.

В итоге в день оговоренный, помытый и побритый я (последнее меня стало доставать, но редкая белобрысая щетина моя как-то не способствовала растительность на челе отпускать) явился в отчий дом. Гульба и кутёж уже начались, выражаясь в банкетных столах, поскольку сборище не семейное, а более деловое. Отец с партнером своим и женой его на темы некие беседовал. кивком меня соизволив поприветствовать, братья тоже с какими-то домашними гостей беседу вели, выпустив в моём направлении девицу. Что меня окончательно уверило в коварстве немыслимым и покушениях на волю мою злокозненных.

Вообще, подобные “договорные браки” были на удивление распространены, но в среде как раз купцов и ремесленников. И дело тут не столько было в “слиянии дел”, которое как раз, согласно законам Полиса, лишь в ущерб пойдёт. Обычно таковым как раз партнёры маялись, когда хотели в надёжности друг друга большую уверенность обрести, становясь родичами в некотором смысле.

И не сказать, чтобы сожительство по расчёту чем то хуже основанного на страстях хуже было, но и не сказать что лучше. Тут ведь вопрос в договоре был, который “брак пред богами” в Полисе заменял. А в договоре этом может быть хоть рабское положение для сожителя, например. По крайней мере теоретически, на практике же связывались договором лишь совершеннолетние, могущие родичей с их коварными планами послать весьма далеко.

Ну а ежели совершеннолетний принуждаем “денежным вопросом” или чем-то подобным, так его это проблемы: в Полисе возможность себя обеспечить у самого криворукого и негодящего есть, так что без куска хлеба, послав своден родных, таковой отказник не окажется. Ну а коль не любо жить трудом своим и на пайке не слишком жирном, значит продался, а продавшись, что, к слову, в Полисах и не осуждалось, будь любезен договор исполнять.

Так что решил я с девицей мне сватаемой как минимум познакомиться: внешне, по крайней мере, девица мне немало приглянулась: этакая стройная (возможно, чрезмерно, видимо гимнастка… а еще отличница, политесса и просто красавица, мысленно хмыкнул я) зеленоглазая овечка. Последнее определение в моём воображении вызвано было тем, что бледно-золотые волосы девицы были мелких завитков, вполне напоминая руно.

— Ормонд Володимирович Терн, квестор Посольской Управы. — щёлкнул каблуками я, склонив голову.

— Милорада Поднежевна Сулица, — ограничилась именем девица, вычеркнув “политесса” из списка своих гипотетических достоинств.

— Милорада Поднежевна, есть у меня предложение, — окинул я округу взглядом.

— Какое же, Ормонд Володимирович? — закономерно заинтересовалась девица.

— Не знаю как вы, а я со службы, — понизив голос начал я. — И поужинать бы не отказался, но вот оглядите эти взгляды, алкания и вопроса полные, — указал я на и впрямь бросаемые на нашу парочку всяческими родственниками зырки. — Мне кусок в горло не полезет. Да и познакомится нам не помешает, но без подглядов злокозненных, как я мыслю. Так что у меня есть предложение, — склонился я к ушку собеседницы, на что та, выслушав мои слова, хихикнула и кивнула, заработав в моих глазах как минимум бал.

Так что совершив быстрый обход родных и гостей, быстро поприветствовав их, поймал я Авдотью, реквизировал у неё поднос и, под недоумевающими взорами окружающих, учинил налёт на банкетный стол, уставив поднос снедью, да прихватив бутыль вина с бокалами. После чего, вооруженный подносом, с Милорадой, положившей мне ладонь на сгиб локтя, покинул сборище. Сборище от этого офигевало, правда не все: Володимир, сводня злокозненная, незаметно ухмыльнулся, Энас же вообще втихомолку подмигнул и жест восхищённого одобрения показал.

Девица же, несколько раз оглядывалась и от рож ошалевших соизволила пару раз хихикнуть. А покинув гостиную, направился я в беседку сада, благо денёк выдался вполне пригожий. Где, расположившись и перекусывая, завели мы беседу.

Точнее, через пару минут и колбасок, завёл я, поскольку девица молчать изволила, округу оглядывая и на меня, время от времени, взоры кивая.

— Признаться, в затруднении я, Милорада Поднежаевна, — прожевав и культурно не чавкая изрёк я. — А потому, спрошу для начала, возможно, не вполне уместное, но как по мне, самое важное. Вам самой то это сожительство возможное угодно?

— Недаром батюшка предупреждал, что тернисты вы, Терны, без меры, — хмыкнула девица. — Вот только не находите, Ормонд Володимирович, что прежде чем такой вопрос задавать, надлежит самому на него ответить?

— Нахожу, — признал я резонность высказывания. — Что ж, живу я не отцовском домом, с семьёй связан лишь отношениями тёплыми и узами родства. Нужды в подобном сожительстве и в скором обретении потомства для себя не вижу. Однако, сказать что супротив этого всем конечностями, так же не могу. Впрочем, в последнем случае, я бы и не явился на текущее сборище, — уточнил я. — Тут всё от вас зависит, точнее от того, глянемся ли мы друг другу, — озвучил я охренительно романтическое признание.

— Я, признаться, близкое к вашему понимание имею, — спустя полминуты озвучила девица. — Батюшка предупреждал, простите уж, Ормонд Володимирович, что обильны вы телом непотребно. Так что были у меня мысли, ежели всё так, как изначально представлялось, отчий дом покинуть, — призналась она.

— А есть куда? — резонно заинтересовался я. — Ежели секрет, то неважно, но интересно мне, вы видитесь мне ровесницей моей, то есть ежели и на службе, то недавно. Да и должность при представлении не указали, — напомнил я.

— Секрета тут особого нет, рифмитической гимнастикой я занимаюсь, ещё с гимназиума. Высшей ступени не кончала, — уточнила она. — Но успехи имею, на представлениях гимнастических выступала, как самостоятельно, так и в составе группы, — ответствовала она. — А по возрасту, шестнадцать лет мне в этом октябре исполниться, — призналась она.

Ну, с “гимнасткой” это я точно угадал, отметил я. А рифмическая гимнастика это близко к художественной гимнастике Мира Олега, да не совсем. Во-первых, она несколько ближе, насколько я понимаю, к танцу. Те же групповые выступления, это скорее балет, правда более “свободный” в движениях. Да и одиночные туда же. Ну а во-вторых, всё же это состязания гимнастические, где судейство есть и места. В общем, дело у девицы есть, правда, зависящее от прилежания её, да и формы. Так что, выходит, что беременеть со страшной силой у неё намеренья нет. Ну, ежели не пленилась красотой моей и статями до степени такой, что готова всё бросить вот прям сейчас.

— Это выходит, что вы к сожительству с деторождением скорейшим тяги не имеете, — озвучил я. — Ежели не глянулся я вам столь сильно, что голову потеряли.

— Не имею, — кивнула девица. — И вы, Ормонд Володимирович, хоть муж приглядный, но не настолько. И полноваты, всё ж, — почти неслышно добавила она.

— А у вас небось на примете глиста какая в тунике, точнее и без неё? — внутренне потешаясь выдвинул пузо я.

— Не глиста! — гневно засияла глазами девица, узрела рожу мою ехидную, покраснела щеками и выдала. — Вот же терн вы, Ормонд Володимирович!

— Аз есмь, — покивал я головой и колбаской на вилке. — На том и стоим. Ладно, Милорада Поднежевна, давайте думу делать, как нам родичей наших в курс расстройства планов ихних вводить.

— И сразу расстройстве? — возмутилась(!) девица. — Не глянулась вам я?! — обидчиво и на чудо логично выдала она.

— Почему же, глянулись, — прожевав кусок, ответствовал я. — Ну раз уж разговор такой пошёл, смотрите: сожительство сие я обеспечивать службой смогу в полной мере, года два ближайших уж точно. После же, поскольку мыслю будущее своё я в научных дисциплинах, средств станет поменее, но стеснения в еде и первейших нуждах не будет, это я могу твёрдо обещать. Хоть и роскошествовать первое время не выйдет. В занятиях я ваших препятствий не вижу, кроме одного: скорейшего рождения наследника, семья Терн в этом заинтересована, — пояснил я. — Моими же условиями будет пребывание дома в вечернее время, отсутствие отказа в телесной близости, отсутствие любовников и друзей сердешных. В остальном, в ваши занятия лезть не буду, да и поддержу вас по мере сил. Ну и, окромя последней вашей фразы, показали вы себя девицей в общении приятной, разумной, так что думаю и для совместного досуга темы и занятия, не только в близости телесной найдём. Ежели устраивает сие — пойдем родных радовать, — развёл лапами я.

Девица на протяжении моего монолога пару раз покраснела, пару раз побледнела, даже разок задумалась, глазки закатив. Наконец, по окончании его, уставилась на меня глазищами зелёными и выдала:

— Не знаю, — что вызвало у меня рожу столь перекошенную, что заторопилась она дополнить свой ответ. — Да погодите вы, Ормонд Володимирович! — чуть не плача выдала она. — У вас всё просто, а вот я и вправду не знаю. Вещи вы разумные говорите, видно, основательные, но мне то что делать? Мне вы не противны, но есть… впрочем, бес бы с ним, если что: за два года столь разумных речей от него слышала. Но ребёнок, это на два года от гимнастических штудий меня отвратит! А вернуться к гимнастике…

— Сможете, — равнодушно отрезал я. — Терапефты не столь дороги, да и сам смогу, возможно, к сроку должному вас в форму должную привести.

— А вы одарённый? — удивлённо уставилась она на меня.

— Да, обученный, а не урождённый. Полгода как, — ответствовал я, удивлённый, что столь немаловажную деталь “суженой” не сообщили.

— Это… здорово! — с заминкой на “вспомнить-прикинуть выдала девица. — А как у вас столь рано вышло? — блестя очами выстрелила вопросом она.

— За всё нужно платить, ничего не даётся даром, — мудро изрёк я. — Так, Милорада, — решил я перейти на “по именам”. — Вздохните десяток раз, подумайте минуту, а потом себе в первую очередь скажите: а оно вам надо?

Девица гримаску скривила, но совету последовала. Правда думала не минуту — все пять глаза закрытыми держала, временами лоб морща.

— Не знаю, — выдала она, бровь мою глянув и засмеялась. — Видится мне, наверное, ближе к “да”, чем к “нет”. Но ответить вам точно и наверняка, да и себе, — поправилась она на мою выразительную гримасу, — я сейчас не смогу.

— Что ж, разумно, — признал я право её на размышление. — Примите, — протянул я свою визитку. — В дневное время меня без нужды острой искать не стоит, а вечернее после семи пополудни, по номеру домашнему я почти всегда, ежели службой не занят, доступен. Так что думайте, как надумаете — фоните смело. Ну а нет, так нет.

На этом я прихватил поднос с остатками трапезы и так и не тронутой бутылкой, взял Милораду под руку и отвёл в гостиную. Гости вскоре раскланялись, а Володимир на меня пал и отволок в когтищах своих в кабинет.

— Ну как? — сходу озвучил он.

— Вам отец правду, или то, что вам слышать угодно? — съехидствовал я.

— Правду давай, — со вздохом буркнул Володимир.

— Правда такова: девица приглядна, в общении приятна, но… не выросла ещё. Бес знает, что и как в семействе её, но не имея глаз, я бы её за девчонку принял, неглупую, но всё же. Да и есть у неё кто-то, вроде друг сердешный какой, — поморщился я. — Впрочем, либо столь же, сколь она, разумом юн, либо ничего, кроме тела в ней его не привлекает, либо вообще “друг сердешный” он в воображении её. Сказала “подумает”, “скорее да, чем нет”, но я вам так скажу отец: визитку я ей дал, но фони от неё, я, по совести, не жду. Да и вам давить на партнёра вашего в вопросе этом я бы не советовал категорически: и у него с дочкой конфликт появится может, без результата, притом. И вы через это отношения с ним ухудшите. Вот вам моя правда, — заключил я.

— А ты вырос, значит, — ощетинился Володимир.

— По вашим словам — да, — широко улыбнулся я.

— Бес с ним, — пожевал он губами. — Говоришь, сам не против?

— В рамках с ней оговоренного — нет, но неволить смысла не вижу. Только во вред пойдёт. Да, дитя в условиях поставил, хотя, по совести, след вам своего завести, — высказался я.

На том и распрощались. Седмицу я честно фони ждал, хоть и не особо рассчитывал, ну а по её прошествии и забил на овечку-Милораду.

По службе же, тем временем, дела шли, леший меня слал, как по Вильно, в управы соседние, так и по полисам, причём уже не только с пакетами курьерскими, но и, например, с печатью малой. С правом переговоров, в рамках оговоренного им — свободных. Что, к слову, натуре тернистой моей было более по сердцу, так что щетинился я на оных до последней крайности, преференции для Полиса родного вымучивая. Впрочем, дела эти были мелкими, так что “великим посольским политиком” я не учинялся.

А спустя месяц спустя неудачного “сватовства” вызвав меня пред свои очи злонравные, выдал Добродум такую речь:

— Собирайтесь, Ормонд Володимирович, — оскалился этот начальствующий тип.

— Нас ждут великие дела! — с видом лихим и придурковатым продолжил я фразу Лешего.

— Кхм, возможно, — осторожно ответствовал злонравный Добродум, встряхнулся и перешёл на деловой тон. — Путь наш в Антверпен, на дня три, а через неделю ждёт наш ещё одно путешествие.

— К бритам, небось, — логично предположил я, на что Леший рожей выразил подтверждение моим мыслям. — И мортиру взять не дадите, — посетовал я.

— Не поможет мортира, — серьёзно(!) выдал леший, ввергнув меня в пучины нехороших предчувствий. — К лешему это, снаряжайтесь, Ормонд Володимирович, в три пополуночи завтра отбываем. Рекомендую поспать, — свернул беседу он.

И что же такое у бритов творится такое, что и посольство Союз шлёт, злонравный Леший с морды своей змейской спадает, да и вообще? И ведь в управе никто ни сном, ни духом: осторожные беседы свои я продолжил, а всё что про острова в беседах попадалось, так то, что мол козлы они, варвары островные и личности со всех сторон неприятные. И конкретики никакой, ничего и не стрясалось вроде бы. Очень мне сие не нравиться, заключил я, подумывая, а не податься ли мне в отставку, по состоянию здоровья? Ну или больным, с обострением паранойи сказаться, тоже вариант.

Впрочем, если разобраться, подло сие будет: пусть патриотизмом болезненным ума я не страдаю и даже не наслаждаюсь, но и в кусты бежать мне не след. Не говоря о кресте на карьере, а, возможно, и на пути в Академию.

Так что, ежели злокозненность и злонравность начальства в деле подтвердится, выйду из окна. А, до той поры, надлежит мне службу честно выполнять, с усердием.

Придя к этому решению, собранный я будильник снарядил, до вечера штудиям предался, да и заснул. А прибыв в должное время к Управе, был прихвачен Лешим на самокате, да и оттащен в воздушный порт.

Судном нашим, на сей раз был самый что ни на есть обычный, я бы даже сказал — вульгарный винтовой самолёт, правда скорее “частного”, нежели “пассажирского” типа. Что комплектом пассажиров в двух наших мордах и подтверждалось.

В самолёте я под одобрительный хмык начальство, на вполне пристойную кушетку уместился, да и доспал недосыпанное. В Антверпене мы были в семь, точнее в восемь по нашему. Но импортные типы изволили пребывать в часовом поясе, от правильного нашего, на час отстающем. Как и римляне, кстати, напомнил я себе.

Мобиль нас поджидал тут же, так что к Управе мы направились без задержек и демонстрации посольских грамот, что мысленно отметил я.

Сам Антверпен Полисом был “данским”, но пребывал в довольно удачном морском положении, морской торговлей не пренебрегал, в отличие от китобойного и рыболовного промысла, свойственного прочим данским портовым Полисам. В общем, был скорее Полисом-торгашом, нежели добытчиком, что насколько описывали трактаты, любви данской к нему не добавляло. Что, в общем, очень по-человечески: похожий на тебя, но с малым отличием, более раздражающ, нежели не похожий совсем.

Да и в архитектуре Антверпена царила эклектика, оценил я встречающиеся взору дома и особняки. Даже фахверк готский встречается, что “истинному дану” не подобает.

Впрочем, последние годы, судя по учебникам, отношения наладились, так что в порту Антверпена более половины составляли суда иных данских Полисов. Оказалось, что удобный порт и добрососедство выгоднее бездумного следования “должному путю”.

А вот в Акрополе я даже слегка изумился: политические постройки Антверпена не несли элементов эллинической архитектуры, вот просто совсем. Управа, например, к которой подкатил везущий нас мобиль, была выполнена в виде украшенной национальными “округло-данскими” барельефами пятиэтажной избы. Ну не вполне избы, но тупоносая двускатная крыша начиналась с второго этажа, оставляя для пятого совсем небольшой закуток. И ни колон, ни антаблементов каких.

Впрочем, нетрадиционная архитектура препятствием нашему входу в Управу (ну или магистрат, или авделинг по дански) не воспрепятствовала, так что ведомые нашим водителем, очевидно политиком если и не высокого ранга, то к начальству приближённого, мы без препятствий достигли верхотуры.

В кабинете же начальствующем нас встретил дядька изрядно колоритный: под два метра ростом. здоров как медведь, пронзительно рыжий. С бородищей, которую я бы назвал купеческой, но не мог, поскольку заплетена она была в могучие косицы.

— Поздорову, Добродум, друже! — пробасил на более чем приличном славском дядька, рванув к начальству моему столь резво, что у меня рука к цербику дёрнулась.

После чего Леший оказался заключён в истинно медвежьи объятия, так что я даже несколько о сохранности жизни его задумался. Впрочем, помирать вроде бы его змейшество не собиралось, так что решил я насладится представлением.

— И тебе… уф, поздорову, Аскульдр, — пропищал Добродум. — Отпусти, медведь такой, задушишь, — жалко канючил он, на что хозяин, хмыкнув, мощи начальственные освободил.

— Хускарл твой новый? — тыкнул медведь в мой адрес.

— Секретарь, — отрезал Добродум.

— Конечно, а к сбруе оружной он дернулся за чернильней, — заухал дядька. — Ладно, как знаешь, друже. С чем приехал?

— Всё с тем же, с согласованием действий возможных, — ответствовал Добродум, протянув в мою сторону клешню свою коварную, в которую я саквояж и всучил.

— Ну согласуем, никуда не денемся, — пробасил Аскульдр.

— Ормонд Володимирович, — явно затруднился Леший.

И затруднение тут было весьма моему сердцу приятное. А именно, хозяин меня принял и назвал хускарлом, помощником-телохранителем, доверенным лицом Добромира. И сказать что я там трелл какой поганый, Леший может, он такой. Но меня это оскорбит, как сотрудника, как человека и многое подобное. Да и сам Добродум морду свою змейскую уронит. Да и работать нам с ним, а уж я за трелльство мстю учиню жуткую в страшности своей, и знает его злонравие сие.

Но с другой стороны, изгнать меня из кабинета в текущем положении и не выходит иным, кроме трелльства, способом. Но сведенья обсуждаемые, очевидно, для моих ухов не предполагались. Вот и змеится его змейство, придумывая как извернуться.

— Не беспокойтесь, Добродум Аполлонович, посижу тут в уголке, ежели уважаемый Аскульдр… — выдержал я паузу.

— По имени зови, Ормонд. Да и по-нашему нарекли, добро сие. Присядь, скоро эль доставят, — широким жестом “разрешил” лешие затруднения хозяин.

Сам Добродум оком своим злонравным повращал, меня оным постращал, но словеса его распиравшие проглотил. Присел с хозяином за стол, дождался эля внесенного вполне приглядной девицей с косами, да подняла наша троица здравницу друг другу.

А вот после начали они с бумагами согласовывать вещи, от которых я малость худеть начал, в смысле самом прямом. А именно, возможная поддержка данскими судами и десантом боевой операции на территории островов.

Вот ведь незадача, у нас тут война на носу, а я усталый, потягивал я вполне сносный эль, приводя мысли в порядок. Впрочем, беседа некоторые мои мысли успокоила.

— И как мы вас вытащим, ежели бриты злонравные законы призреют? — вопрошал Аскульдр.

— А что ты вытащишь, Аскульдр? Кости ломаные или пепел? — злоехидно ухмыльнулся Добродум. — Если пойдут бриты на таковое, то война и не жить их племени на Земле. А множить жертвы, бъясь во врата Лондиниума без поддержки — дело дурное.

— Вот что скажу, друже, и слова мои от всех Полисов Данов. Коли перезреют бриты законы и договоры, то не будут даны ждать. Поднимем Лондиниум на меч, никого не дожидаясь. Кости и пепел, говоришь, спасём? Так лучше, чем на поругание оставить. Так Полисам Гардарики и передай, — отрезал он, складывая лапы на могучей груди.

И шла эта беседа часа три, впрочем, больше включения данов и славян в общую систему оповещения и связи. По окончании Леший бросил “пойдём, хускарл” столь ядовито, что я за целостность пола данской управы опасение поимел. Что прожжет полы у неё ядом добродумским аж до ядра земного.

В мобиле Леший молчал, листал бумажки. Добрались мы до гостевого дома, в нумер поместились, после чего бросил на меня начальник злонравный взор, тяжестью планете подобный, обеспечил приватность разговора и, дергая веком вопросил:

— И как ваше поведение понимать прикажите, Ормонд Володимирович?

— Прямо и как есть, Добродум Аполлонович, — по-доброму улыбнулся взявший себя в руки я. — Мне вам устав Управы напомнить требуется, как секретарю?

— Не требуется, — скрежетнул зубом Леший.

И тут дело вот в чём. Будучи секретарём, я приносил присягу несколько более жёсткую. нежели прочие служащие. По сути, получая “допуск до тайн” уровня самого Лешего. И ежели его “секретские танцы” были хоть и некрасивы, но оправданы на “испытательском сроке”, то творимое ныне — прямое нарушение устава себе в угоду. Как минимум потому, что ежели Леший помрёт, от избытка яда внутреннего, например, то в Полис я доставлю слова его и собеседников.

— Ситуация нестандартная, требований к секретности требующая беспрецедентных, — скорчился, как от зубной боли Добродум. — И перед отбытием я бы вас спросил согласия на поездку, без санкций служебных, — невесть с чего дополнил он.

— Добродум Аполлонович, я даже говорить не буду, что вам коллегия гражданская скажет насчёт “секретности поперёк устава”, — начал было я, но был перебит.

— И не скажете, с санкции президиума коллегии сие, — оскалилось начальство. — Ладно, слушайте уж, уж лучше сам скажу, чем надумаете невесть что. Правда, сомневаюсь я, что возможно больший бред умыслить, чем есть на деле, но в ваших талантах не сомневаюсь. В этом году все Полисы на островах стали бритскими. Организована некая Уния Бритских Градов, в которую помимо всех Полисов островов входит часть полисов заокеанских и Африканских, пока лишь на бумаге, впрочем, — выдал Леший.

А я сидел, как пустым мешком, из-за угла, в темноте, приголубленный. Через полминуты подобного сидения я раззявил пасть и изрёк плоды своих размышлений:

— Пиздец, — на что Леший покивал злоехидно. — Так, погодите, Добродум Аполлонович, так какое к лешему посольство? Договор нарушен, нам-то что там делать, кроме как помирать героически, в смысле как идиоты последние, — уточнил я на всякий.

— А вот тут, Ормонд Володимирович, самая суть кроется. Бриты на полисы Альбы и Эриннах… не нападали, — припечатал он. — Те сами, своей волей в эту Унию вошли, в чем нас послы их заверили, и при проверке пристрастной, кроме пыток, не врали, — подытожил Леший, любуясь моей перекошенной рожей.

Это пиздец в кубе, уже мысленно заключил я. Те, кого экспедиционные корпуса полисов силой и с жертвами удерживали от резни бритов вплоть до младенцев, встали под их руку? Простили за пару сотен лет, притом что старики у них надуться, что поля скелетов у Полисов помнят. Меня, к делу непричастного, фото в учебниках пробирали, а тут просто забыли?

— Бред какой-то, — выдал экспертное заключение я. — Как такое вообще может быть?

— А никто не понимает, — ухмыльнулся Добродум. — Бриты посольство принять не отказались, но лишь одно, в знак “доброй воли”. Секретность понятна? — бросил он.

— В общем — понятна, — кивнул я.

Известие такое поднимет в полисах волну, среди граждан и подданных. Причём такую, что война будет неизбежна: никто в “добровольность” не поверит. В общем, либо бритов воевать, либо очень большие неприятности почти во всей ойкумене.

— А в частностях, уж простите, Добродум Аполлонович, но не видятся мне бриты столь большой проблемой, чтобы столько Полисов опасности подвергать. Ввести силы милицейские, проверить, проконтролировать, наказать, если потребно будет, — высказал свои мысли я.

— Вам не видятся по молодости и глупости, — злонравно изрёк Леший. — А вот если подумаете, что сеть полисов, две сотни лет находящаяся под угрозой, реальной и подтверждённой, абсолютного уничтожения измыслить может.

— Вульпес лагопус, — уже без мата выразился я. — А прознатчики Полисов? Ну бред же, не могли мы их без присмотра оставить?

— А нет у нас более на островах прознатчиков. Ни у одного Полиса, из всех с кем связь держим. Извели, поймали, бес знает, — развёл он лапами. — Может и не всех, но купцов к себе бриты не допускают, на подходе тормозя. Сами лишь караванами немалыми с судами военными плавают. Эфирофоны молчат, а их “унийцы” из приставших Полисов рассказывают бредни столь экзотичные, что и говорить не хочу.

— И всё равно вы леший злокозненный, — определил я суть начальства. — Скрывать-то смысл какой был? Ясно же, что не побегу на площадях Вильно, да и не Вильно орать о бриттах злостных.

— А потому что выбор вам хотел дать, — ехидно ответствовал злонравный Добродум. — спросил бы перед отбытием, да и оставил вас в Вильно, если что. А вы любопытством неуместным…

— И что бы вы спросили? Я еду к бритам, а ежели не хотите, можете не ехать? — захлопал я ресницами. — Ой, простите Добродум Аполлонович, ошибся: на островах помереть можно, так что, ежели не желаете помирать, то не поезжайте. Пустое это, — констатировал я.

Леший зёвом своим похлопал, но что изречь не нашёл, так что махнул клешнёй на мою персону. А я с прискорбием констатировал, что мортира тут и вправду не поможет. Да и вообще, лучше не думать что злокозненный бриттский гений мог за пару сотен лет измыслить. Вот так аукается “милосердие” предков потомков. Срыли бы Полисы бриттские, да даже без геноцида, до основания. Раскидали бы молодёжь по Полисам и всё: нет через поколения народа такого, бриты. А сейчас… не уничтожали Полисы друг друга. Нет такого понятия как противовоздушная оборона. А смертники с бомбами? А болезни в руках сотен умелых терапефтов?

Нет, ежели уж упереться, то ежели бриты чего-то совсем ядовитое не измысли, то Полисы победят. Пирровой победой. Ну леший даже с ним, если не умыслили по примеру Мира Олега бомбы синтеза ядерного. Хотя сам синтез и распад уже полсотни лет как известен, но используется более в науке, нигде больше не пригодился. Д и положим, с болезнями терапафты мира справятся. Но не один и не два Полиса бомбардировкам будут подвергнуты да атакам смертников. Миллионные жертвы, даже ежели бритов не считать. Так что, как ни крути, а такой победы избежать лучше… Или это оттягивание решения проблемы, как тогда, пару сотен лет тому назад?

Нет, понятно что я-то ни беса не решаю, но вопрос этичности, оптимального решения и разумности меня волнует. А выходит так, что на нашем посольстве лежит миссия такой важности, что в кусты я не сдам, даже если возможность будет. Может хоть чем пригожусь, потому как решается вопрос, быть ли жертвам миллионным.

И тут я сам себе пулю в башку пущу ранее, чем откажусь в такой ситуации помочь, хоть чем смогу. Нет, ну если бы только бриты, я бы ещё посомневался. А поскольку не только они, то и сомнениям места нет.

А вот если подумать, мог леший злонравный мне шанс “из окна выти” таким макаром подстроить? Мог, злокозненен и злонравен поскольку. А реакцию просчитать? А ведь так же мог, Добродум Аполлонович, он такой.

Из чего следует, что думать на эту тему мне стоит, соизмеряясь лишь со своими, внутренними резонами, на начальство злонравное, с его “мог-не мог” поплевывая. Мысленно, но с наслаждением.

В общем, оставшийся день я, не без помощи техник самоуспокоительных, провел в учебниках и практиках эфирных. На предложение Лешего “познакомится с Антверпеном” фыркнул столь ядовито, что была надежда его в этом искусстве переплюнуть.

На следующий же день встреча “по дипломатии” ограничилась получасом: как я понял, даны упёрлись рогом и в данном случае их дипломатия заключалась в “мы поступим как желаем, а вы — как сами хотите”. Соответственно, пару часов Леший с Аскульдром пили эль, на чём наше посольство и закончилось. Направились мы в воздушный порт Амстердама, где тот же самый самолёт нас дожидался, а дождавшись направился в Вильно.

В родном же полисе я немного порефлексировал, да и забил, просто занявшись своими делами, то есть гимнастикой, а после в баню сходил, в настоящей тоге римской и сандалетах оттуда же. Хвастать не хвастал, но в своих глазах подоминировал над всякими прочими лапотниками, что подняло настроение.

И вот, захожу, значит, благостный и распаренный в квартирку свою, как начинает трезвонить фони. И кому неймётся, хотел ругнуться я, взглянул на часы с вполне приличными восемью часами пополудни, да и пошёл со вздохом отвечать звонильщику. А на мой вальяжный “у фони́” на меня обрушилась натуральная Ниагара слов. Не в смысле обилия, а частоты, притом, на удивление, членораздельно.

— Счастье какое, что я смогла до вас дозвонится, Ормонд Володимирович! — затарахтел смутно знакомый и явно очень взволнованный женский голос. — У меня случилось… не могу по фони, но беда, мне срочно с вами надо поговорить, вы сможете?

— А это, собственно, хто? — без задней мысли полюбопытствовал я, потому как голос, пусть чем-то припоминаемый, никаких особых ассоциаций не будил, да тяжеловато думалось после бани.

— Милорада же я! — чуть не зарыдала собеседница.

— Ах, Милорада, простите великодушно, фони голос искажает, не признал, — честно соврал я. — Так что у вас стряслось?

— Не могу по фони, вы сможете встретиться? — оттараторила девица.

— Смогу, — мысленно вздохнул я, но не послать же её. — Если столь срочно, то вы где? Я мог бы подъехать, лил давайте в трактире встретимся каком.

— Каком? — тут же последовал вопрос.

— А в “Фаршированном Фазане”, неподалёку от Акрополя, — обозначил я ближайшую к себе едальню: её надо, пусть и подъезжает, коль возможность есть.

— Буду скоро, сколь смогу. Спасибо вам! — и трубку бросила.

Вот ведь незадача, думал я одеваясь. И на кой бес я этой овечке столь вознадобился, что вот прям сейчас и надо? Как-то и думать о ней забыл, впрочем, не посылать же её было по фони? Мы, Терны, это предпочитаем в лицо делать, злоехидно отметил я, выкатывая диплицикл.

Пост скрипнул, навеянный написанием и рядом иных моментов:

Твердят, мы бездари, шпана. Да! Наша муза вдрызг пьяна! Но футуристов тесный круг, взорвёт Вселенную, мой друг. (с) Дореволюціонный совѣтчикъ