• Denis Moshkin

Документ Microsoft Word.docx

Немного ранее. Четырехугольный мир.

Великий Дух, Гроб-Урук порожденный из страха, боли, похоти и смертей десятков и десятков тысяч гоблиноидов по всему миру был зол. Его раса — несомненно самая великая и самая сильная! — притеснялась всеми остальными расам. Ладно бы снобистытыми «высокорожденными», для них все остальные расы, что мотыльки-однодневки и воспринимать их равными себе те едва ли станут. А ведь их самки самые сладкие на вкус и дают самое сильное потомство, а в каждом приплоде появляется хотя бы один щаман! Ладно гномы, забурившиеся в самые дебри мира, или викинги, настолько суровые, что даже исцеление у них пытает жреца, а воины голыми руками забарывают медведей, но даже эти коротышки, Реи — неудачная подделка на настоящих Гоблинов и то считают зеленых мерзкими отродьями, забывая про своё место. Глупости. Гоблины — раса воинов, грабителей и налетчиков, способная приспосабливаться и выживать в любой среде, ассимилируя поглощая и переваривая местное население. Раса с самым нераскрытым и высоким потенциалом, которая и должна править этим Четырехугольным миром, потеснив этих расплодившихся хуманов и пустив их самок на богоугодное дело, порождая еще больше сильных, но ловких бойцов и ловких, но сильных убийц!

Обратив свой взор на самую сильную и ловкую расу Великий Дух обнаружил нечто необычные в одном маленьком и хилом племени. Среди подконтрольных гобсов, в теле такого же правильного зеленого, он увидел душу неправильного юдишки. Маленького, хилого, податливого словно глина, но имеющего свой потенциал. Решение пришло мгновенно, он даст неправильному юдишке возможность становиться сильнее творя угодные Великому Гроб-Уруку дела, испытывая его и сам становясь сильнее, опытнее, а после его смерти зохавает душу и с учетом выявленных ошибок передаст накопленную силу правильному, злобному гобсу. А затем снова и снова и снова, в бесчисленных итерациях порождая вумных шаманов, хитрых убийц и могучих чемпионов, пока не станет достаточно силен, чтобы указать этим мерзким божкам Света их место. Неисчислимо, вероятно потому, что Великий Дух не умел считать даже до трех, короткое мгновение и сила вместе с благодатью начала изливаться на неправильного юдишку, чья душа словно губка, начала впитывать всё, что ему дают. Будь Великий Дух более сосредоточен и обладай большим набором знаний, он бы заметил, как в изливаемую им силу незаметно вклиниваются частички Хаоса исподволь меняя и перестраивая тот грубый ненаправленный поток сил, что он изливал на душу человека из другого мира застрявшего в теле слабого гоблина.

Время и место неопределимо. За пределами Четырехугольного мира.

— Эй! Так не честно! — возмутилось олицетворение Жизни и одно из воплощений Вселенского Порядка, самоуправию соперника. — Откуда ты взял этого своего «Великого духа»?! А ну убирай обратно, нормально же играли!

— Создал, как и всякую тварь до него, — довольно улыбнулся Изобилие и одно из воплощений Вселенского Хаоса, показывая своему сопернику кипу бумаг. — Ты посмотри, я уже прописал ему все характеристики, характер, мотивацию, лор, и предысторию, так что никто не подкопается!

— И что мне тогда делать прикажешь? Тоже создавать своего Духа, а может Героиню наделять новыми силами? Хотя… — зарылся в схожую кипу бумаг первый игрок, после чего победно извлек один из них и возвышенным тоном произносит. — Бросок на божественное восприятие. — Кубик покатился по игральной доске перепрыгивая с одной грани на другую пока не остановился на…— Двенадцать? Ксо! «Мать-Земля замечает воздействие твоего Великого Духа, но не успевает его остановить, отмечая только конечную точку. И в своём бесконечном сострадании ко всякой твари мирской, обращает свой взор на человека, запертого в теле гоблина, обещая тому…»

— Стоп, стоп, стоп! Хватит! Не многовато ли успеха, для двенадцати? Хватит и того, что она замечает неправильного гоблина.

— Ладно, — смирился с тем, что не удалось внести еще немного правок в партию Жизнь. Естественно, ради Сохранения Великого Порядка, как же иначе? — Только замечает. Твой ход.

— Так, и кем же мне походить… — задумчиво поскреб извилины Изобилие, чей взгляд пробежался по кипе бумаг…

Снова Четырехугольный мир. Один незадачливый попаданец.

То, что я помер, скончался, преставился, завершил земной путь, как-то не особо встревожило, хотя явно ж должно было. Конечно, ни разу не помирал еще и доподлинно утверждать не могу, но это ж обоссать колени как страшно! Ить хрен его знает, что за тем «рубиконом»: может, действительно перевозчик, а может и нет ничего. Такого просто нельзя не бояться, если ты хотя б на волосок адекватный!.. Да только событие это — жуткое для любой твари, и тупой, и разумной — просто не успело как следует испугать, не прихватило морозною щепотью волосы у меня на загривке. Нагадило в растерянную, сотрясаемую от ударов башку зерном кристального осознания — «я подох!» — но жлобски зажало времени на прочувственное смакование. Ни истерики тебе, ни самокопаний каких, ни мал-мала внятной паники: «Чик!.. И ты уже не небесах». Помню только, как притулился под деревом в поле, пережидая грозу — ух, и здорово же здорово грохотало прямо над головой! — а потом… будто обрезало. Как говаривал классик: «Тут помню, а тут — не помню».

А сейчас даже глаза толком не могу распахнуть, потому что меня по лицу от души душевно в душу метелят — практически пиздят — какие-то зеленомордые, мерзкие дети! Радостно верещат, брызжут слюнями от восторженных чувств и бьют с огоньком. Без смертоубийственных умыслов — в визгах не слышно ярости бешенства — но колотят умеючи, сучата, с явным желанием причинить больше страданий. Вот же утырки коротконогие!

За сполохами пинков прямо в лицо, что отзываются грохотом в голове, я кое-как вижу эту мерзкую мелочь. Вижу впервые — во век бы не знать их жабьи морды! — но хрен пойми откуда знаю наверняка, что бьют меня уже не впервые. И я их бью тоже… Бывает… По случаю… Но обычно, кажется, всё-таки пиздят меня…

Хотя куда страньше этого театра абсурда — даже страннее придурковатого «Ура!.. Я подох!» — полное отсутствие даже капли стыда. И нахрена я вообще о таком думаю, пока меня избивают?! На секунду аж не по себе как-то стало: вдруг оттоптали что-нибудь важное в моей голове, уроды зеленомордые? Какие-то пиздюки-коротышки, которые от одного пендаля должны с воем улетать в стратосферу, топчут меня невозбранно, а я ни капельки этого не стыжусь. Боль чую, обиду, но только не стыд. Так же не бывает — даже у мазохиста есть хоть капелька гордости!..

Откуда-то из промежножного ганглия накатывает понимание, что эти два дебила с одной извилиной на двоих — есть мои братцы, родные, возможно даже единоутробные. Со мной один кусок мяса жрали, и свою первую самку тоже на всё племя делить будут. Каждый из них по отдельности туп, горд и самоуверен, как пуп земли, под которой мы проживаем, но вместе… Вместе два дебила — это сила, с которой стоит считаться. Особенно такому хиляку и заморышу, вроде меня.

«Братцы тупые», — вспоминаю чужие-свои злобные мысли. — «Бьют часто, уроды, потому что дико завидуют — в племени у меня самый внушительный хер, хотя я самый младший».

Какое племя и при чем тут мой хер — идей по нолям. Я вроде бы знаю, но… ничерташеньки не понимаю. Меня просто и без затей лупцуют ногами и на этих ударах пока что весь свет — полумрак, если точнее — клином сошёлся. Отбитые рёбра будто пронзают горящие без воздуха лёгкие, а я на остатках дыхания подвываю от боли не своим, тонко-скрипучим голоском. С переменным успехом пытаюсь свернуться калачиком, чтобы укрыться от вспышек боли, рубящих тело, и сберечь самую важную часть всякого гоблина. нет, не мозги — голва в эти секунды совершенно без надобности.

«А-а-а-а!.. Мои бубенцы!..» — за неимением выхода, болезненный вопль летает в мозгу. — «Суки, что ж вы по яйцам-то?!».

Правда, помогало это не очень — бьют же в четыре ноги… Да и руки у меня какие-то слишком короткие… И вообще, какого черта тут происходит?!

На трепещущем свету живого огня взгляд зацепился за что-то блискучее. Оно промелькнуло под тряпкой на чреслах у старшего брата и как будто оплеуху отвесило — меня аж обожгло. Окатило внезапным порывом: «Хотеть!!!»

Так вот почему этот козлина тупой так лупцует меня — не хочет младшему приныканую цацку показывать?

«У-у-у, сюки, я вам устрою!» — закипает в отбитой башке. — «По яйцам бить, так ещё и не делитесь? Украду вашу прелесть!».

Искренне не понимая зачем оно надо, но ощущая глубинное и всеобъемлющее устремление непременно спиздить то, что плохо лежит, я кое-как дернулся. Никогда в жизни ведь чужого не брал… А сейчас ловко и хлестко выкинул руку, попав в промежуток между ударами. На лету рассмотрел, что на моих «детских» пальчонках больно солидные когти, и цапнул блестяшку!

«Моя!.. Моя прелесть!» — в мыслях промелькнул злорадный, хохочущий визг. — «Не отдам! Моя!..»

— Отпусти, тупой гоб! — заверещал братец.

Он запрыгал на месте, дергаясь от боли. Разом удвоил порцию братской любви, которую «излучал» с ноги мне под дых. А я, снова блеснув болезненной эрудицией, наконец-то допер, что впопыхах помацал не что-нибудь ценное, а мокрый, блестевший на свету член братца. Ему — и брату, и члену — нифига не понравилась встреча с моими когтями. А потом… потом свет «отключили» — кто-то из них удачно попал и я отрубился.

---

Очухался я, как ни странно, одним куском, что уже хорошо — ить откусить чего-нибудь могли, гады. Но тупые братцы своего не добились и не смогли замордовать младшенького. Папашку нашего побоялись или просто наскучило? Да и хрен бы им по всей липкой морде. И «спасибо» на капельку, вот на полшишечки прямо. Потому как они даже небольшую услугу мне оказали — беззвучный «шепот» в голове, мешавший в однородную кашу мои-чужие мысли, прервался. А те знания и то понимание, которое он трамбовал в ошарашенный мозг, более-менее улеглось. Дало шанс хоть что-то понять не на уровне интуинтивных инстинктов.

Так я просёк, что попал! Причем, по-крупному. Сдох и ожил, но вляпался не в волоокого ОЯШ-а, на которого все девчонки с округи сами сбредаются, а на полном ходу вонзился в зеленую, дурно пахнущую бяку, что зовёт себя гобсами, или же гоблинами.

«За что, что я такого в прошлой жизни наделал и чем заслужил?!» — в груди колыхнулась обида. — «Хочу в тупого ОЯШ-а! Они хоть сдохнуть могут по-человечески… По крайней мере некоторые, а мне что прикажете? В помойной канаве рядом с крысами, или посреди засранной пещеры?»

Но реальность, жестокая гадина, оказалась неумолима — меня ни за что, ни про что породнили с гоблинским племенем. Уморительно мелкие, неисправимо подлые, и безупречно тупые, как дети на попечении интернета, эти коротконогие зеленушки нечеловечески жестоки, о чём я знаю прекрасно. Знаю даже без подсказки свежих гематом на лице и боках. А еще гобсы жуть какие вороватые парни, словно стая сорок, науськанных патологическим клептоманом и живущих с одной мечтой — овладеть самкой, попутно что-нибудь стырив. И ради этой голубой мечты они любого не гоблина — да и гоблина, если прижмет — порежут на ломтики и сожрут без соли. Буквально и с аппетитом. Ибо еды на быстро растущие племена всегда не хватает и в ход идет что угодно, от слабо ядовитых кореньев и ягод, разваренной кожаной сбруи с краденого обмундирования, и до «мяса» — своих менее удачливых родичей.

Потирая ушибы, я с кряхтением сел. Не без облегчения понял, что хотя и ощущаю себя косплеером отбивной с кровью, но косточки, кажется, целы. Взгляд поймал резкость и растеряно поплыл по округе, чтобы через секунду озадачено уставиться на ноги. Во-первых, они у меня комично кривые и короткие, что у гобсов считалось особым признаком красоты. А во-вторых их почему-то аж три!

Потасовка горела уже где-то вдалеке, на другом конце… этого места, чем бы оно ни оказалось. Мною больше не интересовались и внезапного удара можно пока не опасаться. Видать, второй братишка заметил, что первый от него что-то спрятал, и по понятиям любого зеленого попытался отнять «блестяшку».

«Прелестно», — я прислушался к визгу драки.

Меня не бьют и это главное, а там пусть хоть вешаются, хоть на ворованые мечи грудью бросаются. У меня тут своя атмосфера и дела поважнее. С непонятным предчувствием я приподнял тряпку на чреслах и… ахнул. Третья нога — нихрена не нога! Я же знал — чужие мысли шептали! — но лично такое увидеть оказалось сродни свежему удару по роже. Это был член, толстый и опутаный сетью изломанных вен, огромный практически — он оказался не сильно короче нижних конечностей!

«Едрить!.. Это ж если я встану, то как былинный дурилка, сам себе на хуй начну наступать во время ходьбы», — растерялся я, на всякий случай и руки вскинув повыше да подальше от «брючного удава». — «А если встанет он, то упаду я…»

Хотя… Первая паника быстро улеглась и мысли поплыли спокойнее: из ума пока что не выжил, чтобы собственного хуя пугаться. Да и вообще, при всех очевидных неудобствах мне очень даже нравилось глазеть на эту детородную «колбасень». Она, можно сказать, единственная гордость и «надёжа» младшего сына вождя, да и всего племени из двадцати гобсов, что проживают в комфортабельной пещере под холмом посреди леса.

Я потыкаль пальцем в горячую штуку у себя промеж ног, ощущая прикосновение с обеих концов. А потом… Не то чтобы сомневался в собственных знаниях, минуту назад нашептаных на ухо, но всё-таки вскинул руки поближе к лицу: доверяй, но проверяй. Глянул и окончательно убедился — ладошки мои, под стать укороченным ногам, оказались практически детские по размеру, травянисто зеленые, с большими когтями.

«Так может меня просто скукожило и надо поскорей «раскукожиться»?» — под нервный смешок промелькнула идиотская мысль.

Кажется, в такой ситуации положено хоть самую малость поорать для порядку, поистерить. Но я и смертушки не убоялся — просто не заметил её. Какие-то высшие суки или само Провидение не позволило этого. Потому вместо паники просто принюхался. Член-то я уже разглядел, а пялиться на шершавые стены пещеры смысла немного, так может обоняние хоть на что-то умное намекнет?

Сырой, затхлый воздух и в самом деле хранил много полезного, но в пещере пахло чем-то родным и спокойным. Ноздри щекотали ароматы тухлого мяса, застарелой мочой, гари чадящего пламени и едва уловимой, почти испарившейся сладости женщины. И от «запаха девочки» меня опять как оплеухой огрело! Мозги даже не успели изобразить возмушение перед фактом «родной вони ссанины», как голова повернулась в ту сторону, откуда веяло тонким ароматом вагины. Но… Ничего.

Слабый запах доносился откуда-то из глубины пещеры, из густой темноты, и невероятно манил первым опробовать самку. Упасть к ней промеж ног, шлепая членом по мокреньким складочкам узенькой письки, а потом, под визгливые стоны глупенькой самочки, окунуться в неё до самого корня. Засадить так, чтобы залупа до лёгких достала!..

Я поёжился от собственных мыслей. Да что в башке-то творится? А тут ещё и память моего нового тела напомнила: «Сиди и не рыпайся, идиот!». Самок у нас давно уже не было и то, что я сейчас обоняю, пуская голодные слюни — тончайшее послевкусие вагинального «сока», когда-то обильно орошавшего камни. А если бы самка нашлась и я приткнул к ней свой внушительный хер, то батька-гоблин этому совсем не обрадуется. Настолько, что наш многодетный папашка вероятно захочет укоротить одного не в меру любвеобильного заморыша сразу на целую голову. А потом подаст моё мясо на ужин, чтобы добро зря не пропало. Ибо только крепкий, провереный временем писюн вождя имеет право первым «запузыривать» самочек…

Щупая лицо, похожее на сморщенный сухофрукт, и охреневая от хлеставших по мозгам волн либидо, я благодарил Небеса за то, что все ограничилось всего лишь побоями от старших братьев. мог бы сдохнуть повторно, только успев переродиться. От мыслей, что могло статься иначе, холодело нутро. Ведь тело моё даже на запах — на запах, сука! — порывалось подняться, заодно нагнетая кровь в член. Эта гребаная палка из мяса враскачку вставала перед глазами и я с ужасом понимал, что остановить нашего зелёного брата, занюхнувшего свежую самку, может только смерть или особенно силный удар по балде, на отруб. Хотя даже командный рык вождя прямо в ухо с живительным шаполахом по кумполу не всегда помогает.

А ведь там, куда моё тулово уже собралось вразвалочку прогуляться, размещался еще и неприкосновенный «Гоблинский Складик»™, святая святых со всяким гоблинским скарбом, блестяшками и ништяками, которые племя умудрилось спиздить честным трудом. За посягательство на эту казну — запас ржавых топоров и ножей, мятые кастрюли, немного хорошей жратвы и куча тряпья — вождь открутит кочерыжку любому, как и за самку.

Если «склероз» не подводил, то всё наше племя сплошняком состояло из родственников. Здесь не привечали изгоев из соседних племен и просто чужаков гобсов, на свою беду искавших прибежища. Их забивали на мясо сразу же — папашка-вождь хоть и тупой, но очень дальновидной, как главный производитель, и не подпускал никого к размножению. Помню, даже пристукнул как-то парочку ретивых сыновей, полезших вперёд батьки. Насиловать разрешал только уже беременных самок, позволяя отпрыскам веселиться со своими новоиспеченными «мачехами» до тех пор, пока у «мамочек» не вырастут животы. Потом их запирали на складе и вождь до самых родов в одно «жало» пользовался благами безудержного совокупления.

Но настолько строго было давно — сейчас дисциплина заметно прихрамывает промеж братьями. Время забирает своё и папашка наш неумолимо стареет, теряет хватку. А у гоблинов без сильного кулака даже самый крепкий член не котируется. Вождь не мог этого не понимать — тупой папашка очень даже умный местами — и затеял налёт. Грозным визгом и угасающим авторитетом приструнил дерущихся, разогнав по углам, после чего браво объявил время для славных гоблинских подвигов. Мол, обосновался неподалёку наглый юдишка, посмевший недооценивать зеленомордую мощь и самонадеянно выстроить дом. Курочек-козочек даже завел и явно планировал ферму устроить — будто нарочно обеденный стол для нашего брата накрыл. Привез с собой, не считая ещё нескольких юдишкиных самцов, троих вкусных самочек. Двоих совсем молоденьких, отчаянно и сладко вонявших девственностью на всю округу, а также одну зрелую, пышнотелую матку, с которой явно зачал и родил первых двоих. Гобсы, как великие воины, не могли больше терпеть такой наглости и должны были выступить за своим дряхлеющим ваиводой…

Я вслушивался во вполне ясные звуки, что сливались в слова, и потихонечку сатанел, вынужденный переводить для себя же свои собственные мысли. Кое-как пробирался в гущу их смысла, с огромным трудом разгребая склизкие слои инстинктивного и выуживая среди них искорки осознания. Со скрипом, как ржавая шестерня на валу, понимал о грядущем походе на ближайшую ферму за козьим и человеческим мясом, а так же за женою и дочерьми человека, который там поселился.

Я ведь и сам их уже видел. Вернее, видело мое коротконогое тело, пока в него не заселился мой разум. Видел и помнил, как вечерний ветерок приносил в кусты, в которых гоблины спрятались, нежные запахи молоденьких девственниц. Помнил их радостный смех и звуки нежных голосов… Член от таких воспоминаний снова напрягся, а мозги наполнились непонятными мыслями. Рука будто сама нашарила выщербленный кухонный нож рядом с лежанкой, когда-то украденный у другой гоблинской шайки — моё оружие. Батя объявил налет и вооружал своё чахлое войско, распаляя сыновей хриплыми визгами…

Пока наша «гвардия» вооружалась и разогревалась ритуальным мордобоем, я поспешил подняться на ноги и хоть немного пройтись, размять нывшее от синяков и ссадин тело. Помнил, что отказаться в любом случае не смогу — в племени так не принято. кто не с вождём — тот против него. Именно поэтому я поковылял в самый темный угол пещеры, планируя чуть подробнее себя осмотреть. но чем глубже в тень заходил, тем ясней понимал — не спрячусь. Гоблины хорошо видели даже в практически абсолютной темноте, а уж в не самой обширной пещере с костром посреди и подавно не сыщешь интимного укрывища. Я, как кошка, отлично различал скудные детали окружения, всего-то теряя краски по мере удаления от костра. Кожа на ладонях и округлом «пивном» пузике из зелёной стала серой, как чёрно-белое изображение на древних телевизорах.

Чтобы не бить головкой члена по икрам во время ходьбы, пришлось на ходу загнуть его дугой и сверху заткнуть за тряпку, прикрывавшую бедра. А ведь иные гоблины имели хоть какое-то подобие одежды в виде ремней или наплечных перевязей, к которым цепляли разные украшения, костяные пластинки на манер ламелярной брони или оружие — дубинки, топорики и ножи. А у меня, как у аутсайдера, даже тряпка на чреслах имела такой вид, будто в ней уже трое померло, двоих — похоронили.

Ощупав себя крохотулечными «детскими» ручками, я нашел на голове солидную рану. Корка крови на рассеченной коже уже схватилась и помереть от кровопотери не грозило, но не этот ли «подарочек» от братишек заселил меня в тулово гоблина? Они совего младшенького всё же приморили, долбанув ему по башке, но кто-то — или что-то — засунуло меня в тельца писюкатого изгоя?

Стоило ли в таком случае спрашивать «Зачем»? Нет, не стоило. Я ведь даже не знаю, верны ли мои домыслы. Сейчас главное выжить, не умереть снова, не просрать этот шанс — очередного могут и не пожаловать за нерасторопность. А чтоб не сдохнуть, надо башкой работать. Я встряхнул головой, ощущая колебания длинных кончиков своих ушей. Окинул взглядом неровные стены, местами поросшие пласта и чёрного в монохромной палитре лишайника. Заметил какие-то то ли грибы, то ли ещё хрен пойми что, светившееся тускло зелёным. Невкусная хрень, раз её до сих пор голодные мы не сожрали.

Лежанки соплеменников не заинтересовали — что я не видел в кучах листвы? К тому же, весь небогатый скарб зеленомордые коротышы с собой носят, так что искать в тех кучках нечего. А вот лужа неподалёку от костерка — это полезно. Через неё протекал жиденький пещерный ручеёк, отчего вода, пригодная для питья, постоянно оставалась свежей даже несмотря на то, что зеленомордые обрыганы и мочились в неё, и чего похуже.

Я направился к лужице. Хотел пить, но больше жажды мучился от любопытства. Наклонился, ворочая головой и стараясь уловить едва различимое отражение на поверхности. Спустя миг рассмеялся, если бы мог — увидел самого «гоблинского» гоблина, какого только можно вообразить. Щуплое тело, узкие плечи, большая голова с низким лбом, острый крючковатый нос, злобная «мордочка» и длинные уши. Сам бы себя по роже пнул — такой видок неприятный…

Шевеление справа, на краю зрения и прямо под рукой, обожгло тревогой. Не испугало — не научился я заново пугаться — а по-звериному стянуло мошонку в «гармошку», огрело незримой затрещиной ощущенья опасности. Я вцепился в первый попавшийся под руку камен и с визгом — да что ж за голос-то мерзкий такой? — врезал по белесому шевелению. Не разглядел что там — тварь какая или придурошный братец ползет? — но жахнул так, что аж брызнуло. Под камнем тихонько чавкнуоло, взвился и оборвался тонкий, отвратительный скрип, ощущенье опасности истончилось.

— Сдохни! Сдохни, сука! — запоздало выдохнул я, отрабатывая еще раз в бесформенное белое месиво.

Выронил камень и потянул носом, силясь разглядеть, с кем опять успел пересечься. Это оказалась толстая, белесая, словно покойник, личинка размером с ладонь. Перед глазами в это мгновение, внезапностью появления сшибая на задницу, вспыхнули строки:

Трупный червь убит.

Получено 0.2 Благодати.

Статус:

Имя: —

Раса: Гоблин (Обыкновенный)

Класс: нет (доступно после 10 уровня)

Уровень: 1 (0/100)

Характеристики:

Здоровье: 8/8

Выносливость: 16/16

КС Брони: 5

Сила: 3 (-4)

Ловкость: 5 (-3)

Интеллект: 3 (-4)

Стойкость: 4 (-3)

Воля: 2 (-5)

Благодать: 0.2

Мысленно поелозив пальцем по экрану характеристик, я озадачено поскрёб безволосую голову. То, что засунуло меня в тушку тощего гоблина, не планировало, чтобы я так просто подох во второй раз. Циферные выражения моих характеристик, и то, что я могу их увидеть, говорят обо многом. Кажется, Судьба поворачивается ко мне задом, тащит вниз трусики и радушно раздвигает упругие булки.

Понять бы теперь, чё о от меня «дарителю» надо… Задумчиво пошерудив рукой, я подхватил раздавленную личинку и сунул мясистое тельце в рот. Принялся жевать, чувствуя густой сливочный привкус и размышляя о том, какого хрена тащу в пасть эту дрянь и почему до сих пор не блюю. Только отведав личинки, я понял, что был очень голоден…

* * *

Мы ломились по лесу, избегая звериные тропы. Спешили, что было сил. Я бежал вместе со всеми, заткнув за край тряпки на бедрах головку полунапряженного члена, чтобы не колотить голенями по залупе. Ковылял вместе со всеми, потому что возбужденные братцы отступника прирежут в момент. Заколют, выпотрошат и сожрут на бегу, еще больше зверея от запаха крови. Потому я бежал, спасая странную и непонятную жизнь, хотя толком даже понять не успел, чего же хочу. Полз по кустам, елозя пузом по вешней листве. Подбирался с тупорылыми братцами к свежей ограде на ферме, предугадывая скорый сигнал от папашки. Я… мое тело, до того, как я им стал, уже побывало в паре набегов. В удачных, раз до сих пор живо. Но что станется на этот раз? Что будет, когда дряхлый батёк заверещит: «Бей юдишек!»?

И что черт побери мне делать? Участвовать в этом жестоком разбое вместе со всеми, но чем я тогда буду отличаться от этих зеленых паразитов? Бежать? Но куда? Даже если мне удастся скрыться от своих родичей, едва ли остальные племена гоблинов примут чужака — своих ртов хватает. Попытаться помочь деревенским? И скорее всего сложить голову вместе с ними. А может… Самому захватить власть в племени? Убить вождя, пару самых старших братьев и попытаться самому занять его место. В конце концов плох тот гоблин, что не мечтает стать вождем…

1)Нападение на хутор. Не требует никаких дополнительных бросков кроме боевых, так как естественное гоблинское поведение.

2)Мне с этими отморозками не по пути. Бежать (распишите куда и как). Вас посчитают трусом и в случае если поймают, сожрут.

3)Помочь людям. Требует бросок Воли КС 15, или КС 10, если сможете убедить себя, что это всё ради единоличного захвата самок.

4)Попытаться подсидеть отца, с броском Воли КС 5. Для захвата племени потребуется убийство предыдущего правителя и убеждение/убийство хотя бы трех старших гоблинов. В случае успеха вы получите Благодать не только с набега (успешного или нет, но вам же проще, если успешного), но и за захват племени.