• Boosty Shared
• Алексей Сороковик

• T

• цезарь

Всем привет! Я решил, что пришло время поделиться кое-чем из моей новой работы, тем более что давно уже от меня ничего не было.

Дисклеймер:

В общем и целом, я сейчас больше занимаюсь закрытием сложных вопросов в реале, включающих в себя разруливание проблем с документами, запуск бизнеса, совмещаемого с работой, а также попытки удержать финансы от побега (они активно пытаются).

Пишу сейчас в свободное время, не ставя себе таймингов. Спектру дал пока время отлежаться, возобновлю работу над ним немного позже. Ещё чувствую потребность написать что-нибудь прям для себя, в своём старом стиле, который наполнен многостраничными рассуждениями и описаниями. Возможно также в скором времени дам выход этой энергии. Такой стиль не подходит для приключенческих фанфиков, но если я за подобное всё же возьмусь — поделюсь этим с вами. Там уже сами решите, будет ли такое интересно.

А пока что — встречайте начало обещанного фанфика о попадании Гая Юлия Цезаря в Вестерос, в тело юного Эдмара Талли.

События начнутся за пять лет до канона (293 год до З.Э.).

Название, обложка и аннотация временные, позже сделаю уже всё по уму.

В этот раз я постарался взять более скорый темп и не развозить вступление на множество глав.

Рад буду обратной связи.

ВАЖНО! Стандартную стоимость подписки я возвращаю. Первую главу нового романа делаю открытой для всех, чтобы могли ознакомиться, вторую — выкладываю следом уже только для подписчиков.

Мартовские иды ознаменовали собой начало нового витка тех планов и реформ, которые Цезарь последовательно осуществлял с того момента, как власть оказалась в его руках. В этом году ему исполнялось пятьдесят пять и Гай Юлий хотел успеть завершить основные этапы, пока ощущал себя ещё достаточно бодрым и полным сил. Многие, кого он знал, в этом возрасте уже предпочитали покой активной деятельности, но Цезарь, закалённый долгими походами, чувствовал себя всё ещё довольно бодро.

Сегодняшнее собрание не должно было нести большого значения, однако диктатор намеревался в этот раз особенно присмотреться к тем, кто его окружает. С гибелью основных конкурентов, ему с одной стороны, открылись новые возможности, а с другой — теперь Цезарь в полной мере ощущал нехватку толковых людей возле себя. Даже Марк Антоний, который прошёл с ним столь многое, не мог понять всех его планов и хода мыслей, цепляясь за возможность ухватить ту должность, которая казалась ему важной прямо сейчас. Его политическая слепота уже начинала раздражать Цезаря и лишь недавно он примирился со своим соратником, понимая что пока что он — буквально лучшее, что у него сейчас имеется. Удивительную проницательность уже проявлял юный Октавий и Цезарь всерьёз полагал сделать на него ставку в будущем, но прямо сейчас ему отчаянно требовались умные и надёжные соратники.

Те же, кто окружал его сегодня, были жалкими по своей природе. Не видя истинных планов Цезаря, они не просто цеплялись за мелкие крошки со стола, но в отличие от того же Антония — старались сохранять видимость собственной значимости, на деле показывая полное её отсутствие.

Вот и сейчас, они начали обсуждение с того, что Кимвр решил устроить представление, валяясь на коленях и выпрашивая помилование для брата, которого Цезарь и не собирался казнить. Зачем? Что они снова задумали?

Внезапная резкая боль чуть ниже левого плеча резко выбросила диктатора из пучины собственных мыслей.

Удар Каски оказался неожиданным, но не смертельным. Пытаясь усмирить Кимвра, который в отчаянном порыве ухватился за плащ Цезаря и чуть не стащил его, Гай Юлий слегка отклонился в сторону и нож Каски лишь ударил в район лопатки. Боль, пронзившая плечо, смешалась с удивлением и с гневом.

— Ты что творишь, негодяй?! — Цезарь вскочил, поворачиваясь к предателю.

На что тот вообще рассчитывал? Напасть посреди курии, в окружении такого количества людей…

Схватив здоровой рукой руку изменника, диктатор резко вывернул её в сторону, отводя нож и давая остальным время опомниться. В этот же момент, буквально краем глаза он увидел как следующий удар летит ему в бок. Ещё один? Из-за раны он не смог схватить и эту руку, но тело, привыкшее к битвам, отреагировало само, инстинктивно развернув корпус, отчего лезвие ножа лишь зацепило край тоги.

Не успел полководец понять что происходит, как почувствовал ещё два удара, после чего время словно слегка замедлилось и он увидел, наконец, лица вокруг. Никто не спешил ему на помощь, никто не удивлялся происходящему, они все готовились внести свой вклад в его погибель.

Новый удар пришёл уже спереди. От Кассия. Острый, точный, ниже ключицы. Боль не жгучая, а ледяная, парализующая. Цезарь перестал сопротивляться.

«Просчет, глобальный просчет. Не масштаб заговора — его природа. Они боятся не тирании, а будущего, которое я несу. Будущего, где их мелкие амбиции сгорят в пламени реформ».

Удары посыпались градом. Тога — пурпурная, символ триумфатора, постепенно превращалась в кровавую тряпку. Он не кричал. Диктатор Рима падал молча, успев увидеть в глазах нападавших не решимость патриотов, а скорее животный ужас перед гением, который они не могли понять и поэтому решили уничтожить.

«Глупцы. Вы рубите ствол, но корни… корни уже…», —  Мысль оборвалась. Тьма. Не теплые объятия смерти, о которых поют в песнях, а ледяная, безвоздушная пустота. Небытие.

* * *

Время потеряло всякий смысл, всякое значение, оно буквально исчезло. Было совершенно неясно, прошло сейчас десять минут, или десять лет. Он был абсолютно ничем и одновременно всем. Вся его боль, ярость, все мысли и стремления, планы, желания и даже воспоминания рассыпались на мелкие частицы и парили в чёрной пустоте Небытия.

Когда-то давно, один из греков сказал что перед смертью, у человека перед глазами проносится вся его жизнь. Если взять это утверждение за основу, то либо Цезарь ещё не умер, что навряд ли, либо этот грек ошибся и жизнь пролетает уже после смерти, что звучит явно абсурдно.

Прямо сейчас Цезарь наблюдал за тем, как он, будучи юношей, обучается у Гнифона. Этот галл, бывший раб, будучи ещё сам весьма молод, только начинает свой путь преподавания. Получив свои знания в Александрии, он с энтузиазмом приступает к обучению своего первого ученика. Гай Юлий заинтересован. Он осознаёт ценность уроков риторики от того, кто в столь молодом возрасте прошёл путь от галльского раба, до частного преподавателя в Риме. Этот человек совершенно точно разбирается в том, как добиваться своего, имея при себе лишь силу слова.

— Гнифон, а как понять какой из приёмов риторики следует использовать? — Спрашивает Гай.

— О, это прекрасный вопрос, — в отличие от виденных им ранее пожилых философов, которые поучали, Гнифон сразу включается в обсуждение, — давай разберёмся. Какие приёмы ты помнишь?

— Все, — пожимает плечами Гай, — их не так много.

— И всё же, — хитро улыбается молодой учитель.

— Гнифон, зачем это? Ты же прекрасно знаешь что я помню их.

— Да, у тебя прекрасная память, — подтверждает тот, — но я хочу, чтобы ты не просто запомнил мои уроки, а чтобы ты научился сам доходить до нужных тебе выводов. Ведь именно этого ты желаешь, верно?

Юноша соглашается, после чего начинает перечислять.

— Выделяют три основных приёма: этос, логос и пафос. Этос обращается к авторитету выступающего, логос призывает услышать голос разума и логических доводов, а пафос — воздействует на чувства и эмоции слушателя.

— Хорошо, — покивал в ответ Гнифон, — так это и описывают греки. Однако секрет заключается в том, что мы всегда воздействуем в конечном итоге на эмоции. Просто используя пафос, мы делаем это напрямую, а с помощью этоса и логоса — через доверие, или рассудительность.

— Выходит, всё дело в том, какую правду человек хочет услышать?

— Именно, — улыбнулся молодой учитель, — неважно, через что ты воздействуешь на них, дай им то, что они хотят услышать. Даже когда ты прибегаешь к логике, чтобы убедить того, кто её ценит, важно дать человеку то, чего он желает. В противном случае, собеседник станет призывать свою логику, против твоей и бороться до последнего. Найди общую точку ваших интересов, определи какой приём риторики лучше подействует на этого человека и бей в самое важное и сокровенное. Не навязывай ему мнение напрямую. Сделай так, чтобы твой собеседник решил что он сам сделал нужный вывод.

Цезарю позже весьма помог этот совет, услышанный им от бывшего раба. А ещё это окончательно убедило его в мысли о том, что учиться следует у всех, кто способен тебя чему-нибудь научить.

Картинка пошла рябью и расплылась, уступив место новым сценам.

В них, уже немного повзрослевший Гай, вынужден покинуть Рим, спасаясь от репрессий, устроенных Суллой. Диктатор приказал ему развестись с Корнелией Циниллой, дочерью его оппонента, который покровительствовал Юлию и который погиб буквально накануне. Другой, возможно, согласился бы. Не было смысла держаться за этот брак, поскольку он заключался ради союза с Цинной, отцом Корнелии. Но Гай отказался. Он бежал из Рима в Азию, где примкнул к свите наместника Азии, Марка Минуция Терма. Именно у него он стал учиться основам административного управления и некоторым элементам военного дела. Там же он впервые успешно применил навыки, которым его обучил Гнифон. Когда Терм поручил Гаю переговоры с царём Никомедом, тот сумел убедить его передать в распоряжение Терма часть своего флота. Вспоминая уроки Гнифона, Гай очень тонко воздействовал на эмоции царя, при этом, часто используя логику, как аргумент. Никомед настолько впечатлился умом юного римлянина, что оставил его у себя погостить. Это позволило Гаю Юлию также многому научиться и у этого правителя.

Картинки сменялись одна за другой. Вот Цезарь возвращается в Рим, вот он вновь вступает в политическую войну, заключает пакты и союзы, щедро раздаёт взятки, влезая в непомерные долги. Вот он создаёт триумвират, где объединяет вокруг себя двух могущественных людей: Гнея Помпея Магна и Марка Лициния Красса. К каждому из них он ищет свой подход и, в конце концов, находит его. Использует как их сильные стороны, так и слабые, постепенно укрепляя собственное влияние и заставляя их двоих сделать ставку на него.

Проходит время, и Цезарь отправляется в Галлию, продолжая через своих людей укреплять влияние в Риме. Усмиряя варварских вождей, заключая союзы и расширяя влияние Рима, он также продолжает расти как политик… или нет? Сначала же была Испания?

Цезарь пытается нахмуриться, но не может, ведь он теперь лишь бесплотный дух посреди бескрайнего Ничто. Пытаясь вспомнить свою жизнь, он начинает замечать в ней совершенно чуждые элементы. Словно он вспоминает жизнь совершенно другого человека, наследника варварского королевства, о котором, Цезарь уверен, никогда не слышал, но почему-то помнит: Речные Земли, называемые также Трезубцем.

Теперь его наполняют чужие воспоминания, которые принадлежат сыну местного вождя. Эдмар Талли, так его зовут. Сын Хостера Талли, он живёт беспечную жизнь. Не обучается риторике, правильной военной науке, административному управлению, не оттачивает свой ум, не имеет больших амбиций. Просто живёт и радуется жизни.

Цезарь пытается понять откуда у него эти воспоминания, но тщетно. Они просто есть. Они накатывают на него волной, постепенно вытесняя его собственную личность и замещая её. От этого становится страшно и мёртвый диктатор начинает внутреннюю битву за собственную память. Ведь после смерти тела, память — единственное что у него осталось.

Это стоит ему невероятных усилий. Картинки воспоминаний смешиваются, сливаются в единую неразборчивую суть и превращаются в голоса. Холодные, безликие голоса, которые принадлежат богам. Цезарь не знает почему он так решил, но он уверен в этом. Он не знает этих богов, они не из Рима, не из Греции, они не относятся ни к одному из варварских народов, которые Цезарь изучал, но они, видимо, его знают. Он слышит даже не звуки, а вибрации самой пустоты, сотрясающие его суть:

…МИР… РАЗРЫВАЕТСЯ… ШВЫ…

…ЛЕД… ПРОРАСТАЕТ СЕРДЦА… ПЛАМЯ… ПОЖИРАЕТ ДЕТЕЙ…

…ТЫ… ВОЖДЬ… ЗНАТОК СТАЛЬНЫХ СЕРДЕЦ… ЗОДЧИЙ ИМПЕРИЙ…

…ВТОРОЙ ШАНС… ДАР… ИСКРИВЛЕННОЕ ЗЕРКАЛО…

…СПАСИ… ИХ… ИЛИ СГНИЁШЬ ВМЕСТЕ…

Образы вспыхивали и гасли, как больные звезды: Бескрайние ледяные пустоши, усеянные сияющими синими глазами. Огненные ливни, испепеляющие каменные города. Три тени, рвущиеся из тьмы с ревом, от которого стыла кровь и всепроникающий холод. Холод смерти.

Голоса, тем временем, продолжали свою речь, которую Цезарь не мог разобрать. Лишь обрывки её доносились до его сознания.

…ВОЙДИ… СТАНЬ… ИСПРАВЬ ОШИБКИ… ИХ… СВОИ…

…ИМЯ ТВОЕ… ОРЁЛ… НО ПРИМЕТ ФОРМУ… ФОРЕЛИ…

…ПЛЫВИ… БОРИСЬ… ВЫЖИВАЙ…

…СПАСИ…

Последняя "фраза" ударила, как молот, растворяя остатки его «я». Больше не было Гая Юлия Цезаря. Был хаос. Римский Форум, залитый солнцем, накладывался на туманные берега Трезубца. Лик Клеопатры смеялся глазами Лизы Аррен. Легионеры в алых плащах маршировали рядом с бородатыми северянами в кольчугах. Хостер Талли, облаченный в тогу, бросал ему свиток: "Veni, vidi, vici… ничтожество!" Гул триумфальных труб сливался с пьяным хохотом в таверне… и с хрустом льда.

Его разрывало. Не тело — сущность. Чужая плоть облепила его дух, как мокрая глиняная маска. Молодая, незнакомая. Рыжие волосы падали на глаза, запах лечебных трав и воска смешивался с призрачным дымом пожаров Рима. Тошнота. Холод. Боль. Стыд. Ярость. Эмоции Эдмара Талли, наследника Риверрана, словно дикие звери рвались наружу, сталкиваясь с железной дисциплиной римского разума.

Калейдоскоп образов и воспоминаний закружился с неестественной скоростью и вскоре заполонил собой всё. Затем, наступила благословенная тишина.

Первое, что ощутил Цезарь, был холод. Не ледяная хватка небытия, а липкий, промозглый холод мокрой простыни. Он открыл глаза и понял, что находится в каком-то помещении. Это был не кессонный потолок Курии Помпея и не пурпурный балдахин его кубикула. Деревянные, грубо отесанные балки. Тусклый и серый свет лился из высокого узкого окна, затянутого бычьим пузырем. Воздух пах сырым камнем, воском потухших свечей, лечебными травами… и чем-то чужим.

То, что всё произошедшее не было сном, он осознавал отчётливо. Кимвр, Брут, Каска, все остальные, они действительно напали на него, не оставив ему шансов, но вот он очнулся, живой… В голову пришла шальная мысль о том, что его могли спасти союзники из Галлии, укрыв у себя, но он тут же отринул её.

И дело было даже не в том, что они никак не могли оказаться там, не могли вытащить его и даже, если бы могли, то им это незачем. Дело было не в том, что Цезарь помнил десятки ударов ножом, нанесённых малодушными людьми, которых он к себе приблизил и после которых никто не способен выжить. Самое главное было то, что бывший диктатор ощущал, что находится не в своём теле.

Желая убедиться в этом, он приподнялся и его взгляд машинально упал на руку, опёршуюся в грубое шерстяное одеяло. Молодая, без шрамов от Алезии, или Луки, с рыжеватыми волосками на предплечье. Чужая рука.

Подняв взгляд, он увидел девушку в простой тёмно-синей юбке и льняной рубахе с короткими рукавами. Её тёмно-русые волосы были заплетены в косу, а на плечах виднелись веснушки. Она склонилась над корзиной с бельём, перекладывая сложенные рубахи на деревянный стул.

Девушка заметила его взгляд. Глаза — серо-зелёные, чуть испуганные. Она замерла на миг, а затем резко развернулась и выбежала из комнаты, приглушённо воскликнув:

— Милорд! Милорд очнулся!

Лейна… так её звали, — отметила новая память в его голове, прежде чем волна тяжести и тупой боли снова прижала его к подушке. Спрятанные воспоминания этого тела, затаившиеся при пробуждении, словно ожидали этого момента и хлынули сплошным потоком, который едва не опрокинул его.

Паника, острая и животная, рванулась из глубины, не его паника. Насмешливые лица рыцарей на турнирном поле. Укоризненный, тяжелый взгляд… Хостера. Стыд, смешанный со страхом перед отцом, которого он вновь подвёл. Обрывки воспоминаний Эдмара Талли, чьё тело он занял, продолжали занимать свои места рядом с воспоминаниями Цезаря. Голова закружилась и на время очертания комнаты расплылись. Сколько это продолжалось, было сложно сказать, но вряд ли очень долго. Вся основная часть этого слияния случилась раньше, а сейчас словно произошла финальная доработка.

Бывший диктатор заставил себя дышать глубже, по-римски: размеренно, животом. Паника — враг, анализ — оружие. Он медленно сел на кровати и оглядел комнату.

Не палаццо, но довольно просторно. В основном преобладала практичность, граничащая с варварской эстетикой. Каменные стены, грубый деревянный пол, покрытый выцветшим ковром с геометрическим узором, мебель добротная, но без изысков. Кровать на которой он сейчас сидел, массивная, широкая с балдахином из плотной, недорогой ткани. Чуть поодаль стол и стул — крепкий дуб, без резьбы, в углу — сундук с коваными уголками. Справа на стене полка с несколькими книгами в кожаных переплетах, что показалось Цезарю весьма удивительным и нехарактерным для варваров, а также свитками и безделушками вроде фигурки деревянной лодки.

На стене, напротив кровати висел большой каплевидный щит, на котором был изображён вычеканенный герб: серебряная форель, изгибающаяся на фоне синих и красных волнистых линий. Чужая память тут же услужливо подсказала: герб дома Талли, его дома. Правители Речных Земель, вассалы Железного Трона. Великий дом, но не короли — провинциалы.

Цезарь осторожно встал. В теле ощущалась слабость как после тяжёлой болезни, ноги слегка дрожали, но держался он достаточно уверенно. Подойдя к деревянной бадье с водой, стоявшей в углу, полководец увидел своё блеклое отражение.

Из бадьи на него смотрело молодое, совсем юное лицо. Мягкие, еще не огрубевшие черты, широкий лоб, рыжеватые волосы, спутанные и влажные от пота. На фоне этого всего выделялись глаза, в которых даже через такое тусклое отражение просвечивался знакомый огонь амбиций и расчета, чуждый этому юному, незрелому лицу. Контраст был пугающим. Он коснулся щеки. Кожа — чужая, гладкая, ни морщин опыта, ни шрамов битв. Тело юноши с душой старика, познавшего триумф и предательство.

За дверью послышались отчётливые шаги, приближающиеся к закрытой двери. Тяжёлая, властная поступь, столь знакомая этому телу. Память Эдмара, всё ещё находившаяся внутри, заставила тело сжаться, вызвала панический импульс спрятаться, сделать вид что он спит. Эдмар Талли боялся отца. Постоянно действовал наперекор ему, игнорировал его требования, предпочитая отдых и кутёж обучению, но всё же боялся. Цезарь подавил этот импульс. Он повернулся к двери, выпрямив спину, несмотря на протесты нового тела, постарался вложить в чужие плечи знакомую властную осанку.

С деталями он разберётся потом. Если богам угодно было вернуть его к жизни здесь, в этом мире, в этом теле, если они хотят чтобы он как-то повлиял на этот мир, спас его, значит ему следует занять здесь своё место под солнцем. И от отношения человека, приближающегося сейчас к двери, зависело очень многое. Хостер Талли должен начать уважать своего сына, которого считал до этого слабым, причём как можно быстрее.

Дверь отворилась без стука. В проёме, заслонив тусклый свет из коридора, стоял Хостер Талли: Великий лорд Речных Земель, хозяин Риверрана, отец Эдмара. Несмотря на то, что образ мужчины хранился в воспоминаниях тела, Цезарь быстро оглядел его, делая собственные выводы о том, кто перед ним.

Хостер был не просто отец — вождь. Широкие плечи, несмотря на годы, всё ещё несли в себе силу. Лицо, словно высеченное из речного камня: морщины как трещины, жесткая седая щетина. Глаза цвета речной глубины — усталые, но острые, оценивающие. Шагал он тяжело, но уверенно.

«Ариовист, переживший свои победы», — подумал Гай.

Одет хозяин Риверрана был в практичный дублет из прочной шерсти цвета грязи, без герба. Воин, а не придворный.

— Эдмар, — голос Хостера звучал как скрип весла по галечному дну.

— Отец, — голос Эдмара показался Цезарю сиплым и слабым, вероятно из-за болезни, во время которой и произошла смена сознания.

— Мейстер Лукан сказал что лихорадка спала ещё вчера, но ты не приходил в сознание, — взгляд Хостера заскользил по сыну, словно оценивая его состояние.

Цезарь ещё не успел выработать в голове линию поведения. Воспоминания Эдмара помогали ему, он в целом понимал кто перед ним, понимал язык, на котором они разговаривают, помнил какие-то моменты из жизни, но он не мыслил как Эдмар Талли. Сейчас для бывшего диктатора Рима сложилась весьма опасная ситуация, в которой ему следовало вести себя очень осторожно, поэтому он выбрал наиболее безопасную тактику, которая даст ему больше времени на подготовку.

— Я плохо помню что произошло. Как долго…?

— Три дня, — голос Хостера оставался тяжёлым. В этом взгляде словно читалось осуждение и слегка напрягши память, Цезарь понял почему.

Эдмар Талли был младшим ребёнком Хостера и единственным сыном. Точнее, единственным выжившим сыном: трое старших братьев Эдмара не пережили младенчество. Из оставшихся в живых детей, старшей и любимой дочерью Хостера стала Кейтлин. После смерти сыновей, он даже хотел сделать её наследницей, но затем, когда Эдмар родился и стало ясно, что ребёнок выживет — Кейтлин выдали замуж за лорда Старка. Средняя дочь, Лиза, стала женой Джона Аррена, лорда Долины, нынешнего десницы короля всего Вестероса, Роберта Баратеона. А наследником оказался Эдмар — весёлый и ветренный юноша, который гораздо охотнее интересовался охотой и попойками с друзьями, чем вопросами собственного обучения. Вначале, над выжившим ребёнком все тряслись, боясь сделать лишнее движение, а затем, после смерти супруги, у старого Хостера уже просто не хватило сил взяться за воспитание подросшего к тому моменту оболтуса.

Вся эта информация вспыхивала в мозгу, но её следовало внимательно обдумать и переварить, попутно разбираясь в хитросплетениях тамошней варварской политики.

— Ты помнишь что-нибудь? — Спросил Хостер.

Пытаться делать вид что с памятью всё в порядке — глупо. С ней не всё в порядке, как и с изменившимся поведением, всё это быстро выйдет наружу. При этом, говорить о серьёзных проблемах также не стоит. Цезарь принял решение использовать полуправду, для маскировки более серьёзного её слоя.

— Я помню… темноту, — сказал он, стараясь хоть немного подражать интонациям Эдмара, — помню холод, какие-то голоса. Трудно собрать мысли… как дым.

Он коснулся виска, искренне морщась от головной боли.

— Голова гудит… но боль уходит. Сейчас только пустота… усталость и пустота.

Хостер изучал его. Молчание повисло тяжелым камнем и Цезарь чувствовал, как напряжены мышцы Хостера под грубой тканью дублета. Он видит перемену. Чует волка в шкуре ягненка.

— Пустота, — повторил Хостер, наконец. Голос его внезапно потерял резкость, стал усталым, — Лучше, чем пьяный угар, или дурость.

Он отвернулся, подошел к окну, глядя на серые воды Трезубца. Цезарь понимал его. Хостер решил что его сын снова перебрал с алкоголем и устроил очередной дебош. Если судить по памяти Эдмара, тот не страдал алкоголизмом и куролесил в тех рамках, в которых оставалось большинство детей даже из патрицианских семей Рима. Молодость, помноженная на гиперопеку в детстве, дали ожидаемый результат, при этом сам Эдмар, оставался в общем-то хорошим, добрым и открытым человеком. Просто несколько… недалёким. Но для отца, такого как Хостер, всё это воспринималось очень остро. Он упустил момент воспитания в детстве, не смог найти контакт с подросшим наследником и сейчас, всеми силами, он старался думать о том, что подобное воспитание Эдмара — не его ошибка.

— Лиза уехала в Орлиное Гнездо, — продолжил он, не оборачиваясь, — узнав о твоем… падении, сказала, что у нее свои заботы с Робертом.

В его спине читалось напряжение. Разочарование сыном? Или дочерью? Тема детей для Хостера, очевидно, в принципе стояла остро. Три мёртвых первенца, наследник, не оправдывающий ожиданий и средняя дочь, которая вызывала отвращение. Цезарь прислушался к памяти этого тела. Лиза Аррен. Сестра, которая завидовала абсолютно всем, особенно Кейтлин. Неприятная внешность, помноженная на столь же неприятный характер, породили сущий комок зависти и безумия, хотя в детстве это и было не столь заметно. Забавно то, что многие считали, будто изменения, которые начали происходить с Лизой, случились позже, но даже при беглом просмотре воспоминаний, взгляд Цезаря выхватил все те семена, которые после лишь взошли. Её отдали замуж за того, кто годился ей в отцы и после череды выкидышей и мертворождённых детей, она произвела на свет единственного сына. Слабого, болезного Роберта Аррена, над которым теперь тряслась словно квочка. Пожалуй, даже хорошо, что «любящая сестра» предпочла ретироваться, Цезарю вовсе не улыбалось иметь дело ещё и с ней.

— Не страшно, — осторожно ответил он, — Лиза сейчас вряд ли сможет быть полезной… в вопросах здоровья.

Хостер обернулся и его взгляд снова был острым, лишенным жалости.

— Отдыхай, следуй предписаниям мейстера, — он сделал шаг к двери, — выздоравливай. Риверрану нужен сильный лорд, не вечный ребенок.

Это прозвучало не как упрек, скорее констатация тяжелой истины. И в этот момент Цезарь понял, что нужно действовать прямо сейчас.

— Отец, — его голос сейчас хоть и не звучал как голос диктатора, но всё равно был гораздо твёрже, чем Эдмар когда-либо позволял себе, — я не хочу быть обузой. Когда встану… поговорим?

Хостер замер у двери. Затем повернул голову и в его глазах мелькнуло что-то нечитаемое. Удивление? Сомнение? Он не ответил, лишь кивнул коротко, практически невидимо, после чего вышел, закрыв дверь с тихим, но окончательным щелчком.

Цезарь откинулся на подушки. Дрожь, сдерживаемая силой воли, пробежала по рукам. Первый раунд окончен. Он закрыл глаза, анализируя каждую секунду, каждую интонацию. Хостер видит, что-то подозревает, но не может понять. Кто бы вообще так просто подумал, что в теле его сына теперь другой человек? И, тем не менее, он заметил изменение, чем Цезарь и воспользовался, забросив на пробу предложение поговорить. В его голове уже начала формироваться мысль о том, как можно начать действовать, одновременно выводя себя из-под пристального внимания и позволяя нарастить ресурсы. «Поговорим», — пронеслись собственные слова в его голове и бывший диктатор невольно улыбнулся. Это потом, а пока того, что уже сказано, было достаточно. Теперь — думать, изучать, готовиться.

За окном закричали чайки. Шум Трезубца был похож на отдаленный рокот трибун и Цезарь на мгновение закрыл глаза, представляя что он вновь в Риме. Момент триумфа, когда взгляды всех граждан обращены на него. Всё это ещё будет у него, а сейчас, этому телу нужен отдых.