• Виталий Хонихоев

Глава 35

Мы сидим за тем же столом. Но уже как уважаемые гости. Стол накрыт, бедная Мария суетится, не знает, что бы еще поставить, как бы еще гостям угодить. Она, оказывается у нас не просто аналитик, она работает в 4-м отделе канцелярии при правительстве, гражданская служащая, без присяги и всего такого, но все-таки. У них и разрешение на ношение оружия в городе есть и доступ к информации. Их отдел как раз статистикой занимается. Всей статистикой, так или иначе связанной с магией. Потому — не чужой человек в мире суперов, разбирается в классификации СКПУ, даже диссертацию писала на эту тему. Кикуми любит. Очень сильно переживает, что не получится, а мы уже надежду посеяли в ее сердце. Боится, что та не переживает, но и говорить это тоже боится.

— Даже не знаю. — всплёскивает она руками: — а вдруг что пойдет не так? Она такая ранимая…

— Мария! — раздается голос из динамика кресла, на котором сидит Кикуми: — уж лучше попытаться, чем вот так…

Мария-сан начинает плакать, потому что она недостаточно хорошо заботится о Кикуми-тян и теперь та хочет умереть. Кикуми успокаивает ее и говорит, что лучшего опекуна ей и не снилось, и что она ее любит, но она все равно хочет попробовать, пусть Кеко-сан сделает все, что она сможет, даже если это будет больно. Я уверяю, что больно не будет, возможно только чуть-чуть. Кровушка обладает сверхмощный обезболивающим эффектом, уникальным — убирает именно болевые импульсы, оставляя человека с ясной головой и возможностью ощущать все остальные чувства на сто процентов. Можно было бы кровушку в ампулы разливать для экстренного излечения и обезболивания — так цены бы мне не было. Но увы, так не выходит, как только капля отрывается от основной массы — теряет свои свойства. Потому то у меня и кровавые пули или метательные иглы не очень выходят. Только контакт. Хорошо, хоть нити и тентакли научился использовать. И кроме того — эффект импринтинга также имеет место быть, не до конца изученный, не понятый нами, и если об этом, кто узнает — то большие вопросы поднимутся. Потому Марию-сан и Кикуми-сан — мы заранее ставим в известность. Так и так, уважаемые, вылечить мы Кикуми вылечим, но у нее может возникнуть нездоровая привязанность к Кеко-тян, то есть ко мне. Нет, это не ментальная магия, упаси боже, просто … влечение. Да, обычное влечение, вполне преодолевается, как и любое подобное чувство.

— Он…а, она же и меня в свое время излечила. — делится Майко с Марией и Кикуми, которые слушают ее, боясь пропустить хоть словечко: — а тогда я еще не знала, почему меня на него… нее тянет, вот. Две недели держалась! Потом как моральные рамки и прочие предрассудки. А потому подумала — какого черта? Он же мне жизнь спас, так чего я кочевряжусь? Ой! — Майко понимает, что периодически обращается ко мне «он», вместо «она» и прижимает ладонь ко рту. Я смотрю на нее уничтожающим взглядом, только из-за всего этого флера тайны и секретности я тут в женском обличье, а она давно уже проговаривается. Уже раз пять как проговорилась. Нет, разведчика из нашей Майко не выйдет, хотя она то для этого дела экипирована лучше других. Но характер не тот. Не Штирлиц она у нас. Она у нас Халк.

Мария-сан просит не беспокоится, говорит, все же знают, что у Сумераги-тайчо трудности со собственной половой идентификацией. На словах «все же знают» — я поперхнулся чаем. Все, знают, понимаете ли! Не только в Сейтеки, но и в пригородах Токио оказывается все знают, что у меня проблемы с половой идентификацией. Нету у меня проблем с этой идентификацией, о чем и я говорю всем присутствующим. Я — мужчина и все тут. Майко и Мария-сан обмениваются понимающими взглядами и кивают. Да, да, говорят они, никто ж и не спорит. Можешь хоть кем себя считать — говорит Майко, лишь бы человек хороший был. Мария-сан в свою очередь говорит, что неважно, с какими гениталиями человек родился, у каждого есть право выбора в современном обществе. Я объясняю Марии-сан, что я — парень, всю жизнь был парнем, а все эти переодевания и прочие травести штучки, потому что в самом начале что-то не так пошло. И я даже могу показать человека, из-за которого что-то пошло не так. И пальцем на Майко. Так вот подумать, это ж она меня убедила в первый раз переодеться, тогда, при обмене Читосе. Так что, генеральный курс партии верен как всегда — во всем виновата Майко!

Майко кивает и подтверждает, что она во всем виновата, но как-то… неубедительно что ли? И обменивается с Марией таким взглядом, что сразу становится ясно — никто мне тут не верит. Мария кивает и говорит, что верит мне, таким твердым убежденным тоном, что становится ясно — не верит. И ладно. С точки зрения конспирации — так даже хорошо. С точки зрения меня как мужчины — немного обидно.

— Ладно. — говорю я, понимая, что все эти хиханьки сейчас — от нервов. Надо дать людям и улыбнуться, без этого никак.

— Я согласна! — говорит динамик в недрах кресла-паука, а сама Кикуми изображает кривую усмешку — половиной рта. Видимо при операции перерезали ей нервы, половина лица у нее ничего не изображает. Абсолютно. Немного жутковато, если честно. Эффект «зловещей долины».

— Хм. Хорошо. — я ведь даже сказать ничего не успел, а она — согласна. С другой стороны, вот поставь меня на ее место — точно так же бежал бы впереди телеги с криками — Да! Согласен! Потому, что мысль что и эту ночь придется провести вот так — она пугает. Надежда — тоже пугает. А вдруг не получится. Все пугает.

— И я тоже. — говорит Мария-сан: — лишь бы Кикуми хорошо было. Вы только пожалуйста, позаботьтесь о ней как следует, Сумераги-тайчо, я же знаю, что вы таких девочек спасаете. И с гокудо из-за этого воюете. Пожалуйста.

— Воюем с гокудо, да. — кряхтит Майко, ей немного неудобно, что ни черта мы не воюем со старым Джиро, даже скорее дружим. Но в «веселых» заведениях под эгидой гокудо теперь никакого насилия, это факт, за ними Читосе присматривает периодически. Курирует, так сказать. В этой части навели порядок в танковых войсках, устранили разброд и шатания, показали кто тут главный.

— Тогда — приступим. — встаю с места я: — Майко, освободи стол, пожалуйста и постели там чистую простынь. И полотенце.

— Прямо сейчас, но… — моргает Мария и хватается за сердце, сжимая свой фартук: — но я думала…

— Мне не нужно время для подготовки, а Кикуми-сан, я думаю и так долго ждала. — говорю я. Еще немного, и они тут с ума сойдут, потому надо делать все быстро, не давая опомнится.

— Кикуми-сан, прошу прощения, но мне придется вас раздеть… — обозначаю поклон и не улыбаюсь. Улыбнуться сейчас — значит потерять доверие. Я — профессионал и через мои руки прошли уже тысячи таких как ты — вот что должно говорить мое лицо, мои уверенные движения. Ей не обязательно знать, что сегодня у нас очередная импровизация и что я очень надеюсь, что у нас все получится.

— К…конечно, Сумераги-тайчо… — звучит динамик из недр ее кресла-паука. Ее левая половина лица слегка краснеет. Краснеет — это хорошо, думаю я. Значит все у нее в порядке с душой, значит все еще можно поправить. Рано или поздно может настать такой момент, когда вам уже все равно. И вот этот момент и есть самый страшный. Именно этого и надо избегать. Виктор Франкл говорил, что в концлагере первыми умирают не самые слабые, и не больные, не старые и не молодые. Первыми умирают те, кто утратил смысл жизни, кто потерял любую надежду, кому стало все равно. Их было легко различить, они начинали шаркать. Переставали поднимать ноги при ходьбе. Шарк-шарк. Шарк-шарк. И смотрели пустым взглядом. И вот с этого момента, писал Франкл — человеку оставалось жить не больше недели. Я боялся, что Кикуми Тоторо, девушка-обрубок — станет такой. Что она уже потеряла надежду и смысл жизни. Что ей все равно. Но легкий румянец на ее левой щеке говорит, что она еще жива. Что ей все еще стыдно, когда ее видят без одежды. Человек может выжить и в концлагере, в самых ужасающих условиях, но ему нужны якоря, которые удержат его душу в теле. У кого-то это привычка чистить обувь перед сном. Чтобы ни было, в каком бы аду он не засыпал — он чистит обувь. Кто-то молится. Кто-то находит смысл в служении другим людям. А кто-то — все еще воспринимает себя как девушку с красивым телом, которое не следует показывать всем подряд. Даже если это уже давно не так.

— Спасибо. — говорю я. Рядом со мной встает Майко и Мария-сан. Вместе мы разворачиваем белое кимоно, в которое Кикуми не одета — завернута. Потому что обрубок тела не одевают, а заворачивают. Потому на ней кимоно.

Под кимоно — сама Кикуми. Внизу — так называемые одноразовые медицинские подгузники, Майко поднимает на меня вопросительный взгляд, но Мария-сан уже стаскивает их с Кикуми. Салфетки. Надо все протереть.

— Может быть вам помочь? — спрашивает Мария, но Майко уже подхватывает Кикуми на руки и переносит на подготовленный стол. Кладет ее на белоснежную простыню и лицо девушки искажает страх, она хочет что-то сказать, но из ее рта доносятся только тихие хрипы.

— Тих, тих, тих… все хорошо. — говорю я, отращивая себе кровавый скальпель. Я понимаю ее, в течении многих лет именно это и было ее кошмаром — оказаться снова на операционном столе, а сейчас, без своего кресла она снова ничего не может сказать и ничего не может сделать. Все-таки повезло ей с Марией-сан, с этим вот креслом, с заботой о ней. Только благодаря этому она и выжила. Не стала зомби, не потеряла смысла жизни и надежды.

Но у меня нет времени для рефлексии. Сейчас от меня требуется не эмпатия, эмпатию и сочувствие можно и потом проявить, сейчас — я специалист. Окидываю лежащее передо мной обнаженное тело девушки-обрубка критическим взглядом. Пролежней нет, синяков тоже, мышцы атрофированы, особенно мышцы спины и ягодичные. Держу пари, что ее спина жутко болит по ночам, укорачиваются мышечные волокна, она наверное, и спать-то без обезболивающих не может. Грудные мышцы… может и атрофированы, но этого не видно, на удивление неплохо выглядит сама грудь. Мнут ей ее, что ли? Хорошо развиты мышцы живота, это самые рабочие мышцы в ее ситуации, сгибая и разгибаясь она может хоть как-то передвигаться. Сами культи… хорошо зажили и выглядят довольно аккуратно. К сожалению, мне придется отсечь их, при этом — не только верхушку, но и кость с надкостницей. Если бы это была хирургическая операция, это заняло бы час-другой. Но у моих кровавых лезвий есть практически мономолекулярная кромка лезвия и необходимости сперва надрезать кожу и мышцы (ограничив ток крови!), надрезать надкостницу и пилить кость — нет. Мы тут фокусники, у нас все взмахом руки. Единственное, что меня заботит, так это то, что я сперва должен отсечь все лишнее и только потом подать кровушку. Постараюсь все сделать быстро, но приоритет тут на сделать правильно, поэтому…

— Больно не будет. — вру я девушке, лежащей передо мной на кухонном столе, накрытом простыней: — ну … только в самом начале.

Девушка— обрубок, Кикуми Тоторо-сан — поворачивает голову и встречается со мной взглядом. Левая половина ее лица горит лихорадочным румянцем, ее культи мелко подрагивают, но, когда ее глаза находят мои — ее взгляд тверд. Она коротко кивает. Она выдержит.

Мое лезвие уже готово, как и две нити с кровушкой — одна прямо над горлом, вторая — рядом с культей. Решительно отсекаю верхушку культи, льется кровь, Кикуми выгибается дугой и ее рот выдает хрип-стон, но моя кровушка тут же попадает на ее кожу и обезболивает ее. Повторяю операцию, наблюдая как на месте отрубленной культи формируется багровый пузырь крови, который начинает удлиняться. Надо же, думаю я, даже на других моя способность действует именно так — через формирование кровавой руки. Или в данном случае — ноги. К тому моменту, как я заканчиваю с правой рукой — багровый пузырь лопается и на свет появляется нога! Кикуми бьет ею в стол и едва не переворачивает его, едва Майко успевает ее схватить.

-Ааааа! — кричит Кикуми во весь голос и я радуюсь, что голосовые связки у нее восстановились сами, не надо лезть к ней в глотку, а я же еще и не знаю, как они выглядят, позорище а не целитель. Думал по шрамам ориентироваться, ну или почитать там перед операцией.

— Держите ее! — кричит Мария, помогая Майко удерживать бьющуюся на столе Кикуми, у которой уже выросли все конечности и она пытается справится с нервными импульсами, поступающими от них.

— Аааууугхх… — стонет Кикуми: — Ваааоооуугггыыыгх!

— Тихо, тихо. Все уже хорошо. — гладит ее по голове Майко: — все уже прошло. Тихо, тихо.

Мы с Майко сидим на гостевом диванчике в доме Кикуми и Марии. Чай давно остыл, а хозяйничать у Марии на кухни в поисках — как-то неудобно. Сидим и ждем. Кикуми, как только со своими новыми руками и ногами освоилась — так и бросилась к Марии-сан в объятья. И давай рыдать. И Мария-сан от нее не отставала, откуда в такой маленькой женщине столько влаги? Плакали, они, плакали, нас благодарили, снова плакали… мы чай пили, а они плакали. Так, плачущими — и ушли наверх. А мы ждем их тут, внизу. Может и зря уже ждем, может надо завтра вернуться и на свежую голову поговорить — а Кикуми, кстати — говорить почти сразу начала. Немного еще помычала, со звуками попрактиковалась и — все. Говорит. Радость-то какая. Кресло-паук, забытое на всех этих радостных событиях — грустно притулилось в углу.

— Хорошее дело сделали. — говорит Майко, заглядывая в пустой чайник: — вот Читосе обрадуется. Она и раньше тебя боготворила, а уж теперь и вовсе. Увидишь, дня не пройдет, как она вдоль стеночки к тебе ночью проберется. Благодарить.

— Согласен. — киваю я: — с тем, что дело хорошее сделали. А не с тем, что Читосе …

— То есть ты у нас против? — прищуривается Майко: — так и запишем. Скажу девочке, чтобы не расстраивала тебя своими приставаниями, если тебе неприятно…

— Не, не, не, ты чего? Если захочет вдруг — так пускай благодарит. Благодарность надо принимать.

— Ага. А я вот слышала, что ты по итальянским актрисам неровно дышишь. — непоследовательно продолжает разговор Майко: — а мне вот итальянцы вообще не очень.

— И много же итальянцев ты знаешь? — спрашиваю я у нее. Задерживаются наши хозяюшки, думаю я, в самом деле, может записку им оставить и пойти уже баиньки? В отеле нас огромная кровать ждет… да и дела мы все сделали. И Нанасэ-онээсан в Токио с нами нет. Глядишь, что-то да получится у нас с Майко. Хорошее же дело сделали, как не поощрить себя любимых.

— Двоих… наверное. — поднимает голову Майко: — Муссолини и Вуди Аллена.

— Ну… и вправду не секс-символы эпохи. Ни тот ни другой. — соглашаюсь я. Мы молчим. Я перебираю в голове итальянцев. Думаю, что нет у меня фетиша на итальянских актрис.

— Майко! — говорю я: — наверное пора нам уже. Давай записку оставим и …

— Ради бога извините меня! — кланяется Мария-сан, спустившаяся со второго этажа: — простите! Радость от исцеления Кикуми-тян совсем вскружила мне голову! Извините! — тотчас закипел чайник и на столе возникли какие-то коробки с конфетами, тортики и даже бутылочка вина.

— Не беспокойтесь, Мария-сан. — говорю я: — мы все понимаем. Зайдем завтра, когда Кикуми в себя придет. Как она, кстати?

— Спит. — говорит Мария-сан и улыбается счастливой улыбкой: — она спит. Я… — она колеблется: — я же не такой хороший опекун. Я всегда переживала, что не смогу ей дать возможность жить полной жизнью, потому и кресло это с работы взяла… исследовать. Торо-сан он все понял и третий год уже не спрашивает что с этим креслом, а я как вспомню, как мы без него жили раньше, так вздрогну. — Мария вздыхает.

— Я же сперва даже не знала, что она хочет. О чем думает. Все время ждала… что она… ну… — Мария опускает глаза: — ночью проснусь, слышу, как она хрипит, и не понимаю, что она сказать хочет. Может она меня проклинает? Может ей холодно? Или она пить хочет? Пока кресло на нее не настроили, так мы общались только «да» и «нет». Кивает или мотает головой. Потом ночью проснешься, а хрипа нет. Сперва испугаешься, а потом прислушаешься — дышит. — на глаза Марии-сан навернулись слезы, и она вытерла их рукавом: — спасибо вам. Да что, спасибо, я вам все что вы хотите сделаю. Может я могу хоть как-то вам помочь?

— Ищем мы того мудака, который такое с ней сотворил. — говорит Майко: — так что нам надо с ней поговорить. Обстоятельно. Может найдем зацепки какие.

— Я сделаю все возможное, Майко-сан, Сумераги-сан. — Мария кланяется нам в пояс: — все, что вам нужно.

— Ну, тогда мы поехали поспим, поздно уже. — машет рукой Майко: — мы тут неподалеку в отеле остановились.

— Может у нас заночуете? У меня есть место в доме? — суетится Мария: — в этих отелях все равно неудобно и не выспишься путем…

— Не беспокойтесь. — встаю и кланяюсь я: — спасибо за гостеприимство. Мы, пожалуй, пойдем.

Полчаса спустя я лежу на огромной кровати в форме сердечка, смотрю в потолок, слушаю, как шумит вода в душе, где плескается Майко и думаю о том, что Кикуми Тоторо — удивительно мужественная девушка. И красивая, кстати, да. Конечно, в сам момент проведения операции мозг был занят работой, но сейчас, вспоминая — она красивая. Чем-то, кстати на ту же Юки похожа. Хм, думаю я, надо проверить, а что если этому нашему маньяку нужны не просто девушки, а девушки со способностями? С другой стороны, вот как такую как Акира или Юки в заточении держать? Что одна, что другая и без рук и ног устроят вокруг локальный апокалипсис. И, кстати, я сам видел, как Акира может передвигаться, манипулируя огнем — она как ракета становится. А Юки — в состоянии лед левитировать. Создаст себе ледяной трон и вперед — давить Молотом Правосудия тех, кто там попробует. Это маньяку просто с Кикуми повезло, что у нее способность такая… не козырная. Опять таки Иошико говорит что у большинства магов способности — так себе. То есть если предположить…

— Ой, красавчик! Ciao bello! — раздалось от дверей в ванную, я повернул голову на знакомый голос. У двери ванной комнаты лав-отеля в пригороде Токио — стояла сама Орнелла Мути, во всем великолепии ее молодости и очень небольшом полотенце.

— Ээ… Майко? — спросил я, чувствуя себя глупо. Конечно, это Майко, в конце концов не сама Франческа Романа Ривелли прилетела на самолете в Токио, оглушила Майко в душе, да еще и перенеслась в свои двадцать лет — только для того, чтобы встать передо мной в эффектную позу?

— Сегодня вечер итальянского кино. — поведала мне Орнелла-Франческа-Майко и полотенце упало с ее бедер на пол. Я сглотнул комок в горле. Эта женщина сегодня здесь — не только для того, чтобы встать в эффектную позу. Она за действие.