• Виталий Хонихоев

Глава 18

— … продолжаю считать это ошибкой. — говорит Акира. Она спорит со мной. Она говорит, что такое поведение неразумно, что гибкость и мягкость — это путь жизни, а твердость и жесткость — путь смерти. Киваю, выслушиваю ее до конца. Рядом сидит непривычно тихая Майко, полирует свои ненаглядные пистолеты Читосе. Такой, неофициальный сбор команды в промежутке между тренировками. В углу тренировочного зала — кучка брикетов С4 и даже два баллона с газом. Доказательства тяжкого труда специалиста из гокудо по минированию нашего убежища.

— Никоим образом не могу заставить тебя перестать считать это ошибкой. — отвечаю я: — просто хочу чтобы ты выслушала и мою точку зрения.

— Хорошо. — Акира складывает руки на груди: — я выслушаю.

— Спасибо. Так вот, есть такое понятие как границы. Свои личные, например, или границы других людей. У каждого человека есть свои границы, до которых он может терпеть вторжение. Для кого-то нормально хлопать по плечу и обниматься, даже может драться в шутку, а кому-то и пожатие руки уже чересчур. Но я не сколько границах, сколько об отстаивании своих границ. В 1974 году в музее Неаполя сербская художница провела эксперимент под названием «Ритм 0». Она должна была стоять шесть часов неподвижно, а люди могли бы делать с ней все что угодно. Замечу, что дело происходило в центре цивилизованного мира, в месте, где действовали все законы и существовала полиция. Как ты думаешь, много прошло времени до того момента, когда ее раздели догола? Как ей стали резать кожу лезвиями? Рисовать унижающие надписи на теле? Поджигать волосы? Сама она говорит, что по истечению этих шести часов она нашла у себя в волосах седые пряди. Это — то, что происходит с людьми, если перестать отстаивать свои границы. — я вздохнул и потер подбородок: — Пойми, я не считаю Джиро врагом. Пока не считаю. Отношения нашей группы и гокудо скорее можно назвать отношениями молодых людей, которые только начали жить вместе — мы проверяем наши границы. Если такая пара начала жить вместе, и молодой человек обнаруживает, что его девушка не отстаивает свои границы — он начинает их проверять.

— Ее изнасиловали? — спрашивает Читосе, прекратив полировать восемьдесят пятые.

— Ее домогались. В нее засовывали различные предметы. Ей надрезали соски бритвой. А не изнасиловали ее только потому, что такое насилие означало бы необходимость самому раздеться в музее. Так что с ней сделали все, что могли — думаю, что продлись такой эксперимент сутки — она бы не выжила. — говорю я. Тяжелый эмоциональный опыт подобного эксперимента показывает не то, что люди — твари, а то, что, если ты не будешь отстаивать свои границы и интересы — тебя перестанут считать личностью, а начнут воспринимать как предмет. Игрушку, у которой нет своих интересов. Которой не больно. С которой можно делать все, что захочешь.

— Сволочи. — говорит Читосе, хмурясь и изучая зеркало затвора на предмет загрязнения. У нее своя травма, связанная с беспомощностью и ее такие вот разговоры беспокоят.

— Я бы даже не сказал, что сволочи. Это в природе человека — исследовать. Изучать. Конечно, умом они должны были понимать, что это всего лишь художественный перфоманс, что ей больно и что нельзя так поступать. Но как только человек перестал быть человеком для них — включился гораздо более глубокий инстинкт. Которому трудно сопротивляться. Они стали проверять ее границы. И чем дальше — тем страшнее. Вот представьте себе пару, где девушка терпит все и никогда не отстаивает свои границы. Долго ли пройдет до того момента, как парень положит ноги на стол и перестанет считаться с ней вообще? Будет использовать ее тело, ее ресурсы, обращаться как с грязью? То же самое верно и в обратную сторону — если парень ничего никогда не скажет девушке — она рано или поздно занесет его в список подкаблучников и начнет вести себя соответственно.

— Училась со мной в школе одна. — кивает Майко: — тоже никому и ничего сказать не могла. Тихая такая. Ее парни после школы по кругу пустили. Даже не заставляли сильно, просто раздели и … а она потом повесилась.

— А я парня одного знала. — говорит Читосе, все еще хмурясь: — его девушка настолько за человека не считала, что других приводила домой, при нем же. Она его потом бросила. Не знаю, что с ним стало.

— И ведь обычно человек, пусть даже самый тихий и робкий — все равно отстаивает свои границы. Просто, если ты не отстаиваешь свои границы яростно, со всей силой первобытного инстинкта — то тебя могут и не воспринимать всерьез. Думаю, что девочка из твоего примера, Майко — не стояла и улыбалась, когда ее раздевали. Она хваталась за одежду, мотала головой и говорила «нет» — но это было неубедительно для них. Вот если бы она начала кричать, кусаться, царапаться, вытащила кому-нибудь глаз, громко позвала на помощь — они могли бы отступить. А тихое — «не надо пожалуйста» — их только возбуждает, потому что они не воспринимают это как отказ, а только как кокетство. Точно так же и парень из твоего примера, Читосе.

— И какие же тут ты проводишь аналогии? — не выдерживает молчавшая до этого момента Акира: — что ты и Джиро — отстаиваете свои границы?

— Все отстаивают. Но в разной степени. Что же до ситуации… наша группа и гокудо изначально были в неравной позиции, изначально все козыри были на руках у Джиро, с его деньгами, его связями и возможностями. И он, с самого начала относился к нам как к своему инструменту. Который можно и убрать, если уже не будет нужен. В чем отличие между инструментом и человеком? — спрашиваю я.

— В том, что инструмент не имеет индивидуальности? — пытается ответить Майко.

— Как раз индивидуальность у инструмента может быть. Вот смотри — лучший инструмент. Уникальный инструмент. Инструмент, которого нет ни у кого, только у тебя. Все это — индивидуальные характеристики именно этого инструмента. Только этого инструмента.

— Инструмент можно убрать в коробку. — замечает Читосе: — а человека… хотя тоже можно… но только один раз.

— С инструментом нет нужды выстраивать отношения. — говорит Акира.

— Именно. — киваю я: — если у тебя есть инструмент — тебе все равно, что он о тебе думает и думает ли вообще. Это предмет. Он может пригодится и пока он удобен — его держать под рукой. Нет нужды относиться к нему как-то иначе, похвалить за проделанную работу, поощрить деньгами, хлопком по плечу, отпуском или просто добрым словом. Ну, а уж если это действительно уникальный инструмент, который был нужен для уникальной работы, что с ним произойдёт, как только работа будет выполнена?

— Его уберут в коробку. — говорит Читосе, собрав один из своих пистолетов и проверив его на наличие патрона в патроннике.

— В лучшем случае — забудут о нем. Однако если есть шанс, что инструмент может в дальнейшем … сломаться и причинить вред…

— Его уничтожат. — говорит Майко. Она сегодня непривычно серьезная и тихая.

— Поэтому мы не должны восприниматься как инструменты. Никем и никогда. Старик Джиро заигрался в свои шахматы и ему все кажутся фигурами на доске. До тех пор, пока мы не стали отстаивать свои интересы — мы так и были для него лишь пешками. Ну хорошо, может быть, мы конкретно были ладьей, но разница невелика. Фигурой ты можешь пожертвовать без раздумий.

— Мы пока и не игроки… — начала было Акира, но я перебиваю ее:

— Нет! Мы уже игроки. В игре Джиро-сама фигура от игрока отличается не силой — есть фигуры сильнее игрока, наша команда пример. Игрок от фигуры отличается тем, что у него есть свои интересы, которые он преследует и свои границы, которые он отстаивает. Так что тут возникает некий парадокс, Акира. Ты знаешь, что старик испытывает к тебе некоторые чувства?

— Что за чушь! Я никогда…

— Да не эти, господи ты боже мой! Ты к нему относишься как …

— Как к папаше! — говорит Майко с места.

— Именно. И он относиться к тебе как к дочери. Думаю, что ему тоже было больно внутри, когда ты себе мизинец резала.

— Но если ты понимаешь это, тогда зачем?! — Акира недоумевает.

— Да затем, что это как раз проверка на границы, Акира. Это как раз толчок нам в спину — становитесь уже взрослыми, хватит за папину юбку держаться! Где-то в глубине души старик проверял наши границы и был разочарован, что мы терпим и молчим, продолжаем быть фигурами. Запомни, переговоры ведут только с равными, с игроками. Фигуры просто двигают.

— Не понимаю! — рычит Акира и ее глаза вспыхивают пламенем Преисподней. Сейчас она в таком состоянии, когда сжигают мосты и корабли за спиной. Сейчас она — Та Самая Акира.

— Каждый отец хочет, чтобы его дочь выросла. — говорю я мягко. Пламя в ее глазах угасает, и она опускает руки. Когда она успела их поднять?

— Каждому отцу немного больно, когда его дочь уходит из дома. — продолжаю я: — но каждый отец хочет, чтобы дочка — выросла. Стала большой. Научилась отстаивать свои собственные границы. Преследовать свои собственные интересы.

Акира опускает руки и смотрит вниз. На ладони. На пылающие языки пламени на кончиках ее пальцев.

— Думаешь это было необходимо? — спрашивает она меня.

— Каждому надо однажды сказать — до свидания, папа. — говорю я. Акира молча выходит из помещения.

— Фух. — выдыхает сзади Майко: — это было серьезно. Я уже думала, что сейчас мы твой пепел в совочек собирать будем. Видела я Акиру в таком вот состоянии… однажды. Там даже пепла не осталось.

— Да ну. — говорит Читосе: — Акира не такая.

— Что ты знаешь об Акире, салага. — Майко легко толкает Читосе в голову: — она выжигала по площадям, когда ты еще под стол пешком ходила.

— Не такая уж я и молодая! Это просто вы все старые. — совершенно нелогично говорит Читосе, потирая голову. Поворачивается ко мне.

— И что теперь? Мы с гокудо воюем или нет? Я могу им всем коленные чашечки прострелить.

— Мы… ну смотри… — и я принимаюсь объяснять политику партии и правительства. Что на самом деле мы с Джиро сейчас союзники. Да, было всякое, но высокие договаривающиеся стороны пришли к компромиссу. Лучшее соглашение — это когда каждая сторона считает, что ей пришлось немного поступиться своими интересами. Мы — большие мальчики и можем съесть свою порцию горького, не морщась и не запивая. Перешагнуть через гордыню и договориться. Именно поэтому я и открылся перед старым Джиро — я верил в его рациональность, острый ум и отсутствие эмоциональной составляющей в механизме принятия решений. Якудза всегда этим славились. Если якудза говорит тебе о своей поруганной чести и жуткой обиде — он хочет развести тебя на деньги. Каким-то образом деньги неожиданно заглаживают моральный вред, нанесенный подпольным работничкам ножа и топора. Этим они и отличаются от самураев. Но самураев в благословенной стране Ямато давно уже нет, остались только эти. Правильно Акира говорит, гибкость — это путь жизни. Несгибаемые самураи ушли, уступив свое место торговцам и переговорщикам.

Поэтому старый Джиро согласился считать нас игроками и не преступать наши границы без предварительного согласования. Я со своей стороны согласился не преступать границы гокудо в целом и одного упрямого старика — в частности. По факту это означает, что гокудо оставляет в покое Третью и Четвертую улицы, как территорию Сумераги-тайчо. А также прекращает попытки заминировать, отравить, натравить Антимагию, или каким-либо иным способом причинить нам вред. Понятно, что исподволь будут вестись попытки, но такие, чтобы не обнаружили, потому как — потеря лица, неудобно как-то будет. Вроде ж договорились. Под шумок я обозначил зоной своих интересов Лесной Лагерь и приют. Возражений не поступило.

Старик Джиро в свою очередь настоял не только на пакет о ненападении, но и на соглашении о взаимовыручке — в военном плане. То есть в случае нападения на гокудо — мы будем обязаны поддержать их силой. Равно как и наоборот. Я пока не стал говорить старикану, что мы уже в конфликте с не самым слабым кланом в Японии — хватит с него на сегодня переживаний. Но мысль о том, что старик думал о нашей обязанности его поддержать, но на самом деле ситуация обратная и ему может быть придется отдавать своих магов на нашу войну — улыбнула меня.

Кроме того, между нами остается канал для сотрудничества. Акиру восстановили в правах посещения чайного домика. Она снова — желанный гость. Еще бы, после меня-то. Теперь там кого угодно примут с распростертыми объятиями.

И конечно же — высокие договаривающиеся стороны постановили оставить все обиды в прошлом и начать жить с чистого листа. Иногда такое работает.

— Примерно вот так. — заканчиваю я краткий обзор достигнутых соглашений. Читосе кивает. Ей все понятно. Не надо ни в кого стрелять, это конечно жалко, но мир — это хорошо.

— А я вот считаю, что старому Джиро следовало бы задницу надрать. — задумчиво говорит Майко: — у нас с его преемником намного проще сотрудничество бы сложилось. Старик меня всю дорогу бесит.

— А вот это не повод людей убивать. — говорю я, откидываясь в кресле: — бесит он тебя, видите ли.

— Пфф! — фыркает Майко: — дело даже не в этом. Эта скотина цинично чувствами нашей Акиры играет. Сделал из себя отцовскую фигуру, подобрал сиротку из приюта, напоил, накормил, трахнул и теперь папаша года. Да Акиру в четырнадцать лет любая организация с руками бы оторвала. Любые родители бы удочерили и на руках носили. Но нет, пришел страшный Джиро-сама и сделал так, чтобы никто ее не взял, а он на этом фоне — просто лапочка. Знаю я, как Акиру приручали, слышала.

— Откуда? — Читосе даже пистолет чистить перестала от любопытства.

— Слухи ходят… — неопределенно помахала рукой в воздухе Майко: — она же у нас впечатлительная и жутко щепетильная. Вот старик и воспользовался ситуацией. Он у нас специалист по сироткам. Джун например — тоже сиротка, потому то они с Акирой и спелись. Одно время вдвоем за его спиной стояли, правая и левая рука, Огненный Хлыст и Та Самая Акира. Смотреть было тошно.

— И чего ты так эмоционально… — Читосе неопределенно крутит пальцами в воздухе: — реагируешь?

— У него таких вот, подобранных на улице — половина гокудо. — отвечает Майко: — я почему наемником у него была? Потому что семья у меня есть. Не затащишь меня к вашей чаше с кровью. А у ребят и девчонок с улицы и шанса другого нет. Ты про обряд инициации в гокудо в курсе? Нет — вот и хорошо. Спать спокойнее будешь. Учитель со своими обрядами в сторонке нервно курит. Мы тут Лесной Лагерь на уши за меньшее поставили, обидели они нашу гяру, видите ли. А Джиро и его прихвостни всю Акиру переломали. Морально. А ты его пожурил и еще сотрудничать собираешься. Надо было вырезать весь его особняк к едреней матери, я ж знаю, ты бы смог. А теперь все вернется на круги своя — старый Джиро не зря «простил» Акиру и разрешил ей к нему в гости ходить. Он снова ей свои щупальца в голову засадит, не хуже любого менталиста. Пока была возможность — надо было убрать старого хрыча. Вон, взял бы меня или Убивашку с собой, навели бы там порядок. Думаешь, старик прямо на жопу сел и не будет ничего в нашу сторону планировать? Да у таких как он любая договоренность будет нарушена сразу же, как только выгодно ему станет.

— Потому то и следует сделать так, чтобы ему не было выгодно нарушать договоренности. — говорю я.

— У нас и Джиро всю дорогу терки будут, пока он живой, а Акира — такая … переломанная. У нее и ориентиров в жизни — старый хрен и порядок. Все. Потому она у нас так на порядке помешана. Она не сможет жить свободно, ей самой себя надо в рамки загонять. Я ж ее давно знаю. — Майко пожимает плечами и ставит ноги на стол: — просто запомни, Син, был у тебя шанс все правильно сделать. Раз — и нет проблемы.

— Ну, вас не поймешь. — пытаюсь пошутить я: — убил — плохо, не убил — тоже плохо.

— Я, кстати, никогда не говорила, что если убил — то плохо. — отзывается Читосе: — если он такой гад и Акире плохо делал, то однозначно убить. Как его еще перевоспитывать? Да и старый он для перевоспитания. А вот убить никогда не поздно. Может он уже и устал от этой жизни. Все эти интриги и вообще. А тут раз — и все. На небо.

Открывается дверь и в комнату для брифингов входят Юки с Иошико. Они не то, чтобы подружились, но после совместных тренировок и попыток выработать совместную технику (Ледяной Пинок! Ой! Ледяное Лезвие!) — по крайней мере стали спокойно общаться. В школе у них так не получалось.

— Всем привет! — говорит Иошико, а Юки вежливо кланяется.

— Юки! — кричит со своего места Майко: — ты Сакуру не видела? — Юки отрицательно мотает головой и Майко расплывается в улыбке. Чувствую, что сейчас будет что-то, что я или Акира не одобрим и только начинаю рот открывать, чтобы предотвратить, как Майко быстро бормочет себе под нас «САКУРАСАКУРАСАКУРА!» и поднимает в воздух большую шоколадку. Раздается негромкий хлопок и Сакура появляется прямо в воздухе, нал Майко, хватает шоколадку и, поддавшись неумолимой гравитации — падает прямо ей в руки.

— Работает! — говорит Майко и гладит Сакуру по волосам: — Работает!

— Удивительно. — говорит Линда. Как и когда она оказалась в комнате с нами? Не было ее только что. Вот кто удивителен. В руке она держит какую-то папку.

— Только что имела разговор с Мацумото-доно. — говорит она: — все расскажу. Но сперва… — она протягивает мне папку: -Мацумото-доно велел передать. Здесь то, о чем ты просил. Все о твоем отце.