Лавка Сладостей. Глава 19. Сладкая Королева (I/II)
29к символов
* * *
Волнение и страх сковали моё тело, словно ледяные цепи, заставляя сжаться в тесном пассажирском кресле и зажмурить глаза. Сердце бешено колотилось, отдаваясь гулким эхом в ушах, а каждый вздох казался последним. Я чувствовал, как час моей смерти неумолимо приближается, и, что самое пугающее, я уже смирился с этой мыслью. Моя жизнь, полная сладких чудес, которые я создавал в Лавке Сладостей, принесла радость бесчисленным людям и изменила к лучшему многие миры. Я мог бы сделать ещё больше — испечь ещё тысячу тортов, оживить новые рецепты, подарить улыбки новым гостям. Но, видимо, судьба решила иначе. Лавка потеряет своего неповторимого владельца и кондитера, чьи руки творили магию из сахара и ванили.
Что будет дальше?
Одним Эонам ведомо.
По крайней мере, у Лавки есть мои последние распоряжения: Коколия проходит её испытания, её «сладкую реабилитацию», окружённая тайнами и магией. Пройдя этот «ивент», она сможет выбраться из мистического лабиринта Лавки.
Пока сценарий не завершён, всё будет в порядке. А вот потом… Неизвестность, как тёмная пропасть, разверзлась передо мной, и я не знал, что ждёт за её краем.
— Эй! Ты там молишься, что ли?! — раздался возмущённый голос Искорки, прорезавший гул двигателя и мои мрачные мысли.
В тот же момент послышался резкий скрип механизмов, и машину снова резко бросило в сторону. Моё тело вдавило в дверь, ремень безопасности впился в плечо, но, к моему удивлению, я всё ещё был жив. Сердце, казалось, замерло на мгновение, но продолжало биться, словно отказываясь сдаваться.
— А что… уже пора? — выдавил я, осторожно приоткрывая один глаз, словно боясь, что реальность окажется ещё хуже моих страхов.
— Ха-ха!
Я всё ещё находился в тесной кабине маленького автомобиля, который нёсся по улицам Белобога с безумной скоростью, будто соревнуясь с самим ветром. Снаружи город окутывал лёгкий снегопад, мелкие хлопья кружились в свете тусклых уличных фонарей, оседая на мокрой булыжной мостовой. Дорога местами блестела ледяной коркой, отчего каждый поворот казался ещё более опасным. Светофоры, мигающие красным, мелькали за окном, но Искорка, похоже, либо не замечала их, либо сознательно игнорировала, увлечённая своей безумной гонкой. Полупустые улицы Белобога, обычно такие спокойные в этот вечерний час, превратились в полосу препятствий, где каждый перекрёсток грозил стать последним.
Я повернулся к Искорке, и передо мной предстала та же пугающая картина, что и десять минут назад, когда я согласился на её «сюрприз». Она крепко сжимала хрупкий на вид руль, её тонкие пальцы, унизанные тонкими кольцами, мелькали в воздухе, поворачивая его то вправо, то влево с пугающей скоростью. Её глаза, горящие азартом, были прикованы к дороге, а на губах играла лёгкая, почти безумная улыбка. Ханаби выглядела как воплощение хаоса, который с наслаждением рушил все законы дорожного движения.
Эта картина пугала меня до сахарных чёртиков, но в то же время заставляла задуматься о том, как сильно мы с Ханаби отличаемся в нашем понимании «Радости» — того, что движет нами, определяет наши поступки и формирует саму суть нашего существования.
Сидя в тесной кабине угнанного автомобиля, который с ревом нёсся по скользким улицам Белобога, я невольно сравнивал наши пути, наши взгляды, наши миры. Её безумная гонка, наполненная хаотичной энергией, была воплощением её философии, а мои мысли, цепляющиеся за уют и тепло Лавки Сладостей, отражали мою собственную.
«Недотёпы в масках», к которым причисляла себя Ханаби, видели смысл бытия в смехе, в ярких вспышках веселья, которые, подобно фейерверкам, озаряли тьму. Для них Радость была оружием против безжалостного Небытия — силы, что грозит поглотить всё в пустоте и печали. Они верили, что смех и хаос способны исцелять душевные раны, прогонять боль и возвращать вкус к жизни.
Эти последователи Эона Радости были яркими, непредсказуемыми и таинственными. Их не волновали благородные цели или строгие правила — их манили удовольствие, азарт и тот самый момент, когда мир вокруг взрывается красками и эмоциями. Они не терпели скуки, и ради развлечения могли перевернуть всё с ног на голову, вызывая у окружающих то восхищение, то раздражение, а порой и откровенное презрение. Их мораль не укладывалась в чёрно-белую шкалу добра и зла — она была пёстрой, как серо-буро-малиновый узор, сотканный из противоречий, импульсов и страсти к жизни.
Искорка, сидящая за рулём, была живым воплощением этой философии.
Её глаза горели азартом, а пальцы, сжимавшие руль, казалось, танцевали в ритме её собственного безумного веселья. Она гнала угнанную машину — старую, с облупившейся голубой краской и скрипящими механизмами — по улицам Белобога, нарушая все мыслимые правила дорожного движения. Снегопад окутывал город мягким покрывалом, но скользкие дороги и мигающие светофоры были для неё лишь декорациями в её личном театре хаоса. Это был её способ испытывать Радость — эгоистичный, яркий, неудержимый. Даже если вокруг разгорались бы беда и разрушение, она продолжала бы смеяться, если это приносило ей удовольствие. Для неё хаос был синонимом свободы, а правила — лишь оковами, которые она с радостью сбрасывала.
Для «Кондитеров Лавки Сладостей» — если, конечно, нас можно было назвать фракцией — Радость была чем-то иным. Она была тёплой, уютной, почти осязаемой, как аромат свежеиспечённого пирога, наполняющего кухню. Это была магия простых мгновений: когда гость откусывает кусочек торта, и его лицо озаряется улыбкой, когда запах ванили и карамели возвращает забытые воспоминания о детстве, когда мягкий свет ламп в Лавке обволакивает, как тёплое одеяло. Мы, кондитеры, создавали Радость для других, вкладывая в неё душу, любовь и мастерство, даже если сами не всегда испытывали её.
Я, например, обожал процесс готовки — смешивать ингредиенты, наблюдать, как тесто поднимается в печи, как ложки и венчики танцуют под магией Лавки. Это приносило мне радость. Но стоять за прилавком, улыбаться каждому гостю, выслушивать их истории и мириться с порой непотребным поведением — это порой требовало усилий, которые я совершал ради атмосферы, ради той самой роли хозяина Лавки, что была мне предписана контрактом.
Моя Радость была в том, чтобы разжечь искру в сердцах других, даже если моё собственное сердце оставалось спокойным. Я мог часами месить тесто, украшать пирожные или придумывать новые рецепты, зная, что они принесут улыбки гостям, но сам я не всегда чувствовал ту же эйфорию, что испытывали они. Ханаби же была противоположностью: её Радость была эгоистичной, направленной на собственное удовольствие. Ей было всё равно, радуются ли другие, пока она сама горела в этом пламени веселья.
Но, конечно, это не строгие правила или неизменные шаблоны.
Жизнь слишком непредсказуема, а Радость — слишком многогранна, чтобы загонять её в рамки. Ситуации бывают разные, и люди, даже такие разные, как я и Ханаби, порой находят точки соприкосновения, где их взгляды на мир переплетаются, создавая нечто новое.
Взять, к примеру, её отношение ко мне.
Искорка, с её хаотичной энергией и эгоистичным стремлением к веселью, в моём присутствии вела себя иначе. За рулём угнанной машины, несущейся по скользким улицам Белобога, она не просто гналась за собственным удовольствием. Эта безумная гонка, этот «сюрприз», была её способом извиниться за тот случай на кухне — за то, как она нарушила мои правила, вторглась в святая святых Лавки Сладостей и вызвала мой гнев.
Она хотела не просто развлечься, но разделить со мной свою Радость, поднять мне настроение, встряхнуть меня из привычного уюта и показать, что жизнь — это не только тёплые десерты и танцующие ложки. Её действия, хоть и безумные, были пропитаны искренним желанием сблизиться, подарить мне момент её яркого, искрящегося веселья.
И, если быть до конца честным, я сам не был образцовым хозяином Лавки Сладостей.
Да, я любил свою роль: месить тесто, наблюдать, как магические венчики взбивают крем, вдыхать ароматы ванили и карамели, видеть улыбки гостей, когда они пробовали мои десерты. Но эта роль порой была маской, которую я надевал, чтобы соответствовать ожиданиям. В глубине души я не всегда был тем идеальным кондитером, который живёт ради чужой Радости. Бывали дни, когда я уставал от заказов, от необходимости улыбаться каждому гостю, от груза контракта, связывающего меня с этим местом. Иногда я мечтал сбросить эту ответственность, уйти куда-нибудь, где никто не ждёт от меня волшебства, и просто быть собой — не Адамом, хозяином Лавки, а просто человеком, который любит печь, но не обязан делать это ради других.
Наши пути к Радости были разными, но в этом и крылась магия.
«Недотёпы в масках» и «Кондитеры Лавки Сладостей» — мы были лишь двумя гранями огромного кристалла, где каждая фракция, каждая личность интерпретировала Радость по-своему. И если мы с Ханаби были относительно безобидными ребятками, то в старых дневниках моих предшественников я читал о тех, кто находил Радость в куда более мрачных и извращённых вещах. Там описывались оргии, наркотические трансы, ритуалы, замаскированные под празднества, — всё под соусом той же Радости, что для нас была смехом или тёплым десертом. Это была лишь вершина айсберга, и воспоминания о тех строках заставляли меня содрогнуться. Мир был сложнее, чем я хотел бы думать, и Радость, как и всё остальное, могла быть как светом, так и тьмой.
Машина наконец сбавила ход, её рёв сменился на низкое, ворчливое урчание.
Мы выехали на окраину Белобога, в жилой район, где высокие дома, сложенные из серого камня, стояли тесными рядами, их облупившиеся фасады мягко освещались тёплым светом из окон. Это была конечная остановка трамвайной линии — небольшая площадь, окружённая зданиями, где трамваи разворачивались для обратного пути.
Несмотря на поздний час, жизнь здесь не замирала: редкие прохожие, закутанные в тёплые пальто, спешили домой, их шаги хрустели по снегу, а издалека доносился звон уходящего трамвая. Над площадью висели фонари, отбрасывающие золотистые отблески на сугробы, которые тут были ввиду малого количества генераторов на геосущности, а из окон доносились приглушённые голоса и смех, создавая уютную, почти домашнюю атмосферу. Место было приятным, даже умиротворяющим, несмотря на холод, пронизывающий воздух.
— Ну что, сладкий затворник, живой? — Ханаби повернулась ко мне, её алые глаза искрились насмешкой, а губы растянулись в лукавой улыбке. — А то я смотрю, ты вцепился в подлокотник, как будто это твой последний пирожный в Лавке! Неужто моя езда так тебя впечатлила?
Я фыркнул, откидываясь на сиденье и пытаясь унять дрожь в руках.
— Впечатлила? Ха, это мягко сказано, — проворчал я, бросив на неё взгляд. — Ты не ездила, ты устраивала гонки на выживание! Я уже мысленно прощался с Лавкой и составлял завещание для Эклера.
— Ой, какой драматизм! — рассмеялась она, её смех звенел, отражаясь от потёртых стен салона. — А я-то думала, ты оценишь моё мастерство! Видел, как я обошла тот трамвай на повороте? Чистое искусство!
Она театрально взмахнула рукой, поправляя свою шляпку, которая съехала набок во время гонки.
— Признай, хоть капельку было весело, а?
— Весело? — я приподнял бровь, стараясь сохранить серьёзное выражение лица, но уголки губ предательски дрогнули. — Если считать весельем то, что моё сердце чуть не выпрыгнуло через горло, то да, было просто умопомрачительно.
Ханаби хихикнула, её косички качнулись, а яркие ленты в них блеснули в свете фонаря, пробивавшегося через запотевшее окно.
— Ну, ничего, Адам, я ещё научу тебя любить мои сюрпризы, — подмигнула она, и её голос стал чуть ниже, с игривой хрипотцой. — Это только разминка!
Но вместо того, чтобы припарковаться на освещённой площади, она внезапно свернула в узкий тёмный закуток между двумя жилыми домами. Машина с тихим скрипом остановилась в тесном пространстве, окружённом высокими стенами, где свет фонарей едва пробивался сквозь снежную пелену. Расстояние до стен было таким маленьким, что двери, кажется, можно было открыть лишь на пару сантиметров. Тьма вокруг сгустилась, и только слабое сияние приборной панели освещало салон, отбрасывая тени на лицо Ханаби.
Что-то в этой внезапной остановке, в её выборе места, вызвало у меня тревожное чувство. Моя интуиция, отточенная годами работы в Лавке, подсказывала, что это не просто случайность.
И тут я почувствовал её руку — тёплую, с лёгким нажимом, — опустившуюся на моё колено. Я медленно, настороженно повернул голову, прищурившись. Ханаби наклонилась ближе, её алые глаза сверкали в полумраке, как два раскалённых угля, полные вызова и чего-то ещё — чего-то, что заставило моё сердце снова ускорить ритм, но уже не от страха. Её губы изогнулись в лёгкой, почти хищной улыбке, а тёмные ресницы чуть дрогнули, подчёркивая её взгляд.
— Я так понимаю, это ловушка? — спросил я, стараясь держать голос ровным, хотя в груди нарастало странное напряжение.
Мои пальцы невольно сжали край сиденья, а в голове закружились мысли о том, что Ханаби, с её любовью к хаосу, могла задумать что угодно.
— Не понимаю, о чём ты говоришь, — ответила она елейным голосом, который был таким сладким, что мог бы соперничать с моими лучшими карамельными сиропами. Она чуть наклонилась ближе, и я уловил тонкий аромат её духов. — Просто выбрала неприметное место для парковки. И, как назло, это старое ведро заглохло.
Она невинно пожала плечами, но её рука на моём колене сжалась чуть сильнее, а в глазах мелькнул озорной огонёк.
— Мм, ну раз так, значит, пора искать пути отхода… — начал я, пытаясь сохранить самообладание, но мой голос предательски дрогнул. Я бросил взгляд на дверь, прикидывая, смогу ли протиснуться в узкую щель, но понимал, что это вряд ли выход.
Ханаби наклонилась ещё ближе, её лицо оказалось так близко, что я почувствовал тепло её дыхания, пахнущего мятной конфетой.
— Но зачем? — прошептала Искорка. — На улице темно и холодно, а тут, внутри, ещё очень-очень горячо…
Её голос опустился до низкого, тягучего тембра, пропитанного такой провокационной интонацией, что даже звёзды эротических фильмов побледнели бы от зависти.
Мой мозг на мгновение отключился, захваченный её близостью, её теплом, её дерзкой энергией. Но, как верный страж Лавки, он быстро вернулся, пытаясь удержать меня от падения в этот вихрь. Я сглотнул, чувствуя, как напряжение в теле нарастает, и посмотрел на неё, стараясь скрыть смятение за насмешливой улыбкой.
— Юная леди, у меня очень большие вопросы к тому, какие фильмы ты смотришь, — сказал я, приподняв бровь, надеясь, что лёгкая насмешка вернёт мне контроль над ситуацией.
— Очень… интересные, — ответила Ханаби, её голос стал ещё более тягучим, пропитанным игривой насмешкой, а губы растянулись в широкой, почти хищной улыбке.
Но вдруг она откинулась на своё сиденье, словно ничего сейчас не было.
— Но, увы, ты сейчас всё равно не дашь мне разыграть эти сцены до конца, прикрываясь правилами Лавки и той историей про «мисс Конфетти», которая с ума сошла, так что… Я сама остановлюсь на самом пикантном моменте, чтобы не дать тебе и шанса всё испортить, как ты это любишь делать в такие моменты, — хихикнула она, её смех зазвенел, наполняя тесное пространство машины дразнящей энергией.
— Как… жестоко, — ответил я с лёгким сарказмом, чувствуя, как неудовлетворённость пульсирует в груди, смешиваясь с облегчением.
— Ещё бы, — хмыкнула она, и её тон внезапно стал обвиняющим, с ноткой притворной обиды. — Но куда более жестоко устраивать полноценные ивенты для гостьи, которую знаешь всего пару дней! То есть, когда я прошу устроить мне ивент и дать Эклерушку, так это «нельзя», это «голова болит», и вообще «нужно настроение»! А как для случайной гостьи с большими… достоинствами, так это за пару секунд, да?!
Без своей маски соблазнительницы Ханаби выглядела настоящей — живой, обаятельной, с той самой искрой, которая напоминала мне о далёких днях, когда она, маленькая негодяйка, прокрадывалась в Лавку, чтобы стащить пирожное или спрятаться под прилавком, хихикая. Её глаза, всё ещё сияющие, но теперь с тёплым оттенком ностальгии, делали её похожей на ту девочку, которая называла меня старшим братом, хотя сейчас в ней было больше дерзости и взрослой уверенности.
— Ты уже взрослая тётя, которая прошла не один десяток моих ивентов, — ответил я, качая головой и стараясь сохранить серьёзный тон. — Ничего нового я, увы, показать тебе не смогу. Лавка не работает на заказ, как твой любимый театр хаоса.
— Пусть так, — не сдавалась она, скрестив руки и слегка надув губы. — Но я не против пройти какой-нибудь старый ивент! Когда я была ребёнком, я многое упускала или специально игнорировала, потому что была слишком занята поеданием твоих пирожных. А теперь я готова на сто процентов изучить все локации, каждый уголок!
Её голос стал звонче, а в глазах загорелся энтузиазм, как будто она уже представляла себя в магических коридорах Лавки.
— Боюсь, это работает не так, — вздохнул я, потирая висок. — Создание ивентов в Лавке — это не просто мой каприз. В те далёкие годы тебе нужна была поддержка, реабилитация, и Лавка это почувствовала. Она откликнулась, создала для тебя миры, полные чудес, а я лишь добавлял немного сахара и ванили, чтобы твоё путешествие было вкуснее. Сейчас, даже если я верну те декорации, в них не будет той же магии, той души. Нынешний ивент для Коколии — это не моя прихоть, а инициатива Лавки. Ей нужно помочь Коколии прийти в себя, переосмыслить свои действия, пока она была под влиянием Стелларона. Я лишь поддержал её волю. Всё просто.
— Эх, опять отмазки… — пробурчала Ханаби, закатив глаза и потянувшись к ключу зажигания. — Ладно, сегодня ты всё равно мой, так что продолжим наш маршрут. Я не просто так сюда гнала. Сампо показал мне пару малозаметных мест в Белобоге, связанных со сладостями, и я уверена, это тебя заинтересует.
— Хм, — я приподнял бровь, не скрывая скептицизма. — Сампо?
— Да ла-адно тебе, — рассмеялась она, махнув рукой. — Он не такой уж плохой парень. Ну, иногда немного… скользкий, но у него есть вкус!
Она попыталась завести машину, но двигатель, издав короткий рёв, тут же заглох.
— Эм… — Ханаби замялась, её брови нахмурились, явно не ожидая такого поворота. Но она быстро собралась, и её губы снова изогнулись в дразнящей улыбке. — Ну… похоже, сама судьба настаивает, чтобы мы не спешили и начали «согревать» друг друга прямо сейчас, пока тут не стало совсем холодно…
Она медленно сдвинула край своей пёстрой юбки, обнажая гладкое бедро, и её пальчик провёл по коже, словно рисуя невидимый узор. Её глаза снова вспыхнули озорством, и она наклонилась чуть ближе, позволяя аромату духов окутать меня.
Да уж… даже страшно представить, какую фильмотеку Ханаби собрала, чтобы так мастерски разыгрывать эти сцены. Её дразнящие жесты, её тягучий голос, её лукавый взгляд — всё это было словно кадры из какого-то эротического кино, которое она изучала с дотошностью учёного.
С одной стороны, её игра разжигала во мне вполне реальное возбуждение, и я чувствовал, как кровь закипает, а в штанах становится всё теснее. Но с другой — эти фантазии о страстном сексе в тесном салоне машины странным образом растворялись, уступая место воспоминаниям, которые поднимались из глубин памяти, как тёплый аромат ванили из печи.
Я видел перед собой не только взрослую Ханаби, но и ту маленькую девочку, которая когда-то прокрадывалась в Лавку Сладостей, прячась за прилавком, чтобы стащить пирожное. Её звонкий смех, её косички, тогда ещё без ярких лент, и её доверчивые глаза, называвшие меня «старшим братом», — всё это было частью беззаботного, тёплого времени, которое я храню в сердце, как драгоценный рецепт. Те дни, полные невинного веселья, когда она пряталась под столами, а я притворялся, что не замечаю её маленьких краж, подарили мне воспоминания, пропитанные светом и уютом, словно запах свежеиспечённого хлеба, наполняющий Лавку.
Для неё, как я понимаю, это тоже было особенное время, но теперь она смотрела на него через призму своей взрослой Радости — дикой, хаотичной, полной страсти и желания перевернуть всё с ног на голову. Её понимание «Радости» изменилось, как изменилась и она сама: из озорной девочки в женщину, которая хочет от меня большего, чем просто ностальгические воспоминания или дружеские поддразнивания.
А я же остался всё тем же Адамом — кондитером, связанным контрактом Лавки, хранителем тёплых моментов, которые для меня были ценнее любого хаоса. В этом я не видел проблемы, но для Ханаби, судя по её раздражённым вспышкам и упрямым попыткам, это было источником досады. Её дразнилки, её игры были её способом подтолкнуть меня, но дальше этого она, похоже, не могла зайти — или не решалась.
— Не того противника ты выбрала, малявка, — хмыкнул я, положив руку ей на голову и слегка взъерошив волосы. — Тут можно выбраться через багажник.
Я потянулся назад, открывая заднюю дверцу и оценивая узкий проход.
Девушка же надула губы, её лицо стало комично обиженным, но в глазах всё ещё плясали искры.
— Ну и зануда же ты, — вздохнула она, скрестив руки. — Нет бы хоть разок мне подыграть, а ты… Эх, ладно-ладно, вылезаем. Но учти, я не сдамся! Это уже дело принципа! Вот возьму и в абсолютно случайную ночь на твоей кухне я сварю карамельные наручники из той самой «запретной книги», проберусь к тебе, и тогда… О-о-о, тогда тебе точно некуда будет бежать, хе-хе!..
Прозвучало угрожающе, и я поспешил вылезти наружу, на прохладный свежий воздух Белобога.
* * *
В это же время
Лавка Сладостей
Экскурсия Коколии по Лавке Сладостей в компании очаровательного котика по имени Эклер протекала в спокойном, почти умиротворяющем ритме, словно прогулка по волшебному музею, где каждый уголок дышал магией и сладким ароматом. Женщина с любопытством переходила из одной комнаты в другую, внимательно разглядывая причудливые детали интерьера: стены, украшенные узорами из карамельных завитков, люстры, похожие на гроздья сахарных кристаллов, и полки, уставленные магическими кондитерскими инструментами, которые порой двигались сами по себе, словно танцуя под неслышимую мелодию.
Ей нравилось прикасаться к этому «сказочному наяву» миру — проводить пальцами по гладким поверхностям марципановых статуэток, вдыхать аромат ванили и корицы, который пропитывал воздух. Особое удовольствие доставляли кислородные коктейли Адама, спрятанные в комнатах. Чтобы их добыть, Коколии приходилось решать небольшие загадки: переставить сахарные фигурки в нужном порядке, отсыпать ровно сто граммов сахарной пудры на древние кондитерские весы или найти спрятанную ложку, которая открывала тайный ящик. Эти головоломки, хоть и простые, будили в ней детский восторг, а Эклер, с его пушистой шерстью и искрящимися глазами, добавлял экскурсии шарма, с энтузиазмом рассказывая о каждом уголке Лавки и её диковинных предметах.
— А вот здесь, госпожа Коколия, — мурлыкал кот, подпрыгивая на мягких лапах. — Мастер Адам однажды создал торт, который пел! Ну, не совсем пел, а гудел, как маленький оркестр, когда его разрезали.
Эклер гордо вскинул хвост, указывая на витрину с крошечными фигурками из мармелада, которые, казалось, слегка покачивались, словно живые.
Но по мере того, как они углублялись в лабиринт Лавки, атмосфера начала меняться. Сначала это были мелочи: в следующих комнатах не оказалось кислородных коктейлей, которые Адам обычно прятал с такой изобретательностью. Загадки остались — хитроумные, но выполнимые, — подсказки манили, но призы исчезли. Коколия нахмурилась, заметив пустую нишу, где, по логике, должен был стоять заветный бокал с искрящимся напитком.
— Эклер, это нормально? — спросила она, оглядывая очередную комнату, где сахарные весы, только что уравновешенные ею, не открыли никакого тайника.
Котик, сидя на задних лапах, задумчиво почесал ухо.
— Хм… странно, — протянул он, его голос был чуть менее уверенным, но всё ещё бодрым. — Похоже, мастер Адам не успел заготовить коктейли для всех комнат. Но не переживайте, госпожа Коколия! Наверняка в конце экскурсии нас ждёт целый набор коктейлей — главный приз, так сказать! — он оптимистично вскинул хвост, но в его глазах мелькнула тень сомнения.
Коколия кивнула, решив продолжить, но с каждым шагом странности нарастали.
Потолки в коридорах становились выше, стены раздвигались, превращая уютные комнаты в просторные залы, а привычные карамельные узоры на стенах сменились холодным, каменным орнаментом, напоминающим старинные барельефы. Интерьер, ещё недавно тёплый и сказочный, начал приобретать черты чего-то знакомого и тревожного — словно они шагнули в старую часть Форта Клипота. Даже воздух стал прохладнее, и сладкий аромат ванили уступил место едва уловимому запаху металла и камня.
Эклер замедлил шаг, его усы нервно дёрнулись.
— Это… хм, необычно, — пробормотал он, оглядываясь. — Лавка иногда любит пошутить, но это что-то новенькое.
Коколия тоже заметила перемены, её рука невольно сжалась в кулак.
— Эклер, это всё ещё часть экскурсии? — спросила она, её голос был спокойным, но в нём чувствовалась сталь, отточенная годами командования.
Котик не успел ответить. Впереди, в полумраке широкого коридора, появились фигуры — высокие, закованные в белые доспехи, напоминающие старинное обмундирование Среброгривых стражей, но с архаичными деталями: чеканные узоры на нагрудниках, шлемы с узкими прорезями, короткие копья с острыми наконечниками, поблёскивающими в тусклом свете. Фигуры двигались синхронно, их шаги гулко отдавались от каменных стен, и, заметив Коколию и Эклера, они резко ускорились.
— Стоять! — прогремел голос одного из рыцарей, глухой и металлический, словно доносящийся из глубины доспехов.
— Именем Верховной Королевы! — добавил второй, его копьё угрожающе качнулось в сторону гостей.
Коколия напряглась, её глаза сузились, а тело инстинктивно приняло боевую стойку.
— Эклер, что происходит? — спросила она, её голос был ровным, но в нём чувствовалась готовность к действию.
— Не знаю… — растерянно мурлыкнул кот, его шерсть слегка вздыбилась. — Похоже, мастер Адам решил устроить полноценный ивент… Но это как-то слишком! — он нервно оглянулся, словно ожидая, что Адам вот-вот появится с объяснениями.
Но времени на размышления не осталось.
Рыцари приблизились, и Коколия смогла разглядеть их лучше. Доспехи, хоть и выглядели внушительно, блестели не металлом, а чем-то сладким — словно были вылеплены из белого шоколада или глазури, с тонкими трещинами, выдающими их хрупкость. Внутри не было людей: доспехи двигались сами по себе, их конструкция была слегка непропорциональной, как у оживших кондитерских фигурок, созданных магией Лавки.
— Так и знал, что здесь ошиваются преступники! — прорычал один из рыцарей, его голос эхом отдавался внутри пустого шлема.
— Столько шума от самозванки и ряженого кота! — добавил второй, наставив копьё на Коколию.
Её брови взлетели вверх, но она быстро взяла себя в руки.
— Кто вы такие и по какому праву называете меня самозванкой? — спросила она, её голос был спокойным, но твёрдым, с той властностью, которая некогда заставляла дрожать солдат Белобога.
— Мы — Среброгривые рыцари, защитники Белобога и Верховной Королевы! — прогремел первый, его копьё угрожающе блеснуло. — А вы — чертовы смутьяны и самозванцы, готовящие государственный переворот!
— Мы не позволим этому преступлению свершиться! — подхватил второй. — Не сопротивляйтесь и следуйте за нами в темницу замка!
Копья рыцарей нацелились на Коколию, и она, не теряя самообладания, попыталась призвать своё копьё Разрушения — оружие, которое всегда отзывалось на её волю. Но ничего не произошло. Она нахмурилась, чувствуя, как магия Лавки, словно невидимая стена, блокирует её силы. Напряжение сгустилось, и воздух, казалось, зазвенел от опасности.
Но тут Эклер, которого рыцари, похоже, перестали замечать, внезапно оживился. Его пушистый хвост метнулся, и из-под лапы кота вылетел маленький стеклянный шарик, наполненный разноцветными конфетами. Шарик, ловко подброшенный хвостом, приземлился прямо под ноги рыцарям и с хрустальным звоном разбился, рассыпав конфеты по полу.
— Что?! — рыцарь споткнулся, его сладкие доспехи скрипнули, теряя равновесие.
— Ах! Чёртовы преступники! — взревел второй, пытаясь удержаться, но скользнул на конфетах, и оба с грохотом рухнули на пол, их копья звякнули о каменные плиты.
— Госпожа Коколия, бежим! — крикнул Эклер, его глаза сверкнули решимостью, и он рванул назад по коридору, его пушистый хвост развевался, как знамя.
Коколия бросила последний взгляд на поднимающихся рыцарей, чьи доспехи трещали, осыпаясь сахарной крошкой, и, не теряя времени, бросилась за котом. Её шаги гулко отдавались в широком коридоре, а сердце билось быстрее — не от страха, а от странного азарта, который эта неожиданная опасность разбудила в ней.
