2022-05-17 16:51

6. Пейзанская социология

Проснулся я в обнимку с Любой, которая ещё спала. И, даже не шевелясь, провалился в эфир: вчера я творил, говорил и планировал если не хрень, то и не самые обдуманные вещи. Именно по отношении к “купцовой дочке”, сексу с ней, неприятия варианта её секса с пейзанами и вообще, довольно неуместной в рамках местных реалий позиции “не отдам в любовницы брату”. Ему — точно будет похер, а мне, понимаешь, не годится…

В общем, начал я разбор полётов, благо “я в эфире” обладал массой субъективного времени и инструментами анализа.

И оказалась со мной такая вот фигня: марафон осеменения, конечно, некоторую роль сыграл, но весьма незначительную.

А значительную… мои собственные, причём именно личностнообразующего “эфирного я” фетиши, желания и комплексы. Итак, купеческая дочка была в ряде проявлений, частично внешне, частично в поведении и манере общения, похожа на одну лядь из Замороженного Мира. Ничего странного и удивительного, похожих людей много, но. “Но” заключается в том, что я, пусть и не будучи влюблён, к ляди той весьма привязался, строил планы на детей и будущее и вообще.

И её измену, фактически незаметно для себя, внёс в “комплексы и фетиши травматического толка”. Которые от “нетравматического” и отличить не особо-то выйдет через какое-то время, а времени прошло дохрена.

В общем, я через силу, со слабостью тела, трахал не “бедную девочку, сходящую с ума от воздержания”. Точнее её, но сознанием, объяснявшем схера ли это мне надо. А подсознательно и на самом деле, я трахал изменившую мне девку, наслаждаясь возможной властью над ней и прочими “замечательными” вещами.

В общем-то, не очень приглядно, будем честны. А, с другой стороны: и чо? То, что загнанные в подсознание комплексы и обиды скомпилировалось в подобный порыв… да и пусть. Гнобить девчонку я не собираюсь, более того — она, если проявит разум, будет приятна и полезна, причём как мне, так и Оле, в силу ряда причин довольно одинокой и ограниченной в общении с бабами в поместье.

Ну а не будет — направится на грядки, трудиться кверху жёпой на благо Стрижичей и себя, чтоб жрать что было. И никакие “травматичные воспоминания” меня от этого не отвратят. А то что в сексе со своей второй служанкой я вдобавок получаю некоторое психологически-злорадное удовольствие — ну пусть будет.

Вообще, сам факт прорыва этих обидок в реальность, анализировал я, есть режим работы над собой, в плане “слома этических ограничений”. Житие Мороза базово относило многобабство к этакой “распущенности”, “греху”, невзирая на разумный агностицизм. Отрыжка выпестованный жрецами тысячелетиями культуры.

И вот, понимая, что в рамках культуры новой я совершаю не вымышленный грех, а наношу реальный вред людям, причём “моим” следованиям этим нормам, я енти нормы расшатывал и игнорировал.

Чем радостно и воспользовались “обидки”, реализовав и свои хотелки, которые сознание почти успешно “наобъясняло”.

В общем, пусть Люба будет, если не будет косячить, окончательно решил я. Да и относиться я к ней буду… странно, но всё же хорошо, даже улыбнулся я (хорошо, что без внешних наблюдателей — морда сотканного из тьмы чёрта, с ледяными рогами и прочими соответствующими аксессуарами, делала мою кроткую и добрую улыбку немного настораживающей).

А вот с собой надо работать плотнее, порывы и желания отслеживать, и на всякую джигурду в желаниях и побуждениях не отмахиваться, в стиле “это моё, личностнообразующее, не буду трогать”, а пристрастно разбирать. А то девчонка-то ладно, но из неосознанного может такая херь непотребная вылезти, что даже представлять страшно. Не говоря о том, что я как “я” — вообще даймон на энтропийном эфире, в эфирном плане соответствующем положению души. И то, что я “человечен” по большей части — вообще может быть “остаточным явлением”, а истинной природой — байки жрецов, например.

Ну а та личность, что я сейчас есть, категорически этого не приемлет, соответственно, будем за всякими порывами и изменениями пристрастно следить.

Пришёл в себя, наткнулся на внимательный взгляд повернувшей голову Любы.

— А вы хотите, Стригор Стрижич, благого вам утра, то есть, — покраснела она.

— Сама чтоль не чувствуешь? — усмехнулся я. — Или головой можешь подумать, — легонько постучал пальцем по девичьему лбу, — сколько дев у меня на ложе вчера было.

— Ой, — совсем, вплоть до ушек и игл на голове покраснела девица. — Простите…

— Пустое. Как я вчера говорил: служанка ты моя ныне, доверенная. Будешь подле меня, беседы вести и нужды удовлетворять. И подругу свою учить и наставлять.

— Олу, служанку вашу?

— Её, но это обговорим. Ладно, поднимаемся, потрапезничаем, да в поместье направимся, — подытожил я.

Высунул морду лица из домика — а сидит на травке представительная делегация. Мёда, Мил, три мужика в летах. А окрест пейзане новые широко раскинулись.

Так, для начала, надо эти ошейники дурацкие снять, напомнил себе я, и молча, мылезовом, подозвал Индрика. Похлопал животину по акульей морде, облачился в биодоспех, извлёк кляксу мыслеуправления ошейником и отдал приказ именно им ко мне ползти. Уверенности в осуществлении не было, но весь функционал на это намекал.

И оказался я прав — змеями соскользнув с шей новеньких, не слишком быстро, но поползли ко мне ошейники. Вот пусть будут, пригодятся, рачительно рассуждал я, прибирая в индриковы сумки зверушек. Как минимум — вместо документа для каравана в Росток, если удумаю без себя направлять. Да и со мной не помешают. И вообще, моё жестокое барское сердце перспектива рабовладения тоже радует, да.

— Не рабы вы ныне, а люди мои! — огласил я. — Теперь можно говорить. И принести нам со служанкой моей новой пожрать, — ткнул я в Любу перстом.

Помимо славословий, довольно забавным были рожи подчинённого контингента, точнее трёх из них. Купцова жена, отиравшаяся неподалёку, ликом своим явила удовлетворение, неприятно напомнив несложившуюся в Замороженном Мире тёщу, но в целом — довольно комично. Мёда физиономией обозначила незаслуженную обиду, пристально Любу разглядывая, на тему “чем ента ведьма ненашенская господина Стрижича окрутила? Наши девки пригожее, ядрёнее, всем девкам девки, а не всякое понаехавшее!”

Но самым выразительным был Мил. С одной стороны, дочку он явно любил, не столь оголтело, как в известных мне мирах — программа “отношения с потомством” явно была модифицирована, насколько — вопрос изучения. Но любил и хотел блага, а потому радость на роже была: в текущих реалиях она занимала высшую из возможных ступеней социальной лестницы. Выше просто невозможно в принципе, хоть и ступеней этих не более пяти, а по совести — четыре. С другой стороны, егойные планы были на “втюхать дочуру” некоей столичной штучке, даже некие снадобья в угоду дурацкой моде таскал. В общем, то, что я, какой-то захолустный баронишка, буду в дыхательные и пихательные дрючить его “кровиночку”, восторга в бывшем купчине не вызывало от слова ”совсем”.

И вот эти весьма противоречивые эмоции создавали на морде купеческой весьма дивный мимический букет, на который я с искренним наслаждением полюбовался.

— Ростки домов, Мил, — прервал я своё любование.

— Э-э-э…Кхм… Блага вам, господин Стрижич, за Любушку мою благодарю…

— Угу. Ты, Мил, видно вопроса не понял. Что с ростками домов для Весёлков?

— Не гневайтесь, — с некоторым испугом выдал дядька. — Высадил, как повелели вы. И прижились, расти будут, лишь уход нужен.

— Приглядишь, значит, — решил я. — Так, Мёда, кто в Веселках останется из новичков — решила?

— Прости, Стригор Стрижич, не успела ещё, нерасторопа старая…

— Ну и сама дура, — заключил я, тыкая перстом поочерёдно в пейзан из новеньких. — Вот вы в Весёлках останетесь… Хотя… Муж али жена есть мной не выбранные?

— Муж мой, господин Стрижич, не изволь гневаться, — закланялась одна баба.

— С кем-то одиноким пусть поменяется, — мудро распорядился я, после чего совершилась замена. — Далее, Своих забрала, чтоб больше никого не меняла, — нахмурился я, на что старостиха закланялась. — Далее, пару мужиков со стрекалами направишь с остальными новичками и Милом в Топляки, да и сама с ними направишься, распоряжения мои в деталях передашь, Мил дома посадит. А оттуда — в Стрибожье с остатними, всё так же. Бегуна одного оставлю для саженцев, завтра чтоб в поместье привёл, — уточнил я Милу. — Всё понятно, али уточнять надо, что людишек и дары поровну разделить следует?

— Поняла, господин, — выдала Мёда, тогда как Мил просто поклонился. — А ты меня над прочими старостами ставишь?

— Вот, — продемонстрировал я бабке дулю. — Совсем ты, старая, ополоумела, развела “над и под”. Посыльная ты, на один раз, слов моих мудрых передатчица. А возомнишь больно много или своевольничать начнёшь — так и старосте в Весёлках недолго поменяться. Уразумела?

— Уразумела, не гневайся…

— Ты мне ещё поуказывай, гневаться или нет, — хмыкнул я. — Чиниться удумала на старости лет. Исполняй, а я прослежу, чтоб не своевольничала!

А сам я, с тремя бегунами, нагруженными книгами и прочей “моей” рухлядью, и тремя мужиками “на обучение”, ну и Любой, само собой, направился в поместье.

В десятке метров чуть не закатил девице челодлань — посадил я её на Индрика перед собой (ну все мои оборонительно-нападательные приёмы не требовали “прямых линий”, а мне приятнее), так что челодлань по стандартной траектории зарядилась бы в любину физиономию.

— Кушать хочешь? — охеренно проницательно полюбопытствовал я у служанки, несколько издевательски, если смотреть со стороны, учитывая её заметное и ощутимое истощение.

— Немного, Стригор Стрижич…

— Кушай, — выдал я, вытаскивая из индриковых сум дорожные припасы.

А пока девица почавкивала и похрустывала питанием, начал размышлять. Вот чего этой Мёде неймётся-то? Вот вроде неглупая баба, понимает, что ежели я её “старшей над старостами” поставлю — так и дрючить за всех буду, с силой необоримой. А у неё и с Весёлками геморроя, по совести, дохрена. Но вот всё равно — чинится и к власти рвётся. Глупо до безумия, но как бы не естественный психосоциальный механизм, размышлял я. Глупая жадность человеческая: “надо больше”, а нахера — даже мысли не появляется. С деньгами, властью, да всем, фактически.

И, блин, не знаю я о куче таких механизмов нихрена. В том плане, что Мороз был дядькой эрудированным и образованным, вот только он больше в психологию прикладную учился.

А тут вопрос психосоциологии, психологии масс, политологии, по большому счёту, как изящно называют стадные инстинкты большинства и безумную жадность меньшинства.

И ни хера я о них не знаю. Точнее, литературу читал, но вот спрогнозировать поведение и реакции социума, да даже отдельных личностей, толком не могу. Объяснить “почему” после совершённого и сказанного — без проблем. Ну или заведомо считать, что всё пойдёт по худшему из возможных вариантов. А вот спрогнозировать — фигу.

Не изучал, не интересовался, а натурных наблюдений нужно не одно поколение. Ну поменьше, но разрабатывать социопсихологию самому и с нуля — как-то по-идиотски. Впрочем ладно, буду за человеками наблюдать и делать выводы. А то у меня из неосознанного эфирной части второй “комплекс” прёт: я из Замороженного Мира, если по совести, сбежал. Нет, я там никому нихера не должен, это все мне должны, а я весь из себя пострадавший, это само собой.

Однако, сам факт того, что я от ряда неприятных моментов социума решил отвернутся, а потом просто сбежал — неприятен, царапает. И в Чувство Собственного Величия неприятно уязвляет.

А тянется это… от Мороза, хмыкнул я. Правда, он не сбежал. Построил свою “башню чародея” в виде мотоклуба, пусть и коллективную. Но его, как разумного, подсознание время от времени попинывало, пусть и неосознанно, на тему “что-то делать, а не прятаться”. Не сказать, что он вообще что-то мог сделать — уровень пассивности и покорности неуважаемого большинства был его силами непреодолим. Однако, “зацепка” была.

А дальше Гемин пошёл “по тому же путю”, вот только у Гемина БЫЛА потенциальная возможность менять. А он “спрятался и убежал”. И вот теперь, когда я копаюсь в последствиях своей непутевой жизни и неосознанном (довольно иронична первопричина, ставшая толчком, Ab ovo, как говорили римлянские), вылезло запихнутое чувство вины, стыда, беспомощности и самоедства.

В принципе — справиться можно. И нужно. Вот только надо мне с социумом знакомиться, а не убегать и отворачиваться. Глубинные причины, модели, в общем — понять, как все эти механизмы работают. Потому как та же попытка Гемина “в кусты”, например, может быть разумна и оправдана. Но точно я не знаю, самоедство процветает, а часть меня рвётся в Замороженный Мир взад: сделать всё по-моейному, невзирая на трепыхания под руки подвернувшихся.

В общем, надо разбираться и учиться, а Беловодье — в принципе, неплохой вариант. И достаточно “чужая” культура, притом достаточно схожие человеки, чтоб их понять. В общем, не только книгами и маго-физическими экспериментами надо заниматься. Но и социальными, хотя их проводить надо после длительного наблюдения и вообще.

Под эти мудрые мысли Люба дохрустела пропитанием, а наш караван дотопал до особняка. Встречающих особо не было — Стригор в своё время отучил, пинками направляя “делом заниматься, а не хернёй маяться”.

Призвал Недума, велел пню старому застроить слуг — пусть камердинером барским будет, с напоминательным Гденом за плечами.

Вот, кстати, в рамках мной надуманного, знаний, умений и наблюдений — Недум как раз как “надзиратель” годится лучше всего. Ну вот не стремится дед к власти и доминированию, ему это неинтересно.

Он скорее садовник (можно было бы сказать, что художник, но картины стрекалом по жопе не стукают, факт), который культивирует ради красоты и результата, и получает эстетическое удовольствие. А не бабуински подпрыгивает с воплями “трепещите, растения, вы в моей власти!”

Правда, моя резкая активность его “общий шаблон” сломала. Ну, присмотрю, если заносить будет — одёрну, а так пусть привыкает, что “главный лютик заговорил”.

Надумал я это, да и поперся в свой домик, Любу прихватив. Ола… ну вот чёрт её знает. В принципе, социокультурно, да и вообще — не ревнивая девчонка абсолютно. Испугалась, что прогоню — это да. Но когда поняла, что нет — просто стала присматриваться к новенькой, без какого-то негатива, скорее с интересом.

Тут дело вот в чём было: слуги… ну скажем так, с мужиками она сама не общалась. Стригор ей ещё в детстве сказал: “ты моя” — и она от них если не шарахалась, то держалась подальше.

А вот бабы ей, прямо скажем, завидовали. В поместье Стригор трахал только Олу (что и неудивительно, учитывая, что практически каждый “монстробой” заканчивался конвейерным осеменением). А она была… ну фактически самой свободной в особняке. Бездельницей и никчёмой, как слышал Стригор краем уха и забивал.

В общем, с девчонкой общался только Недум, да и то редко. Даже Стригор только трахал, так что в целом — оказалось, что Ола в Любе видит не “конкурентку”, на которую ей наплевать, а возможную подружку, которую ей очевидно хотелось.

Сама же Люба… блин, напридумывала, глазами с меня на Олу бегала, ну в общем, считала, очевидно, что у меня со служанкой любовь невозможная и великая. При этом, на ларь с книгами взгляды кидала хищные… Ну, в общем, за эту часть своей жизни я был относительно спокоен — не те характеры у девиц, чтобы враждовать, притом они достаточно разные, чтоб найти не конфликтные точки соприкосновения. При желании, конечно, но оно вроде было.

Так что оставил я девок налаживать диалог, потрепал по попке довольную Олу, а, подумав, и Любу, да и направился “учить учителей”.

В том смысле, что надлежало троице мужиков из Весёлок овладеть самострелами и хоть в общих чертах — доспехами.

Вроде и ничего сложного, мыслеуправление, вот только был ряд нюансов, до которых “невоенные” пейзане хрен додумаются, а это большая часть функционала.

Причём в поместье с промежутком в час и три ещё припёрлись троицы из Топляков и Стрибожья. И вот какой меня уже реально рассердивший момент: из Топляков староста явился, подтверждение приказов моих через Мёду и симургами получил и утопал. Вот нормальный подчинённый и хороший староста. А вот стрибожский хитрован троицей мужиков передал “занятость великую, в заботах о людишках твоих, мне препорученных”.

Охренел в край, надо лечить, веско постановил я. Прозанимались часов до двух пополудни — в принципе, более и не надо, да и поперся я в свои покои, пожрать. Девчонки притащили мне еды бадью: в общем-то, понятно и после подвигов традиционно. Слопал, полюбовался на выращенный трон, расселся на нём барственно, призвал девиц.

— Ну как, потолковали?

— Потолковали, Стригор Стрижич, — почти в один голос выдали они.

— Ты, говори, что думаешь, — тыкнул я в Олу.

— Ой, Стригор Стрижич, Любушка так знает много! И рассказывает вещи преудивительные и интересные. И жалко её, но с вами хорошо всё будет! — погладила она Любу по плечу. — И…

— Понятно, хорошо, Ола, — кивнул я с улыбкой. — Ты?

— Олочка добрая очень, Стригор Стрижич, — с некоторым снисхождением но и с приязнью взглянула на она на Олу и улыбнулась. — Как вы говорить и изволили, поладили мы, протянула она ладошку, которую Ола с улыбкой взяла.

— Ладно это, — довольно кивнул я. — Потолковать хотел, да дела…

— Стригор Стрижич, а…

— Говори, — кивнул я Любе.

— Книжки почитать дозволено мне? — жалобно глядела девица то на меня, то на ларь.

— Дозволено, но с условием. Книжку прочла — Оле перескажи, чтоб поняла она, — на что Люба нахмурилась, впав в тяжкую думу, а Ола радостно закивала. — А ещё можно Олу читать научить, — закатил глаза коварный я. — Тогда она всё потребное для понимания сама узнает.

— Поняла, Стригор Стрижич, исполню.

— А я читать смогу? — растерянно переводила Ола взгляд с меня на Любу. — Это ж искусство мудрёное, один Стригор Стрижич его знает, да Недум с внуком его, Горемиркой…

— Сможешь, — кивнула Люба решительно. — Не так там и мудрёно.

Ну, хоть дома всё у барина хорошо, заключил я. Вышел к девятке мужиков, отослал весёлковчан и топловчан в их деревеньки со снаряжением.

А троицу стрибожцев задержал, да стал им вопросы задавать и фигеть:

— Хорош ли у вас в Стрибожье староста? — задал я коварно завуалированный и хитрый вопрос.

— Хорош, господин Стрижич! — фактически хором ответила троица.

— И довольны вы всем? — проявлял я коварство иезуитскую мудрость.

— Как есть довольны, под старостой Аловыем, твоей волей над нами поставленным, господин Стрижич, — почти хором(!), опять выдали мужики.

— И никаких бед и нескладиц не учиняется?

Дружное “нет” и славословия. Но один из мужиков поморщился, почти незаметно, но всё же.

И начал я уже прямо спрашивать, но по “раскрытию картины”… ну вот хер знает, что делать. Аловый этот мошну себе не набивал, по причине отсутствия оной. И даже не сжирал урожай в три горла и не надкусывал несожранное. Видимо, по причине наличия горла одного, обделила природа.

А вот с подчинёнными… в общем, точно надо ехать и разбираться, поскольку навёл в Стрибожье сей мужик “порядок”. В кавычках, поскольку от такого порядку ни пейзанам лучше не было, ни мне. Ну ладно, подъём в одно время, “репетиции славословий” (ну реально, они именно репетировали “хором”). Но “ротация кадров” на аграрных работах — бред.

Ну реально, сложилось, что бабы с рожью возятся, мужики — с картохорепой и коровами, а спиногрызы с деревьями яблоневыми. Это объективно правильно, на основании силы, выносливости, внимательности, да, банально, веса: на ветки, на которые мелкий подросток залезет без проблем, паразитов сшибая или листы мёртвые обдирая, мужик не заберётся.

А этому Алому Выю пришла в голову охерительная идея, что “пейзанин должен уметь всё”. И происходит ротация поло-возрастных групп, с закономерным ухудшением результатов.

И вот куча мелочей, а вот реально — болван и самодур выходит. Например, дочурку поморщившегося мужика, первый раз в жизни “в охотку вошедшую” направил сей мудрый староста к некоему старому пню. “Ухваткам любострастным учиться и перед господином Стрижичем не посрамить”.

Причём пень этот Аловыю не сват, не брат, просто такой же пейзанин, просто с бабами сходившийся и живший не раз.

В общем, тупо “строит” пейзан, лезет туда, куда его никто не звал, и где он нахер не нужен ни мне, ни пейзанам, ни себе, если по уму. И ведь корысти-то никакой нет, вот в чём самый забавный момент.

В общем, нахер этого Выя, хотя по вые настучать до алости стоит. И сразу, не хрен ему над моими пейзанами глумиться.

Так что призвал я Индрика (неубедительно симулирующего немощь), да и поскакал рысью, которую и пейзане вполне выдерживали, до Стрибожья. Доскакал без проблем, ну и застал охренительную картину: за пределом купола деревеньки Мил возился с рассадой. А Аловый реял вокруг него и раздавал надменные указания! Это при том, что в принципе не мог ничего понимать в новинках, паразит такой.

Вот реально, тут не разбираться, а карать без разбору надо, решил я, подскакивая к охренелому, ловя за ухо и выворачивая его от души.

— И что ж ты, щучий сын, творишь? — ласково полюбопытствовал я. — К господину прибыть — дела у тебя, а как приказам господина мешать исполняться языком своим трепливым да башкой дурной — время нашлось? И не стони тут мне, как девка в охотке, а отвечай!

— Всё… ммм… для блага… иии… вашего, господин Стри-и-ижич! Бо-о-ольно!

— Естественно, больно, — разумно констатировал я. — А будет ещё больнее. До смерти, наверное, — начал прикидывать я, отпустив ухо.

— Не губи, господин! Глуп, но исправлюсь, искуплю! — бухнулся на колени Аловый.

— Исправишься, — хмыкнул я. — Да мне до исправления твоего дела нет. Хотя искупить… искупишь. Лет тебе немало, ну да не старик. Пополешь рожь, за коровками походишь, дрянь в деревне пособираешь. Только не тут — в Весёлках, — оскалился я. — А там посмотрим, смертью лютой тебя убивать или не очень лютой. Как дома? — полюбопытствовал я у Мила.

— Приживаются, господин Стрижич, ладно всё будет, — бросил на валяющегося бывшего старосту недовольный взгляд купчина. — А, если вопрос позволите…

— Не позволю, — самодурски хмыкнул я. — Ну да ладно, приживается, ладно всё будет, — улыбнулся я Милу. — Так, хер с тобой, будешь на бегуне рассекать, но без охраны — народу и так мало. Хотя… заскочи с утреца в поместье, — прикинул я.

— А где оно, Стригор Стрижич? Я-то и не знаю…

— И вправду не знаешь, — хмыкнул я. — Ладно, со мной поедешь, там и заночуешь, — на что купчина слегка посмурнел, но мне реально ещё о его жене, блин, заботиться чтоли?

Потерпит ночь, а не потерпит — хреновая жена была, сломалась, пусть новую заведёт.

— Ты, Олош, подойди, — поманил я пальцем мужика с “заинструктированной дочкой”. — Значит, мне разбираться с тем, что паразит этот натворил, — потыкал я пальцем в коленопреклоненного Аловыя, — недосуг. Староста ты нынче, моим словом. Не справишься — через месяц буду нового искать. Начнёшь бесчинство творить — просто прикончу, разбираться не буду. Но мужиков на деревах, а ребятни с коровами чтоб не было! Всем своё место, да и с девками я без “учителей” управлюсь. Хотя лучше бы… — начал было я, но сам себя оборвал.

Всё таки, сентенции в стиле “заебали меня ваши девки” несколько в текущих реалиях… по-свински прозвучали бы. Хотя, чуть в голос и по-свински не хрюкнул я, полностью отражает положение вещей.

— Неважно. Так, ты, Олош, со мной с деревню — волю свою жителям скажу. Ты, Мил — коль закончишь до моего возвращения, ступай к деревеньке. Ты, Аловый — бегом в Весёлки. Земледелить там будешь, — ухмыльнулся я, решив прибить двух ушастых.

— Смилуйся, господин, вечор же…

— Ну так быстрее беги. Доложишь Мёде, старосте тамошней, что самодур и глупец, над людишками глумился не по делу. И чтоб к труду тебя приставила. Ну а нет — нет места тебе на земле моей, а в Пущу и твари оттянут. По кусочкам! — добавил я уже в спину бегущему мужику.

Заехали в деревеньку, повелел я теперь Олошу старостой быть, взял симурга, да и надиктовал сообщение для Мёды.

Так мол и так, стрибожичий староста зазнался больно, да ко власти больно жаден стал. И теперь земледел он, под её началом, если добежит. Ну а нет — сожрали его, да и леший с ним. А Мёде сие урок, какой — пусть сама покумекает.

Подумал, да и добавил, что Мил в поместье заночует, раз уж заодно — то и сказать можно, что б бабе его не дёргаться.

Ну и поехали мы с купчиной в поместье. Его к слугам намылил, а сам к трону своему поднялся, служанок призвал, ну и повелел Любе рассказать, как и что в ентой гимназии.

И выходила с ней такая петрушка: заведение это имперского рода, то есть государственное. Учатся в ней и девчонки, и парни, в разных “светлицах учебных”, то есть классах. И ещё с нюансом: есть в гимназии пансион, тоже поделённый на мужской и женский, в котором, кстати, необязательно ученик пребывает. Живут там, в основном, родовичи из малых родов окрестностей Ростка, которым до дома добраться — приключение немалое. И Люба в нем же жила — хрен знает, почему: может, и ради “девства сохранения” бредового, которого и нет, по сути.

Далее, коитус в пансионе запрещён, вот вообще. Причина тоже ясна, вроде как: дети будут стопроцентно, рода разные, да и не родовитых сколько-то. Но многие в городе “гуляли”, лишь ночуя в пансионе. Иначе бы порвались и лопнули, как факт.

При этом, Люба подтвердила косвенно подмеченное по уже прочитанному “осуждение гомосексуализма”, как мужского, так и женского. Но очень “избирательно”, судя по всему. То есть родовичу никто слова не скажет, а простым людям — нельзя, вплоть до порки стрекалами публичной. Что, в общем-то, может и смертью закончиться легко: стрекало — не только инструмент, но и оружие.

Например, сама Люба обитала с родовой из младшего рода, и вся из себя покраснев, призналась, что “любились в шутку”.

То есть, у её соседки на городские загулы банально не было денег — род Домычей был нам относительно соседен, и про одну деревушку я и сам знал. На кой девку отправили в гимназию — я не понимал, но было так. Ну и лесбиянствовала она с Любой, причём служки пансиона их за этим заставали… и ничего. А вот пару парней и девиц неродовитых за это дело публично пороли до потери сознания.

В принципе, я не понимаю, на кой это нужно было вообще в гимназии. Особенно учитывая “гуляния” большей части. Разве что, с межполовым сексом гимназия, по договору бравшая на себя обязательства, не хотела связываться. А вопрос с гомосятиной — это уже “политика партии”, причём, как показывает закон, не только гимназическая, но и в целом имперская. Причина-то, в общем, понятна, и с точки зрения “централизованного государства”, к которому, судя по всему мне известному, стремился императорский род — оправдана.

А вот с предметами выходило так: математика не дотягивала даже до алгебры, хотя довольно требовательна к начертательной геометрии. Что на “искусстве чародейском” было — Люба, как понятно, не знала. Много художественных дисциплин — от стихосложения до изучения литературы, “мирознание” — география и карты, история — последняя крайне “политизирована”, как и империоведенье — отдельная дисциплина, полная “величия Императора”.

Философия, риторика, домоводство — последнее было вообще основным предметом, судя по всему. Уход за живым домом, уход за живыми вещами, как понять, годная еда или инструмент, как ухаживать, чем кормить. Пейзановодство — как управлять и погонять простыми людьми, с основами психологии и прочего.

Секс — причём на “фалоимитаторах и куклах”, именно как практический предмет — возможно, кстати, причина “неразрывания и нелопанья”. Как, что, куда, и прочее. Кстати, тоже учебника по сему предмету не было, чисто практические занятия и лекции, как мужа ублажить. У парней, предполагаю, было внаоборот.

В общем, довольно странный выходил набор знаний, крайне неторопливо выдаваемый и, как по мне, настроенный на три вещи: патриотизм, не любовь к земле и роду, а именно преданность на уровне ценностей государству. Второе — создание умелой жены, это понятно. И третье — закладка базиса под становление чиновником или работником имперских производств. Слишком подробным, детальным и прикладным было знакомство с “живым инструментарием”, нахер “умелой жене” не нужным.

Да и управление людишками выходило не только родовыми, но и имперскими вроде рабочих и прочих подобных типов. Именно “подчинёнными”, а не “крепостными” или “рабами”.

Смущал меня момент с отдающими отпрысков родовыми, конечно. И гиперразвитой риторики с философией, по сравнению с прочими науками, хотя, если прикинуть “родовые знания-умения”, то менталистам-имперским это выходило “профильным”.

Ну, в общем, любопытно, как и то, каким вернётся Стризар — мне почему-то представляются выпученные глаза и “Ол хайль, Император!” Впрочем, не факт, что так и будет — пропаганда не столько “оголтелая”, сколько “бытовая”, что указывает на вполне развитые знания разработчиков.

И да, монополистом эфиропечатания, как и на “костянник” (живой короб, изрыгающий костяные пластины документов с эфирной вязью), был имперский род.

Так что, поужинав, вместо чтения завалился я и стал подводить итоги узнанного и последних дней.

Итак, Империя действительно централизуется, причём “старшие рода” явно ослабляются. Стрижичи сбежали, Хорсычи продались, а младшие рода явно “продались за знания” — не имея “прошитой” программы эфирного оперирования, они вынуждены ей учиться, параллельно получая прививку “имперскости”.

При этом есть два фактора, мешающих Империи всех взять к ногтю и стать полноценной Империей, а не “центральными землями”, с россыпью феодов родов вокруг. Первое: слабая рождаемость. Не столь тяжёлая ситуация, как в Замороженном Мире, но всё же похуже, чем “залёт от одной капли спермы”. Младенческая смертность фактически нулевая, но детская и взрослая — высока. В общем, Империи банально не хватает людей для планомерного заселения территорий.

И второй — острова. Родовичи оттуда с радостным улюлюканьем набигают на Имперские земли, за людишками, биоразработками и прикола ради. Родовые же устраивают подобные же визиты вежливости островитянам. А вот Империя без родовых — не вытянет в чисто военном смысле.

Полукровки, которые младшие роды — ну туда-сюда. Хрен знает, на самом деле — всё зависит от продвинутости “чародейских искусств”, но не тянут, пока, по крайней мере.

А так — девять родов, за вычетом фактически отсутствующих Стрижичей и явно “одворянившихся” Хорсычей — это “бояре”. Малые рода — явные дворяне. Ну и имперский старший род, который хрен знает как называется — цари, которые анператоры.

Самое забавное, что мне от всего этого ни тепло, ни холодно. Наше место — в Жопе Мира, и Стрижичи, запирающие Голодную Пущу своими деревеньками — скорее нужны Империи, да и прочим. Вон, какие-то там однодеревнённые дворяне могут позволить себе дочурку в гимназию отправить, потому что через Лог не прёт зверьё.

Причём, подозреваю, на центральных землях Пущи “заказники”. Но там и народу дохрена, а так — судя по скупке, части с тварей мануфактурами востребованы.

И, похоже, хмыкнул я, “Башня Чародея” у меня будет, только в Логе. Бросить пейзан рука не поднимется, да и не так плохо тут, если по совести. На этом я пожмякал скользнувшую под новую шкуру Олу, да и заснул.

И ошалело завращал уже эфирной башкой: эфир моего пребывания был заполнен… криками и эмоциями. Вот блин, хрен знает, как иначе охарактеризовать не “объект”, а “состояние” окружающего эфира. Ощущения, крики, стоны, слова — калейдоскоп всяческой хрени, причём… не послание или что-то такое. Походило на оттиск в эфире, дрейфующий (а область состояния смещалась) в эфирном плане.

Причём Архив вообще не понимал, что я от него хочу, воспринимая ощущаемую мной дичь как “просто эфир”. Единственное, что указывало не на бред — область “уплотнённого” эфира, примерно соответствующая “области состояния”.

А так — эфир и эфир. Блин, ни хрена не понимаю, Архив ни хрена не понимает. Ну ладно, не встречал — и не встречал, допустим. Но почему оттиски мышления (а иным это быть не могло вообще) сотен и тысяч людей дрейфуют по эфиру? Причём, в области “пребывания души”? Скажем так, это весьма специфическое и не особо доступное место, судя по всему, мне известному.

Тем временем облако оттисков оттащилось в куда-то дальше. Вообще — ещё один бардак. Пока его не было, не было направлений, кроме двух: от меня и ко мне. А тут добавилось, блин. Ну, надеюсь, свалит, и всё вернётся в норму. А то не быть центром своей вселенной — некомфортно как-то, хмыкнул я. Да и призадумался, а что это вообще за хрень-то тока шо была?

Интерполяция, экстраполяция, индукция и дедукция и прочие когнитивные упражнения после часа дружно развели лапами, ну и с видом лихим и придурковатым доложили: “хрень неведомой этиологии, хрен знает, откуда и нахрена нужная, насяльника!”

Порадовавшись могутности своих мозгов, я сплюнул, да и вернулся в тело — хрень утопала, а я бы, на самом деле, просто поспал.

И, блин, застал не спящую и ворочущуюся Олу. Принюхался и чуть не взвыл:

— В охотке? — со слабой надеждой, что это у меня глюки, после ударных потрахушек.

— Немножко, Стригор Стрижич, перетерплю, — был мне ответ красной и елозящей девицы.

Ну, блин, теоретически я, конечно, могу, подумал я, на что тело попыталось упасть в обморок. Ну да, как-то совсем перебор.

— Так, Ола, бегом в ложе к Любе, — нашёл выход я.

— А-а-а… — выпучила на меня глаза девица.

— Всё проверишь, почувствуешь, потом мне доложишь.

— Исполню, Стригор Стрижич, а…

— Иди давай, не мучься и меня не мучь, — шлёпнул я ойкнувшую девицу по попе.

Вот вообще, совсем и вообще, хмыкнул я, засыпая вновь.