Genshin. ПВ. Глава 87. Шанс 50 на 50
27К символов
* * *
Вечер в ресторане с видом на море оказался именно тем, что мне было нужно.
Аромат морепродуктов и свежих пирогов смешивался с лёгким солёным бризом, а компания из Бэй Доу, Люмин и Паймон создавала тёплую атмосферу. Разговоры о путешествиях, битвах и странностях Тейвата текли легко, а пара бокалов «волшебного сока» от Капитана добавила особую магию. Алкогольный оттенок напитка растворял все прошлые сомнения и страхи, оставляя лишь особенную лёгкость и покой — состояние, которого я, кажется, не испытывал очень давно. Выпил вроде бы немного, но настроение взлетело, и посреди ночи я чувствовал прилив сил для новых приключений.
Люмин с Паймон, утомлённые днём, вскоре отправились в свой номер в отеле, стоящий через дорогу. Бэй Доу, переусердствовав с «соком», громко смеялась, пока её же матросы из Южного Креста уводили её прочь, обмениваясь шутками.
Оставшись один, я решил возобновить свой план, прерванный Капитаном. Обнаружив неподалёку от ресторана закрытую лавку со старой дверью с потускневшей краской, я вставил главный ключ в замочную скважину. Щелчок замка раздался сразу же, и передо мной открылся просторный зал, где за высокими окнами открывался уже знакомый вид на заснеженный лес. Теперь лес окутывала приятная ночная мгла. Закрыв за собой дверь, шум Гавани тут же пропал, и тишина зала приятно обволокла меня. Постояв пару секунд в тишине, я со связкой ключей повернулся обратно к высокой входной двери.
Алиса оставила мне три «временных ключа», и первый уже растворился в замке, когда открыл проход в Ли Юэ, оставив после себя лишь лёгкий шорох исчезнувшего металла. В связке теперь осталось два ключа — один, как писала Алиса, вёл в Мондштадт, а второй скрывал неизвестное место, чья тайна манила не меньше. Хотелось попасть в Монд, вернуться домой, так сказать, но я уже понял правило: после открытия прохода ключ исчезает. И либо ты выходишь и помечаешь чужие двери для будущих путешествий, либо теряешь доступ к этой местности, пока не доберёшься туда сам, на своих двоих. Два ключа, шанс 50 на 50 — азарт рос с каждой секундой.
С любопытством я ждал, куда забросит меня новый поворот судьбы на этот раз…
* * *
Хранилище Анубандха.
Особое секретное место, притаившееся в сердце столицы Сумеру, скрытое от любопытных глаз и контролируемое Академией и «Бригадой Тридцати». Оно расположено вдали от шумных базаров и оживлённых улиц, вдали от Цитадели Регзара, где расквартированы суровые бойцы Бригады. Здесь, в тени древних стен, хранятся вещи задержанных преступников, погибших авантюристов, членов Академии и даже тех, чьи владельцы так и остались загадкой — забытые кинжалы, потрёпанные дневники, украшения с выцветшими камнями. Это огромное подземное хранилище, разделённое на уровни и секции, где пыльные полки тянутся до потолка, а в воздухе витает запах старой кожи и металла. Здесь можно найти всё, от сломанных артефактов до потаённых писем, если, конечно, у тебя есть доступ и смелость копаться в этом лабиринте. Место древнее, возведённое ещё во времена правления Великой Властительницы Руккхадеваты, с массивными каменными сводами, покрытыми выцветшими рунами, и хитроумными охранными системами — магическими печатями и скрытыми ловушками, из-за чего людей внутри почти не встретишь.
Снаружи, в неприметном здании с облупившейся штукатуркой и тусклыми окнами, дежурят несколько бойцов Бригады Тридцати, их силуэты едва различимы в полумраке, а внутри лишь начальник хранилища, одинокая фигура, следящая за бесконечными рядами ящиков, выдающая или принимающая вещи в зависимости от мятых бумаг, что попадают в его руки.
Начальником хранилища сегодня на смене была девушка по имени Шадия Парниз.
Её смуглая кожа, потемневшая от солнца пустыни, контрастировала с формой Академии — серо-зелёной туникой с вышитым гербом, слегка тесноватой на плечах, и штанами, изношенными на коленях. Тёмные, шикарные волосы, густые и слегка вьющиеся, ниспадали ниже плеч, обрамляя лицо с острыми скулами и тенью усталости под глазами. Для любого жителя Сумеру было очевидно: это пустынница, связанная с песками и бурями, несмотря на попытки ассимиляции. И так оно и было. Шадия родилась среди бескрайних дюн, где ветер выл, как дикий зверь, и там же… умерла. Не от доброй судьбы дети песков покидают родные края, прячась под землёй в одиночестве, надевая чужие, душные одежды, чтобы забыть прошлое.
Есть те, кому везёт — смелые души, что преодолевают испытания, купаются в славе, деньгах и уважении, их имена гремят по пустыне и всему Тейвату. А есть те, кому не повезло, и Шадия была одной из таких. Её клан распался ещё до её рождения, оставив после себя лишь руины, бедность и постоянную угрозу со стороны банд и диких зверей. Она росла, воспринимая это как вызов, как испытание, которое нужно преодолеть, чтобы обрести счастье — так говорили старые книжки и истории, что шептала ей мать у костра в холодные ночи.
Но реальная жизнь оказалась далека от сказок.
Не каждый человек добр, не каждый говорит правду, не у каждого есть мораль или границы. Шадия узнала это на собственной шкуре несколько лет назад, когда её группу заманили в ловушку посреди пустыни. Стрелы, пропитанные электростихией, пронзили воздух, убивая многих на месте — их тела рухнули в песок, окрашивая его тёмными пятнами. Оставшихся, связанных девушек, ждала судьба хуже смерти. Что могут делать здоровые мужчины, выросшие в дикой пустыне, лишённые законов и разума, с беспомощными пленницами? Уж точно не читать книги, а утолять свои низменные желания. Ночью они издевались над Шадией и её подругами безжалостно — грубые руки, насмешки, удары, крики, что эхом разносились по скалам. Её насиловали по очереди, раз за разом, пока тело не онемело от боли, а разум цеплялся за остатки воли.
К рассвету один из них, огромный детина с безумными глазами, видимо, обкурившийся чем-то тяжёлым, взял булаву и прошёлся по лагерю. Его удары были сокрушительными — один взмах, и головы подруг разлетались, как спелые дыни, кровь хлестала на песок. Шадию он не добил с первого раза, промахнулся, и несколько раз ударил по спине и плечу, дробя позвоночник и кости плеча, оставив её истекать кровью среди мёртвых тел под палящим солнцем.
Лишь чудо спасло её — отряд искателей приключений наткнулся на место бойни. Среди них был целитель с Глазом Бога, чья магия оживила её искалеченное тело. Он восстановил спину и руку, но боль осталась — острая, как кинжал, пронизывающая каждый нерв. Простая магия воды не могла исцелить такие раны полностью, и Шадия осталась калекой, хоть и способной двигаться.
Тогда она поклялась отомстить этим тварям, её сердце пылало ненавистью, но время шло, и с ним приходило горькое осознание: её проблемы никому не интересны. Ни в пустыне, где такие истории — обыденность, ни в Каравани-рибате, ни в столице. Её считали «грязной» пустынницей — одинокой, больной, ненужной. Бригада Тридцати приняла её заявление о нападении, но все понимали: без явного следа преступников ловить не будут. Пустыня кишит подобными бандами, и Шадия была не первой, не последней жертвой. Даже парчамдар Цитадели Регзара, с его тяжёлым взглядом и усталым голосом, признал дело безнадёжным.
Увидев её отчаяние, он предложил работу в Хранилище Анубандха — из жалости, смешанной с брезгливостью, как будто подбирал выброшенную вещь с рынка. Шадия, сломленная и измождённая, согласилась. Ей не оставили выбора — лучше это, чем участь рабыни или жены в пустынном клане, где её ждала вечная покорность. Внутри что-то умерло, но она не сошла с ума и отказалась от такой участи.
Пройдя обучение, она получила должность с урезанным окладом, часть которого «неофициально» отходила парчамдару как «плата за милость» — обычная практика в Сумеру. Работа дала ей укромный уголок в хранилище, где она могла спрятаться от мира. Место было спокойным, уединённым — можно было поспать на узкой койке в кабинете, поплакать, тихо выкрикнуть боль, и никто не услышит, кроме редких посетителей. За годы она немного пришла в себя, отчасти отпустила прошлое, начав заботиться о здоровье. Таблетки, травяные настои, процедуры у местных целителей — всё это смягчало боль, но не излечивало. Полного исцеления не будет никогда, и она смирилась с этим фактом.
Но жизнь на этом не кончается, и сейчас Шадия копила мору на шаманское кольцо, которое, по словам продавца, могло заглушить её постоянную боль. Вещица стоила целое состояние, и она видела в ней надежду на новую жизнь. Но страх, что какой-нибудь богатый искатель приключений выкупит его раньше, гнал её вперёд. Даже если занять у всех знакомых, моры не хватит, и Шадия работала без выходных, живя в своём кабинете среди пыльных полок. Она взяла подработки — перевод текстов с древних наречий, составление писем для заказчиков, — лишь бы приблизиться к цели. Обычная ночь для простой, никому не нужной пустынницы, но сегодня ночь отличалась от обычных — в воздухе витало что-то новое, необъяснимое.
Шадия как обычно сидела за потёртым деревянным столом в своём просторном кабинете, окружённая высокими стопками пожелтевших бумаг, свёрнутых свитков и потрёпанных тетрадей, исписанных неровным почерком. Лампа на столе, с закопчённым стеклом и дрожащим пламенем, едва разгоняла тьму, отбрасывая длинные тени на каменные стены, покрытые трещинами и следами времени. В воздухе витал тяжёлый запах пыли, старой кожи и слабого аромата травяных настоев, которые она принимала для облегчения боли.
Она склонилась над очередным текстом, переводя древние письмена с выцветшего пергамента, когда внезапное беспокойство сжало её грудь. Голова закружилась, мысли распались, как песок в бурю, и она не могла сосредоточиться на строчках — буквы перед глазами начали плавиться, превращаясь в бесформенные пятна. Шадия решила, что это усталость от бесконечных ночей без сна, от подработок и напряжения, копящегося в её истощённом теле.
Начальница хранилища потянулась за чашкой кофе, стоящей на краю стола — грубой керамической посудой, внутри которой остывал горький напиток с привкусом специй, — но рука застыла в воздухе, не подчиняясь воле. Тело словно налилось свинцом, мышцы отказались двигаться, и она с ужасом осознала, что не может даже пошевелить пальцами. Лишь шея сохранила слабую подвижность, позволяя ей с трудом поворачивать голову, каждый раз ощущая лёгкий хруст в повреждённом позвоночнике.
Сквозь пелену в глазах она подняла взгляд и заметила движение в длинном коридоре, ведущим к хранилищу. Полумрак рассеивался тусклым светом светильников, закреплённых на стенах через равные интервалы, их огоньки мерцали, отбрасывая пляшущие тени.
Из глубины тени выступили два силуэта, их очертания дрожали, как мираж в раскалённой пустыне. Первый — маленькая девочка в лёгком платьице из тонкой ткани, чуть выше колен, с оборками, колыхавшимися на невидимом ветру. Её босые ножки ступали бесшумно по холодному камню, а волосы, кажется, светлые, развевались, скрывая лицо. Позади неё шёл высокий мужчина в белой одежде — свободном плаще с длинными рукавами и широкополой шляпой, чья тень падала на пол, скрывая черты под широкими полями. Детали ускользали — лица оставались смазанными, как в густом тумане, одежда казалась размытой, лишь общие формы проступали сквозь пелену. Девочка двигалась уверенно, её маленькая фигурка контрастировала с массивным силуэтом мужчины, она вела его за собой, словно путеводная звезда.
Шадия попыталась закричать, позвать на помощь, но голос застрял в горле, превращаясь в хрип, а тело оставалось неподвижным, как мёртвый груз. Её сердце заколотилось, пульс отдавался в висках, но она была беспомощна. Силуэты остановились в проходе, их тени вытянулись на каменном полу, дрожа в свете факелов, а затем медленно двинулись в её сторону, их шаги были едва слышны, но приближение ощущалось как нарастающий гул. Сердце Шадии замерло, она ощутила холодный пот на лбу, но не могла ничего сделать — её сознание погасло.
* * *
Ночь в Академии Сумеру опустилась как тяжелый занавес из бархата, усыпанный звездами, что мерцали сквозь листву древних деревьев, словно глаза забытых богов. В своих личных покоях, скрытых в глубинах башни, Великий Мудрец Азар позволил себе редкий миг уязвимости — ночь отдыха. Комната, обычно гудящая от шепота свитков и гула механизмов, сейчас дышала тишиной. Единственный свет исходил от лампы с зеленоватым пламенем, отбрасывавшей длинные тени на полки, забитые томами древних трактатов и моделями Ирминсула, вырезанными из нефрита.
Азар откинулся в кресле из резного тика, обитом шелком цвета осенних листьев. В одной руке — бокал с рубиновым вином из виноградников Гандхарвы, терпким и густым, как кровь забытых эпох. В другой — раскрытая книга: «Хроники Катаклизма», том, который он перечитывал уже в сотый раз, выискивая в строках подсказки к будущему. Его пальцы, обычно сжимавшие перо или рычаг какого-нибудь устройства, теперь лениво перелистывали страницы. Лицо Азара, обычно суровое и острое, как лезвие церемониального кинжала, смягчилось в полумраке. Глаза, цвета грозового неба, скользили по строкам, но мысли унеслись далеко — к планам, что зрели в его уме, как семена в плодородной почве Сумеру.
— «Акаша… наша Акаша,» — думал он, сделав глоток вина.
Жидкость обожгла горло, разжигая внутренний огонь. Система, которую он помогал строить, уже пульсировала в жилах региона, собирая знания снов жителей, питаясь их желаниями и страхами. Скоро, очень скоро, она родит нечто великое — нового бога, достойного Сумеру. Не ту жалкую тень, что томится в Святилище, а истинного наследника Рукххадеваты. Азар улыбнулся уголком рта, представляя, как Академия возвысится над Семью, как Великие Мудрецы — он сам во главе — перепишут историю Тейвата. Кусанали? Она была всего лишь пережитком прошлого, хрупкой куклой, которую они держали взаперти из милосердия. Или из расчета. Её сила, скованная чарами и стенами Сурасханы, питала Акашу, но не угрожала. Пока.
Винный туман размягчил края его мыслей, и Азар позволил себе вздохнуть.
Редко он вот так расслаблялся — без докладов, без интриг. Завтра, с рассветом, снова в вихрь: переговоры с Дотторе, корректировка рун в Святилище, подавление шепотков среди младших ученых. Но сегодня… сегодня он был просто Азаром, мудрецом, что вкушает плоды своего гения.
Он потянулся за книгой, чтобы перевернуть страницу, и в этот миг дверь его покоев распахнулась с такой силой, что лампа дрогнула, отбрасывая пляшущие тени на стены.
— Великий Мудрец!
Ворвавшийся был молодым адептом, одним из тех, кого Азар едва замечал в повседневной суете. Лицо парня искажала паника: глаза расширены, мантия в беспорядке, словно он бежал через весь кампус.
— Беда! Архонт… Малая Властительница… Она… она пропала!
Слова ударили, как гром в ясном небе.
Азар замер, бокал замер в воздухе, вино плеснуло через край, окрашивая пергамент в алый. Книга выскользнула из пальцев, шлепнувшись на пол с глухим стуком.
— «Пропала?» — эхом отозвалось в голове.
Это слово не укладывалось в его мир, где все было под контролем, где каждый шаг просчитан. Сердце, обычно бьющееся ровно, как механизм часовни, заколотилось в бешеном ритме. Он медленно поставил бокал, вставая с кресла — движения точны, но внутри бушевала буря.
— Что за чушь? — голос Азара, обычно ледяной и властный, сорвался на хриплый шепот. Он шагнул вперед, хватая адепта за плечо с такой силой, что тот поморщился. — Говори ясно, идиот! Как это «пропала»? Святилище охраняется! Чары непреодолимы!
Адепт, бледный как призрак, выдавил:
— Я… мы… стража… Великий Мудрец, спуститесь сами! Бригада Тридцати уже там, и другие Мудрецы… Это… это катастрофа!
Азар оттолкнул его, не говоря ни слова.
Мысли вихрем кружились:
— «Невозможно. Это невозможно».
Но в глубине души шевельнулось предчувствие — то самое, что он игнорировал, фокусируясь на грандиозных планах. Он вылетел из покоев, мантия хлестнула по воздуху, как крыло ворона. Коридоры Академии, обычно пустые в этот час, теперь гудели от приглушенных голосов и топота ног. Факелы мигали, отбрасывая жуткие силуэты на стены, украшенные фресками Великих Шести. Азар мчался вниз, по винтовой лестнице, ведущей к подвалам, где таилось сердце Сумеру — Святилище Сурасхана.
С каждым шагом паника нарастала.
— «Если она сбежала… Если кто-то помог… Кто-то из Фатуи, враждующий с Дотторе? Орден Бездны? Или… Нет, нет, чары Акаши должны были предупредить!»
Его разум лихорадочно перебирал варианты: саботаж изнутри? Предательство среди Мудрецов? Или… худшее — пробуждение ее собственной силы? Малая Властительница всегда была загадкой, этой хрупкой девочкой с глазами, полными звезд, но Азар знал: в ней тлел огонь Рукххадеваты. Огонь, который они пытались задушить.
Двери Святилища распахнулись перед ним с протяжным скрипом, и Азар шагнул в хаос. Зал, обычно окутанный мягким сиянием рун и ароматом лотосов, теперь кишел фигурами. Члены Бригады Тридцати — элита Академии, воины в масках с символами Дендро — стояли кольцом, мечи обнажены, лица напряжены. В центре — несколько Великих Мудрецов: старейшина с посохом, украшенным листьями Ирминсуля, и пара молодых, чьи мантии были в пыли. Воздух пропитан запахом озона — признак разорванных чар — и чем-то металлическим, как кровь.
Престол Кусанали — изящная конструкция из переплетенных ветвей и кристаллов — стоял пустым. Подушки сбиты, на полу — следы мелких босых ног, ведущие к алтарю, где раньше пульсировала ее аура. Руны на стенах, что должны были сиять вечным зеленым светом, теперь тускнели, как угасающие угли.
— Что здесь происходит? — Азар вломился в круг, его голос разнесся эхом, заставив ближайшего стража вздрогнуть. — Где Архонт? Говорите!
Старейшина Мудрец, чье лицо избороздили морщины веков, повернулся к нему. В глазах — смесь страха и вины.
— Великий Азар… Мы… мы не знаем. Охрана… все усыплены. Смотрите.
Он указал на пол у входа: тела стражей лежали неподвижно, дыхание ровное, но лица бледные, как у спящих мертвецов.
— Какой-то газ? Яд? Они не ранены, но не просыпаются. А чары…
Старейшина махнул рукой к алтарю.
— Охранные барьеры отключены. Кто-то… кто-то знал коды. Знал, как их сломать изнутри!
Мысли хлынули потоком: это не просто побег. Это предательство. Если Дендро Архонт на свободе, она может раскрыть все — Акашу, планы с Фатуи, искусственного бога. Сумеру взорвется от скандала. Селестия… нет, даже без неё, Семь Архонтов… Риски множились, как корни под землей: потеря контроля над Акашей, бунт в Академии, нашествие внешних сил. А если Дотторе узнает? Если Скарамучча… Нет. Все рушится. Его империя, его видение — все под угрозой.
Сердце Азара сжалось в кулаке боли, острой, как кинжал. Он прижал руку к груди, где под мантией билось не хладнокровное сердце мудреца, а живое, полное страха. Дыхание сбилось, мир на миг поплыл.
— «Я не позволю. Не теперь. Не после всего…»
Зал замер в ожидании его приказа, но Азар молчал, уставившись в пустоту престола. Ночь, что должна была быть отдыхом, обернулась кошмаром.
* * *
Ночь в Сумеру опустилась, как занавес из чёрного шелка, расшитый звездами.
На окраине города, где мощеные улицы уступали место пыльным тропам, а дома растворялись в тени джунглей, лагерь Дори Сангема-бай гудел сдержанной суетой. Караван, готовый к маршу на Алькасар-сарай, теснился у старого караван-сарая: повозки, груженные мешками с шафраном, рулонами шелка и ящиками с «особым товаром», который Дори упоминала только с хитрой ухмылкой, скрипели под весом. Фонари, подвешенные на кривых шестах, отбрасывали янтарные блики, а большие грузовые яки, привязанные к кольям, лениво жевали траву, фыркая на прохладный ветер. Наёмники — загорелые громилы с саблями и шрамами — ворчали, таская сундуки, а их грубый смех смешивался с звоном монет на поясе Дори.
Сама Дори, в алом сари, увешанном звенящими монетами, была в своей стихии. Ее розовые волосы подпрыгивали вместе с пышной шапкой, пока она металась между повозками, тыча пальцем в нерадивых грузчиков. В одной руке — потрепанный свиток с накладными, в другой — мелок, которым она помечала ящики. Янтарные глаза сверкали, как у хищника, почуявшего добычу. Маршрут до Алькасар-сарая был золотой жилой: специи туда, «диковинки» обратно, и, если повезет, пара сделок с купцами по пути, которые не задают лишних вопросов. Даже в полночь Дори была на взводе, словно выпила эликсир бодрости.
— Эй, ты, с лицом, как у верблюда после запоя! Этот ящик с шафраном — не подушка для твоей задницы! Если хоть зернышко просыплется, я тебе устрою экскурсию в пустыню — без воды и с песком в зубах. Шевелись, или я найду кого порезвее!
Грузчик, потный и красный, пробормотал проклятье и потащил ящик дальше.
Дори фыркнула, повернувшись к пушистому яку, который пытался укусить её за попу.
— Ну-ну, милый, ты мне не по карману, — буркнула она, потрепав зверя по морде, и уже собралась проверить следующий сундук, как услышала шаги за спиной.
Тяжелые, но неровные, будто кто-то шел, спотыкаясь на каждом третьем шаге. Она обернулась, прищурившись, и чуть не выронила свиток.
На тропе, ведущей от города, стоял Хасан — её лучший караван-башмак, мастер прокладывать пути через джунгли и пустыни, договариваться с разбойниками и находить воду в самой сухой дыре. Высокий, с кожей, тёмной от солнца, и шрамом через бровь, он выглядел так, будто только что вернулся с базара, а не из бимарстана, где должен был корчиться от лихорадки. Врачи клялись: месяц в жару, потом месяц на ногах, как полудохлый скарабей, и то, если звезды сойдутся. А тут — стоит, ухмыляется, с рюкзаком через плечо, и только лёгкая бледность на щеках выдает, что он не врёт о болезни.
— Хасан?! — Дори замерла, уперев руки в бока, и её голос сорвался на недоверчивый писк, который она тут же поправила на свой фирменный сарказм. — Ты что, сбежал из бимарстана, пока лекари спали? Или они решили, что я зря плачу за твоё место, и вышвырнули тебя? Мне сказали — месяц в койке, как в лихорадочном аду, а потом еще месяц ползать, как жук в песке! А ты стоишь тут, будто за лепешками сходил. Что за чертовщина, башмак? Или ты теперь призрак, а я должна за тебя свечку ставить?
Хасан скинул рюкзак на землю, вытер пот со лба и рассмеялся — хрипло, но с той живостью, что всегда бесила Дори, потому что означала: он знает что-то, чего не знает она. Его тёмные глаза сверкнули в свете фонаря, и он заговорил, растягивая слова, как будто смаковал байку:
— Ха, госпожа Дори, если б я был призрак, я бы первым делом стащил твой кошелек — говорят, духи любят мору. Нет, меня вылечили, прямо в бимарстане, среди вони трав и стонов. Пришёл какой-то тип — ну, чистое чудо, клянусь ветвями Ирминсуля! Волшебник, святой, или, может, пьяный бог. Одним касанием — бац! — и я как новенький. Лихорадка ушла, будто её ветром сдуло. И не только я — вся палата встала: старики, что кашляли кровью, дети с ранами, даже тот бедняга, которого уже в саван заворачивали. Цирк, госпожа, настоящий цирк, только без жонглеров!
Дори прищурилась, ее деловой нюх завибрировал, как струна. Она шагнула ближе, скрестив руки и наклонив голову, будто оценивала товар на базаре. Исцеление оптом? В Сумеру, где за глоток воды дерут три шкуры, а за лечение — все пять?
Это звучало удивительно знакомо…
— Одним касанием, говоришь? — протянула она, постукивая пальцем по подбородку, ее голос сочился подозрением. — Это ж не базарный фокусник с кроликами в рукаве. Кто он такой, этот твой чудотворец? За бесплатно раздавал исцеления, как лепешки нищим? В Сумеру даже воздух продают, Хасан, ты знаешь! Расскажи, как было: касался он всех? Или как — взглядом, словом? Использовал ли какие-нибудь печати? Не темни, башмак, или я тебя заставлю пересчитывать весь шафран до рассвета, и без фонаря!
Парень присел на край повозки, его улыбка стала шире, но в глазах мелькнуло что-то вроде благоговения — редкость для караванщика, который видел и бури, и предательства. Он понизил голос, чтобы наемники, таскавшие ящики неподалеку, не подслушали:
— Ну, меня он коснулся — вот так, легонько, по плечу, и тепло пошло, как от костра в холодной ночи. Прямо в кости, в кровь, будто солнце внутри зажглось. А других? Кого-то касался, а кого-то — нет, на расстоянии. Просто стоял в проходе, махал рукой, и из ладоней лился свет — золотой, мягкий, как мёд на рынке. Не слепит, а обволакивает, тёплый, от него даже дышать легче. Я сам видел: старуха, что кашляла кровью, вдруг запела гимны, а девчонка с красными глазами моргнула — и чисто, как у младенца. Палата за палатой — и все на ногах. Я думал, это сон, но вот я тут, стою, дышу, и даже шрам чешется меньше.
Дори села напротив, подперев подбородок рукой.
Неужели, это её любый деловой партнёр Александр? Ещё недавно его пытались убить и даже посадили в темницу под выдуманным предлогом, из которой тот благополучно сбежал. А теперь внаглую шарится по столице, не дожидаясь пока ситуация с его арестом не уляжется?
— Хм, почти верю — ты не из тех, кто плетет байки за миску похлебки, — сказала она, понизив голос до заговорщического шепота. — А ну-ка, напряги свою пустую башку: как он выглядел, этот твой «святой»? Высокий, низкий? Лицо доброе или с хитрецой? Где он сейчас — в Академию подался, в таверну, или в джунгли? И что значит «странно»? Пел, шутил, или молчал, как рыба на базаре? Выкладывай, или я тебе устрою ночной инвентарь до рассвета, и без сока дхармы!
Хасан почесал шрам на брови, задумавшись, и его лицо посерьезнело — воспоминание всё ещё жгло, как свежий ожог. Он заговорил медленнее, будто выуживал детали из памяти:
— Высокий, госпожа, худой, но крепкий — не сломаешь. Волосы белые, длинные, до плеч, спутанные, будто он неделю по джунглям шатался. Плащ весь белый, как снег в горах, и чистый, без единой пылинки — в бимарстане, где вонь и грязь! Лицо… не доброе, но веселое, с искоркой в глазах — голубых. Улыбался, говорил коротко. Молчал больше, смотрел на всех, будто проверял, сколько мы протянем. А странно… ну, шатался он немного, госпожа. Пахло от него вином — крепким и дорогим, как то пойло в «Зеленой ветви». Думал, он в стельку, но руки не дрожали, свет лился ровно. Исцелил всех, хлопнул в ладоши и сказал: «Хватит на сегодня, дети джунглей. Звезды зовут, пора идти восстанавливать справедливость». И ушёл — через окно прям, в ночь, будто растворился. Может, в таверну, может, в Академию — кто его знает? Ни имени не спросил, ни моры не взял. Просто… испарился.
— Ох, ты меня сегодня осчастливил, — хмыкнула она, хлопнув его по плечу так, что он поморщился. — Золотой свет, пьяный волшебник… Но слушай сюда: раз ты на ногах и весёлый такой, то никаких тебе «страховок» и «отпусков». Караван трогается через час, Алькасар-сарай ждет, и твои тропы сами себя не протопчут. Бери рюкзак, садись на первую повозку и рули. И не вздумай ныть — если лихорадка вернётся, моли своего пьяного волшебника, чтоб он притащил свою бутылку и спас тебя снова!
Хасан встал, потирая плечо, но в его глазах плясали искры — смесь облегчения и старой верности. Он подхватил рюкзак, буркнув:
— Как скажешь, госпожа. Но если этот волшебник вернётся, я ему налью — за компанию. Чудеса творить в одиночку, да ещё пьяным — это ж тоска смертная. Может, он и мне научит свет пускать, а? Хоть разбойников пугать.
Дори расхохоталась, звонко, как монеты в кошельке, и вернулась к своим повозкам.
